Изложенная в этих словах позиция Эйнштейна явилась, как вспоминает Гейзенберг, для него своего рода откровением, хотя в целом доводы Эйнштейна казались ему естественными и понятными. Тезис «лишь теория решает, что может наблюдаться», в котором суммарно выражалась суть позиции Эйнштейна, послужил эвристическим ориентиром для Гейзенберга на последующих этапах его работы над квантовой механикой, когда перед ним встала задача согласованным образом интерпретировать построенный им ее матричный формализм.

Значение этого тезиса для интерпретации квантовой механики было недавно специально подчеркнуто К.Вейцзеккером, назвавшим его «принципом Эйнштейна». По мнению К.Вейцзеккера, принцип Эйнштейна дает основу для уточнения тезиса Н.Бора о необходимости сохранения языка классической физики для описания результатов квантовомеханических измерений. В самом деле, между принципом Эйнштейна и тезисом Бора существует глубокая внутренняя близость, обусловленная общностью их интенциональных установок на фиксацию условий коммуникативной устойчивости процесса познания, преемственности его развития. Говоря, что «лишь теория решает, что может наблюдаться», Эйнштейн в контексте его разговора с Гейзенбергом противопоставлял это утверждение пониманию эксперимента как механической совокупности операций и наблюдений, координированных между собой лишь посредством ощущений, даваемых органами чувств. Но это утверждение в равной мере противостоит и современным постпозитивистским методологическим моделям научного познания, теоретически нагружающим эксперимент до такой степени, что он лишается всякого самостоятельного значения, превращаясь, по сути, не более чем в эхо теоретического монолога, или в рупор «законодательного разума».

В цитированном выше отрывке разговора Эйнштейна и Гейзенберга Эйнштейн констатирует не только тот факт, что данное в эксперименте наблюдение есть результат процесса, который сложным образом опосредствован предшествующим артикулированным и неартикулированным знанием, но и то, что свобода новой теории решать, что может быть наблюдаемо, не абсолютна, а относительна, и ограничена запечатленным в эксперименте прошлого знанием. Новая теория обязана вписываться в его контекст. Конкретно это означает, что в определенных пунктах она, говоря словами Эйнштейна, «оставляет в неприкосновенном виде» существовавшее ранее описание тех процессов, которые связывали наблюдаемое явление с органами чувств исследователя в контекстах прежних экспериментов. «Например, в теории относительности предполагается, что в движущейся системе отсчета лучи света, идущие от часов к глазу наблюдателя, с достаточной степенью точности ведут себя так же, как можно было бы ожидать и до появления теории относительности». [53]

Таким образом, принцип Эйнштейна, выраженный в краткой формуле «лишь сама теория решает, что может быть наблюдаемо», содержит в себе одновременно и определенные предписания в отношении контекста ее становления, а именно: новая теория должна сохранять целостность тех коммуникативных каналов, которые сформировались на предшествующих ее появлению этапах истории физического познания и посредством которых формируется «зона контакта» познающего и познаваемого как пространства их потенциальных «встреч».

Синергетический подход дает здесь возможность более объемно и целостно взглянуть на процесс познания как коммуникативной деятельности, в котором этапы «параллельного», автономного развития теории и эксперимента в качестве автопоэтических единств завершаются их «встречей» и новым симбиозом. На уровне интерсубъективных репрезентаций этот симбиоз может выражаться в разных структурных сопряжениях. В случае крупномасштабных синтезов фундаментальных теорий он обычно выражается в форме особого интегративного единства относительно автономных теоретических структур, связанных между собой системой предельных переходов — принципов соответствия. По отношению ко всему физическому познанию в целом главным, хотя и выступающим в качестве своего рода побочным, продуктом синтеза теории и эксперимента, является создание коммуникационного сопряжения, реализующего связь познаваемого и познающего, наблюдаемого и наблюдающего, как связь организма и среды. Этот коммуникативный канал имеет циклическое строение и, что существенно, реализуемый в конечном счете через познающих субъектов, в межличностной коммуникации, он может рассматриваться в качестве всегда открытого и незавершенного гештальта. Такое рассмотрение позволяет ввести в познавательную деятельность коммуникативную динамику, мотивацию, интенцию, о чем много и подробно говориться в книге М.Поляни «Личностное знание». [120] В этом контексте научные приборы, инструменты, а также язык представляют собой не просто созданные человеком искусственные вещи и знаки, являющиеся частью новой антропогенной среды, или продолжением органов его тела, или посредниками-коммуникаторами, соединяющими органы чувств и мышление человека с «внешней средой». Это части синергетического гештальта. Такой взгляд на познание дает еще одну перспективу понимания его как единства порождающей, конструирующей деятельности и коммуникации. Именно в рамках такого гештальт-синергетического подхода получает свое оправдание герменевтико-феноменологическая философия естествознания, порождающая понимание прибора как воплощение субъекта, который не принадлежит миру, но есть, как утверждал Витгенштейн, его граница. [45]

Возникающий здесь парадокс можно представить более отчетливо и наглядно, если, следуя Д.Бому, сформулировать мысленный эксперимент Эйнштейна как попытку ответить на вопрос: «Сможет ли увидеть свое изображение наблюдатель, который движется со скоростью света и смотрит в неподвижное относительно него зеркало?» [192] В соответствии с законами классической механики ответ должен быть отрицательным, однако, как вспоминал Эйнштейн, интуитивно ему казалось ясным, что с точки зрения такого наблюдателя все должно происходить точно так же, как если бы сам он покоился относительно Земли. Заметим, что этот мысленный эксперимент, помимо всего прочего, демонстрировал принципиальную невозможность такого лабораторного эксперимента, в котором бы информационная связь исследователя с изучаемым им объектом осуществлялась без посредничества электромагнитных процессом. Интересно, что эта фундаментальная в гносеологическом отношении роль электромагнитного взаимодействия как носителя особой коммуникативной функции информационного обмена не была полностью сознана многими, в том числе и весьма крупными физиками даже спустя много лет после создания специальной теории относительности (СТО), хотя в некотором смысле именно благодаря этому обстоятельству оказалось возможным рассматривать лежащие в основе этой теории преобразования Лоренца как имеющие такой же универсальный характер в отношении всех физических явлений, какой имеют законы термодинамики.

В качестве подтверждения сказанного можно сослаться на продолжающиеся дискуссии по поводу интерпретации преобразований Лоренца в релятивистской термодинамике или на дебаты вокруг проблемы тахионов — гипотетических частиц, движущихся со сверхсветовой скоростью. Об этом же свидетельствует и дискуссия по проблемам физических измерений, которая состоялась в 1964г. в Италии на международном симпозиуме, посвященном 400-летию со дня рождения Галилея. В ходе обсуждения этих проблем известный физик Д.Чу предложил для выяснения роли электромагнитных взаимодействий в физических измерениях мысленный эксперимент в форме вопроса: что было бы, если во всей Вселенной электромагнитные взаимодействия отсутствовали, но остались другие физические взаимодействия (сильные, слабые, гравитационные). На это предположение другой, не менее известный физик Р.Фейнман возразил, что такая постановка вопроса лишена смысла: без электромагнитных процессов не может существовать само представление об измерении.