От его последнего заявления потеплело на душе – у нее есть шанс. Он уже не требует, а просит о помощи. О помощи почему-то именно у нее.

Доменик слегка расслабилась. В душе, опять же, поскольку у тела это не получилось по известной причине:

"Парадокс. Я останусь жива благодаря тому, что приговорена умереть".

Видимо, луч надежды высветился и в глазах Доменик, поскольку от "благожелателя" немедленно последовало разъяснение, притушившее зародившийся оптимизм:

– Я дарю вам эти три дня. Моей и вашей жизни. Как вы собираетесь выкручиваться из этой истории и что будете делать, мне наплевать. Важен итог. И если вы не справитесь, – он бессильно, уже не кривляясь, развел руками, – уж, не обессудьте. Вы сгорите вместе со мной. Это просто как данность. И ничто вам не поможет. Я изолировал дом. И вас вместе с ним, как вы понимаете. Запер все выходы. Отключил телефоны. Вас нет. Ни для кого. Кроме меня.

Сегодня ночь с пятницы на субботу. Доменик взглянула на часы на стене напротив кровати – три часа. В ее распоряжении суббота, воскресенье, пон…, нет, в понедельник возвращается Лудовика. Всего… два дня. Она не успеет. Да и при наличии трех дней не реально вывести его из кризиса. Не говоря уж о полноценном лечении, которое ему необходимо – это приблизительно пять-шесть месяцев. И то, без обещания положительного результата. Слишком уж запущено заболевание. А, если выяснится, что это еще и наследственный подарок, шансов помочь ему почти нет.

Доменик загнанно вздохнула: "Глупо! Как глупо! Глупее не придумать! Все летит к черту. И почему? Только потому, что этот придурок что-то там видит во сне".

– Итак? Ваше "да"? Или…

Он, подавшись вперед, ждал ответ.

"Он не понимает, что мое "да" абсолютно ничего ему

не даст. Хотя… ему не даст. Но мне… Кто знает, что может произойти за эти два дня? А вдруг случится землетрясение…, или… всемирный потоп…, или… внезапное похолодание…".

Она тщетно старалась найти еще хоть что-нибудь, более будничное, нежели вселенский катаклизм, способное посодействовать ее освобождению. Но… все было против нее. Включая выходные дни, когда о ней никто и не вспомнит – ни в одной из сфер ее деятельности.

Он напомнил о себе:

– Я жду. И готов прождать еще три дня, – он пожал плечами, вдруг горько опустив уголки губ, от чего выражение его лица неожиданно преобразилось.

Перед ней сидел, действительно, потерянный несчастный человек, бесконечно уставший и беспросветно заблудившийся в лабиринте своей болезни.

Нечто, похожее на сочувствие, колыхнулось в сердце, до сей минуты переживающее ее собственные страхи.

Ну, попробовать имеет смысл. Хотя бы для того, чтобы дать ему понять, насколько серьезно его заболевание, и тремя днями здесь не обойтись.

Версия о сожжении его неким мифическим костром сразу была отметена – обычная фобия, нашедшая самовыражение в соматическом синдроме.

Вероятно, в его далеком и глубоком детстве случился пожар, что и повлияло на отклонение от нормы, все более и активно прогрессирующее. Странно только, почему все-таки он обратился именно к ней…

И тут вдруг в памяти всплыла телеведущая с ее глупой настырностью хоть в чем-то, но подловить ускользающую от прямых ответов Доменик: "Вам не страшно?".

Он узнал о ней из этой программы. Точно. Ну, что же, один-ноль в пользу прозорливой "Мисс", добившейся, пусть несколько и иначе, все-таки своего.

Она моргнула в знак согласия.

– Сейчас потерпите, будет больно, – он рывком отодрал липучку ото рта.

Доменик охнула – будто приложились каленым железом.

– У меня есть одно условие.

"Всего лишь одно? А мне показалось…", – иссушенная стрессом и жаждой, она облизнула онемевшие губы с благоприобретенным привкусом прогорклой синтетики.

– Вы не выходите из этой спальни. Ни под каким предлогом. Все, что вам понадобится, я принесу. Я имею в виду еду, воду, кофе, и не знаю, что вы там еще захотите. Остальное, что нужно для жизни – туалет, душ, одежда – здесь есть.

