Неотвратимый рок поразил Аллана.
— Интересно, о чем вы при этом думали?
Капрал произнес свой вопрос угрожающе спокойно.
Аллан в полном недоумении уставился на него. Капрал придвинулся к нему вплотную.
— Что, не слышно? О чем думали, я спрашиваю!
Рука капрала потянулась к портативному мегафону.
— Почему не отвечаешь, мешок с дерьмом! Что, со всем оглох?
Усиленные мегафоном, слова капрала гулко раскатывались по помещению.
— Шаг вперед!
Аллан быстро выступил вперед, вытянулся по стойке «смирно». Капрал поднес усилитель вплотную к уху Аллана.
— А сейчас вы слышите лучше? Может, теперь соблаговолите ответить?
— Я был недисциплинирован, прошу меня наказать, — произнес Аллан.
Но капрал уже вошел в раж. Он вновь поднял мегафон.
— Я спросил, лучше ли ты теперь слышишь? Почему не отвечаешь, свинья?
Все знали, что это значит. Такова была обычная процедура: прелюдия перед вынесением приговора. Приговор, естественно, обжалование не подлежал.
— Час в музыкальной комнате.
Осужденный вернулся в строй. Он был обречен провести час отдыха с трех до четырех в озвученной тюремной камере, применявшейся также для тренировки выдержки и самообладания.
Резко зазвенел звонок. Капрал закончил проверку.
— Построиться перед бараком! Марш, марш!
Взвод устремился к дверям, потом выстроился в ряд.
— Приготовиться к сдаче оружия! Шагом марш!
У самого склада они остановились. Нужно было подождать- перед ними еще два взвода, они стояли в ряд. Каждый подавал пистолет капралу, тот принимал его и вкладывал в отверстие в стене. Щелкало счетное устройство, и пистолеты один за другим исчезали внутри.
— В казарму, шагом марш!
Они зашагали в обратном направлении.
— По помещениям разойтись! Приготовиться к занятиям спортом!
Солдаты поспешили к шкафчикам, чтобы переодеться в спортивную форму. Пока они переодевались, Абель сунул кое-что под матрац своей койки. Когда всеобщее внимание приковано было к Аллану, Абель у него за спиной разобрал и вновь собрал пистолет. Теперь один из пистолетов, хранившихся на складе, был недоукомплектован. В нем не было батарейки с зажигательным устройством. Но по внешнему виду обнаружить это было невозможно.
2
Сначала был только серебристый туман. Ничего, кроме лишенного очертаний серебристого тумана.
В течение нескольких секунд он пытался собрать все свои силы, но слабая искра сознания, внезапно вспыхнувшая в нем, погасла, и вновь он провалился в бездонную тьму.
Долгое время пребывал он в невесомой неосязаемой пустоте.
Потом вновь стал осязаемым туман. И вновь мучительно напряглось что-то внутри, пытаясь выйти за пределы бесформенного.
Вдруг выступил причудливый черный орнамент и белые завитки на фоне каких-то серых прямоугольников, затем, словно в проектируемой картине наконец-то установили резкость, все сложилось в ясную, прозрачную систему.
Он увидел металлический круг, окантовывающий матовое белое стекло. Из середины выступал крюк, на котором висел шнурок какой-то проводки. Слева находилась развернутая к нему прямоугольная рама-внутри сплеталось, переплеталось множество непонятных проводков.
Окружающий мир он всегда постигал быстрее, чем себя самого. Только сейчас осознал он, что существует, что это он, его «я» находится перед этими вещами, перед металлическим кругом и прямоугольной рамой. Он быстро попробовал сесть, но воля его проваливалась в ничто. Попытался повернуть голову… ничто вроде бы не мешало, но голова не шевельнулась.
Медленно скосил он глаза вправо…
Там было движение…
Посреди немыслимого сплетения серебристых трубочек и шлангов висел резиновый красный баллон, напоминающий воздушный шар, он то раздувался… то обвисал без воздуха… то раздувался… то обвисал.
Процесс этот поражал своей регулярностью; увеличиваясь в размерах, баллон становился похож на тугой мяч, уменьшаясь, превращался в лоскуты, складывавшиеся подобно вееру. При этом всякий раз возникал тихий шелестящий звук, подобный приглушенному мышиному писку.
