Оугуань взяла палочки и вышла вслед за Инъэр и Жуйгуань. По дороге Инъэр снова наломала ивовых прутьев, села на камень и принялась плести корзинку, приказав Жуйгуань идти вперед и отнести розовую мазь. Однако Жуйгуань и Оугуань залюбовались ее работой и никак не могли уйти.

– Идите, идите! – заторопила их Инъэр. – А то перестану плести!

– Ладно, мы отнесем мазь и сразу вернемся, – сказала Оугуань и ушла, увлекая за собой Жуйгуань.

Инъэр продолжала плести корзинку и не заметила, как к ней подошла Чуньянь, дочь няньки Хэ.

– Что это вы плетете, барышня? – поинтересовалась она.

Между девушками завязался разговор, который был прерван появлением Жуйгуань и Оугуань, они уже успели отнести мазь и вернулись.

Завидев Оугуань, Чуньянь спросила:

– Что за бумагу ты сжигала третьего дня, когда моя тетка тебя заметила? Она хотела пожаловаться, но не осмелилась, потому что господин Баоюй ей пригрозил. Но моей маме она все же рассказала об этом, а я случайно услышала. Неужели у вас столько ненависти, что вы никак не можете от нее избавиться?

– Какая же тут ненависть? – усмехнулась Оугуань. – Просто они меры не знают в своей жадности и злятся на нас! Неплохо они поживились за наш счет в эти несколько лет! Или я, может быть, вру?

– Она моя тетя, а тетю нельзя осуждать, – возразила Чуньянь. – Недаром господин Баоюй говорит: «Посмотришь на девушку – драгоценная жемчужина. Авыйдет замуж – откуда-то берутся изъяны. Когда же состарится – рыбий глаз, да и только. Удивительно! Трижды в своей жизни человек меняется». Эти слова на первый взгляд кажутся наивными, но, если поразмыслить, в них скрыта глубокая истина. Не знаю, как другие, а моя мама и тетя чем старше, тем жаднее. Когда-то они роптали, что им не дают никакого дела. Потом меня взяли во двор Наслаждения пурпуром, одним ртом стало меньше, и расходы у них сократились. Мало того. Ежемесячно я им давала по четыреста – пятьсот монет, но они все равно были недовольны. Спустя некоторое время их обеих взяли служить во двор Душистой груши, где моя мама удочерила Фангуань, а тетя – Оугуань. Так что все эти годы они жили безбедно. Ну, а сейчас, когда они поселились в саду и работают там, и говорить не приходится. Теперь моя мама поссорилась с Фангуань да еще вызвала гнев Баоюя, когда принялась студить для него суп. Хорошо, что у нас в саду живет много народу и не упомнишь, кто кому доводится родственником! А если бы помнили? Как бы я смотрела людям в глаза? Вот ты сейчас наломала прутьев. А известно тебе, что эта часть сада отдана на откуп моей тете? Она встает на рассвете, а ложится спать поздним вечером. Трудится не покладая рук да еще нас заставляет следить, как бы чего не поломали и не попортили. Боюсь, скоро не останется времени на мои прямые обязанности! Мама и тетушка ходят по саду и тщательно следят, чтобы никто травинки не тронул, а ты нарвала таких красивых цветов и наломала веток с молодого деревца. Увидишь, как они рассердятся, когда придут сюда.

– Если бы это сделала не я, дело другое, а мне разрешается, – возразила Инъэр. – После того как землю разделили и отдали на откуп, обещали все необходимое доставлять барышням домой. К примеру, кто ведает цветами, присылает цветы, кто травами – травы. А наша барышня заявила: «Мне ничего не присылайте, понадобится – скажу». Так она до сих пор ничего и не попросила. Думаю, твоя мать постесняется ругать меня за то, что я сорвала несколько цветочков и сломала несколько веток.

Не успела она договорить, как заметила приближавшуюся к ним тетку Чуньянь. Инъэр и Чуньянь мигом вскочили и предложили женщине сесть. Тетка, глянув на ивовые ветки и сорванные цветы, рассердилась было, но, увидев, какую красивую корзинку плетет Инъэр, не решилась ее ругать и выместила свою злость на Чуньянь.

– Сколько раз посылала тебя присматривать за садом, но ты только и знаешь, что развлекаться. А позовут господа, говоришь, что в саду занята. Прячешься за моей спиной как за ширмой, а сама бездельничаешь!

– Ты заставляешь меня работать, а сама боишься, что тебе за это влетит от господ, виновата же во всем я, – огрызнулась Чуньянь. – Что же мне, разорваться на части?