Распутывая веревки и стараясь по возможности не касаться Доменик, он вежливо попросил ее приподняться в нужных местах: " А как же ты меня обматывал этой дрянью? Не особенно ведь нуждался в разрешении".

Она молча подчинялась, разминая отекшие пальцы рук. Тело, не веря, пока не реагировало на свободу.

Сматывая веревку во внушительный клубок, он поглядывал на нее сверху вниз и, предупреждая ее порыв пнуть ногой ему в пах и удрать, лениво проговорил:

– Маленькое уточнение. О бегстве даже и не помышляйте. Церемониться с вами не буду. Вы уже догадались, почему. Правда? Позвольте я соберу свои средства первой помощи.

Наклонившись, он горкой сгреб упаковки с лекарством и, задержавшись в положении над ней, придвинулся ближе к ее лицу. Так, что Доменик до мельчайших подробностей изучила и следы изможденной худобы теперь уже ее, навязанного случаем, клиента, и накопившейся усталости в воспаленных с лопнувшими покрасневшими сосудиками глазах, и ранние скорбные морщины у губ:

– Разрешите представиться, Валерио.

Он резко выпрямился, и, уже не глядя на нее, швырнул в сумку "боеприпасы". Не оборачиваясь, глухо произнес:

– Переодевайтесь. И… начнем.

– Мне можно зайти в душевую?

Доменик, временно отодвинув мысли о побеге, а, соответственно, и о нанесении увечий ее тюремщику, как необходимой мере на трудном пути к свободе, спустила ноги на пол.

– Можно. Но без фокусов.

Раскрыв дверцы шкафа, взглядом поискала, во что бы

такое обрядиться, чтобы не слишком раздражать цветовой гаммой и без того натянутые нервы м-м-м… Валерио, и остановилась на темных, свободного покроя, брюках и бежевой блузке.

– Дверь в душевую желательно не закрывать. Тайну исповеди гарантирую.

Доменик, едва сдерживаясь, чтобы ему, не дай Бог, не нагрубить, уперлась взглядом в его спину и преувеличенно почтительно потребовала:

– Сварите мне пока обещанный кофе. Буду очень признательна. И две ложки сахара. Спасибо.

Она удивлялась самой себе – железное самообладание, ну, разве что сравнимое со стойкостью суперагентов.

Дождавшись, пока он выйдет, Доменик, игнорируя предостережения, подбежала к окнам, но, отдернув шторы, разочарованно пискнула. Все предусмотрел, засранец – стекла надежно защищали металлические жалюзи, привинченные накрепко к деревянной раме. Когда он успел так подготовиться? И как она ничего не услышала? Ответ прозвучал за спиной:

– Ваш кофе. На этот раз без снотворного.

Ах, вот оно что! Пока она бегала по кухне, борясь со "сквозняком", он уже был здесь, поработав над ее чашкой кофе на столике. А, потом, когда заснула…

Доменик, кипя от злости, обернулась:

– Но почему я?

– А вот это вы узнаете, когда разберетесь с моим сном. Заодно станет ясно, способны ли вы вообще что-либо изменить. И, если нет, у меня останется только один выход – избавиться от вас. Возможно, не уверен, но это будет тот самый единственный для меня путь выжить.

Она уточнила:

– Выжить, убив меня?

– Вы правильно меня поняли.

– Но это же абсурд.

– Оставим разборки. Вы сами все поймете… или не поймете.

Доменик загнали в тупик.

Как объяснить этому… Валерио, что все не так просто. У нее нет под рукой ничего для работы – ни электроэнцефалографа для фиксирования деятельности мозга, ни аппарата для измерения давления, ни датчиков, ни осциллографа, то есть, всего того, что позволит сканировать его сновидения и проанализировать их продолжительность, информативность, доминанту, значимость, класс, наконец, и много еще что.

Для себя она уже определилась с теми процессами, которые пережил и переживает этот несчастный. Сон – это просто навязчивая идея, рожденная больным мозгом. На самом деле, все гораздо сложнее – пожар, свидетелем или жертвой которого он стал когда-то, внушил страх повтора страшного события, в свою очередь развившегося в паранойю и вызвавшего вполне реальные следы ожога. "Взлелеянный" им инстинкт самосохранения дал обратный результат. Ну, и пик болезни – он ежесекундно занят поисками того, кто посмеет посягнуть на его жизнь.