Рядом находилось другое приспособление: поршень медленно скользил вверх и вниз в стеклянном цилиндре. По трубке туда поступала красная жидкость, поршень заталкивал ее в широкую плоскую посудину, где она пенилась и бурлила, пока не уходила вся сквозь сито.
Лаборатория?
Кругом были рубильники, выключатели, всевозможные датчики, провода, прозрачные трубки… значит, все-таки лаборатория.
Как он попал сюда? И что он здесь делает? Что с ним произошло?
Он закрыл глаза, в сознании смутно пронеслись неясные воспоминания, но они ничего не объяснили. Прошлое вносило беспокойство в его скорлупу, где было тихо и отсутствовали всякие желания, хотелось поскорее отделаться от него. Мысли заставляли напрягаться. Мысли причиняли боль. Следовательно — не думать. Отдаться приятным ощущениям. И пока он лежал, закрыв глаза, медленно начали просыпаться другие органы чувств, они впитывали то, что приятно струилось на него извне: обволакивающее тепло, ощущение парящего в пространстве собственного тела, незнакомый, но приятный запах каких-то неведомых химикалиев, тихое, усыпляющее потрескивание приборов, равномерно прерываемое приглушенным писком красного баллона. Чего еще желать? От воспоминаний осталось лишь полумифическое представление о какой-то изматывающей нервы деятельности, смутное чувство страха, порождаемого постоянным преследованием, — неясная тревожная тень, позволяющая разве что с двойной приятностью ощутить преимущество нынешней ситуации.
Он дал полную свободу мыслям. Граница между реальностью и фантазией была пока стерта, так что желания переполняли его, он представлял себе то, что ему хотелось увидеть, отдавался ощущениям, которые ему приятно было испытывать, переживал то, что переживать было приятно, — приключения из старой увлекательной книжки, не настолько жизненные, чтобы подействовать на настроение, не настолько зрелищные, чтобы надоесть. События происходили с незнакомыми людьми, их окружали незнакомые вещи: все это занимало и одновременно развлекало, позволяло примериться к наслаждениям, никогда прежде не являвшимся предметом его мечтаний, но в то же время легко, без проблем достижимым.
Позже в мир его попытались проникнуть голоса — жесткий, приказывающий, повелительный и мягкий, нежный, уступчивый, но он отгородился от них, и они умолкли. Грезы перешли в настоящий сон, и сновидения полностью подчинили его себе.
3
Время дневной поверки медленно приближалось. С одиннадцати до двенадцати тренировка с повышенной физической нагрузкой. На сегодня назначен был бег с препятствиями. Все десять рот находились на беговых дорожках стадиона, солдаты маршировали, бегали, ползали по земле, карабкались через препятствия и перепрыгивали канавы. Они были при полной выкладке: тяжелые сапоги, ремни, сумка с противогазом, ранец определенного веса, каска из сверхпрочной стали. Капралы стояли возле препятствий, наблюдали, делали пометки в блокнотах. В центре находились сержанты, они медленно передвигались по кругу, чтобы держать в поле зрения свою роту, ощущение такое, словно они дергали людей за невидимые нити, однако даже марионетки не смогли бы исполнить все более слаженно, чем эти солдаты по команде из мегафонов. Как бы резко ни звучали отдельные крики, все вместе они сливались в постоянный гул, приглушенный поднятой с земли пылью и усиленный отраженным от казарменных стен эхом. Но из этой мошной мелодии каждый солдат прекрасно выделял голос своего сержанта, словно триумфальные фанфары, и реагировал на него мгновенно и четко.
— Встать, марш, марш!
— Внимание!
— Ложись!
— Вперед, марш!
— Ползком!
— Стой!
— Вперед, марш!
— Вперед, марш!
Пятая рота, рота Абеля, бежала в противогазах, Таким образом, у Абеля была возможность сквозь круглые защитные стекла незаметно наблюдать за Остином, бежавшим слева от него в том же ряду. Каждую незначительную паузу между минутами напряженнейшего внимания он использовал, чтоб бросить этот взгляд влево, жадно отыскивая признаки того, что попытка его оказалась удачна и в будущем у него будет товарищ.