– Не верьте ей, тетушка, – вмешалась в разговор Инъэр. – Это она нарвала цветов и наломала веток, пристала, чтобы я сплела ей корзиночку. Я ее гоню, а она не уходит.

– Пожалуйста, не шути! – воскликнула Чуньянь. – А то старая, чего доброго, твои слова всерьез примет.

Старуха и в самом деле была на редкость бестолковой и глупой, совсем из ума выжила. Она только и думала, как бы нажиться, остальное ее не интересовало. И вот теперь, услышав слова Инъэр, она несколько раз прошлась палкой по спине Чуньянь и закричала:

– Паршивка! Я тебе дело говорю, а ты огрызаешься! Даже мать довела до того, что терпеть тебя не может. Трещотка! Вот ты кто!

– Сестра Инъэр пошутила, а ты сразу бить! —сквозь слезы крикнула Чуньянь – ей было и больно, и стыдно. – Что же я такого сделала, что мама меня не терпит? Разве я плохо подогревала воду для мытья головы? В чем я провинилась?

Инъэр опешила. Она и подумать не могла, что ее шутка так подействует на старуху.

– Я пошутила, тетушка, – торопливо сказала она, беря старуху за руку. – Не надо ее бить! Не позорь меня!

– Вы в наши дела не вмешивайтесь, барышня! – оборвала ее старуха. – Неужели я не могу при вас как следует поучить свою девчонку?!

Ничего более глупого старуха сказать не могла. Инъэр покраснела и зло усмехнулась.

– Ты что, так занята, что не нашла для этого другого времени? Или же ты ждала, когда я над ней подшучу? Что ж, продолжай, учи ее! Я погляжу!

Инъэр села и снова принялась за корзиночку. Но тут раздался голос матери Чуньянь:

– Ах, дрянная девчонка! Ты что здесь делаешь? Почему не натаскала воды?

– Полюбуйся на нее! – подхватила тетка. – Совсем от рук отбилась, вздумала мне перечить.

– Перечить? – возмутилась мать Чуньянь, с грозным видом наступая на дочь. – Родной тетке? Да это хуже, чем матери!

Пришлось Инъэр снова вмешаться, и она стала рассказывать, что произошло. Но тетка, как обычно, слушать ничего не желала. Она схватила цветы и ивовые прутики и, тыча их в нос матери Чуньянь, закричала:

– Видишь! Твоя дочка, как маленькая, в детские игры играет! Все меня оскорбляют, и она вместе со всеми! Что мне теперь делать?!

Мать Чуньянь никак не могла успокоиться после ссоры с Фангуань, а слова тетки подлили масла в огонь. Как смеет девчонка не слушаться? И мать закатила Чуньянь звонкую пощечину.

– Потаскушка! – ругалась она. – Ты что, актриса какая-нибудь? Или же берешь пример с той паршивой девчонки? Ну как вас после этого не учить? Пусть приемную дочь мне не разрешают учить, а родную – не запретят. Я, видите ли, не имею права появляться там, куда ходите вы, дряни этакие! Вот и нечего бегать и грубить мне!

Она схватила ивовые прутья и ткнула ими в лицо дочери:

– Что ты из этих прутьев плетешь?

– Это я плету, – возразила Инъэр, – и нечего, как говорится, указывая на тутовое дерево, ругать акацию!

Женщина завидовала Сижэнь, Цинвэнь и другим старшим служанкам из комнат барышень, ибо знала, что, несмотря на молодость, они пользуются уважением господ и имеют больше прав, чем она, старуха. Она их побаивалась, уступала им, но ненавидела лютой ненавистью и старалась сорвать злость на ком придется. Оугуань она считала смертельным врагом своей старшей сестры и буквально видеть ее не могла.

С громким плачем Чуньянь бросилась бежать в сторону двора Наслаждения пурпуром. Опасаясь, как бы Цинвэнь еще больше не рассердилась, узнав, что произошло, старуха бросилась следом за дочерью.

– Чуньянь, вернись! – крикнула она. – Послушай, что я тебе скажу!

Но Чуньянь продолжала бежать. Мать догнала ее и хотела схватить за руку, но Чуньянь еще быстрее побежала. Старуха же поскользнулась на влажном мху и растянулась на земле, вызвав смех Инъэр и остальных служанок.

Инъэр в сердцах бросила в речку цветы и прутья и ушла домой. А тетка Чуньянь долго еще стояла на берегу, глядя на уплывавшие цветы, поминала Будду, горестно вздыхала и ругалась: