Мне потребовалось немало времени, чтобы освоиться с новым состоянием… лишь постепенно я вспомнил, кто я… где… и что со мной происходит…

Я лежу в спальном мешке, натянув его на голову и оставив только щелку для глаз; ткань, прикрывающая нос и рот, стала влажной от моего дыхания.

Я увидел, как зашевелились и в других мешках бесформенные фигуры, принимая очертания человеческих тел — на стене, там, куда не доходил свет фонаря, задвигались тени.

Другие тоже включили фонарики, от них во все стороны потянулись конусы света, даже глазам стало больно. Трудно было поверить, что уже наступило утро; казалось, нужна еще одна ночь, чтобы выспаться. Боль в мышцах, еще вчера очень острая, сменилась тупой тяжестью; тело снова налилось свинцом.

Но Валленброк не дал нам времени себя жалеть и заставил всех покинуть теплые гнездышки. Мы выбрались из мешков и, свернув их, уселись на них, собираясь позавтракать. Солодовое молоко живительным теплом побежало по пищеводу. Несмотря на усталость, я почувствовал прилив сил и уже готов был к трудностям нового дня. К этому примешивалось и нечто вроде удовлетворения — я словно выдержал испытание.

— Полпути, можно считать, уже позади, — сказал Валленброк. — Теперь все зависит от того, насколько сильны разрушения. Я прихватил с собой кое-какие инструменты, если там просто небольшие завалы, мы, я думаю, сумеем пробиться. Есть у нас и взрывные устройства, но я предпочел бы использовать их только в крайнем случае. Надевайте рюкзаки! Попробуем пройти вначале напрямую.

Валленброк хорошо ориентировался в этих ходах. Даже при тусклом свете он вел нас уверенно. Мы спустились в какой-то погреб, Валленброк открыл дверь — там что- то светилось бледно-зеленым светом: это оказалась полоса фосфоресцирующей краски, нанесенной на потолок коридора, пробитого прямо в скале. Мы вошли в него; пес, спущенный с поводка, бежал впереди хозяина и, опустив голову, обнюхивал пол, словно был на охоте.

Через час мы стали замечать, что стены коридора покрыты свежими трещинами, на земле валялись каменные глыбы, то тут, то там зияли щели, верхний свод, казалось, прогнулся. Но мы продолжали осторожно продвигаться вперед, пока путь нам не перегородил каменный завал.

Валленброк попробовал измерить толщину завала с помощью ультразвукового прибора, и результат оказался весьма неутешительным.

— Здесь мы не пройдем. Жаль. Но есть еще другие пути.

Целый день мы бродили по подземному лабиринту, но каждый раз наталкивались на препятствия. К вечеру все были так измучены, что едва держались на ногах. Наконец Валленброк приказал возвращаться — единственно разумное решение, ведь нам надо сохранить силы для следующего дня.

Снова мы провели ночь в машинном зале у подножия гигантских генераторов. Хотя все здесь выглядело каким-то нереальным и наше пристанище трудно было назвать уютным, в этом голом помещении, где мы нашли остатки нашей вчерашней трапезы, мы почувствовали, будто вернулись в родной дом. Как быстро человек свыкается со всем! Я уже приспособился к своему жесткому ложу, знал, какую позу лучше всего принять, и на этот раз спал глубоко, безмятежно, пока голоса спутников не разбудили меня.

За завтраком при свете фонариков мы обсудили дальнейшие планы. Речь шла о конкретных задачах — для обсуждения исторических, моральных проблем, а также отдаленных перспектив и планов на будущее не было времени. Но, может, дело было еще и в том, что свобода наших действий была ограничена, мы были изолированы, окружены пеленой мрака, а значит, и круг наших размышлений был сужен. Сейчас мы как никогда зависели друг от друга, даже Валленброк стал нам как-то ближе. Разумеется, никто не забыл его слов о смертельном вирусе, и если у нас появлялась возможность поговорить, мы обсуждали и эту угрозу, но так и не пришли к единому мнению, стоит ли принимать ее всерьез. Правду он говорил или просто шантажировал нас? И в том, и в другом случае это была скверная история, раскрывавшая подлинную суть Валленброка.

Впрочем, здесь, глубоко под землей, в мире, где мы были совсем одни, личные счеты отступили на задний план. Мы испытывали признательность друг к другу просто за то, что какая-то живая душа была рядом. И это чувство распространялось в какой-то мере даже на нашего начальника. Разве не трогательна была эта его привязанность к собаке? Разве не он раздобыл для нас продукты и распределил их — ведь он нес их в своем рюкзаке, который был тяжелей, чем у любого из нас? Что бы мы о нем ни думали, но эта сила воли, эта решительность заслуживали уважения. Валленброк был старше нас, но отнюдь не слабей. И сейчас он первый справился с апатией. Он встал, стряхнул с одежды пыль.

— Давайте пока оставим груз здесь. Одной сумки с инструментами и взрывчаткой будет достаточно.

Мы снова отправились в путь. У Валленброка была при себе схема, и он время от времени раскладывал ее на земле, чтобы сориентироваться. Мы присаживались на корточках рядом, делая вид, что слушаем его пояснения; на самом же деле нам нужен был только предлог, чтобы несколько секунд передохнуть.

И в этот день нам не удалось пройти дальше. Мы попытались пробиться тремя путями, но всякий раз наталкивались на завалы и вынуждены были искать обход.

Наконец мы вернулись в наш зал, чтобы наскоро перекусить. Однако Валленброку не сиделось на месте, он взял Нерона и пошел поискать с ним еще один обход. Оставшись одни, мы воспользовались случаем, чтобы обсудить положение.

Эйнар уверял, что эта экспедиция ничего не даст и что он бы с удовольствием нас покинул, но он оказался в единственном числе.

— Эта угроза насчет вируса — ерунда! — уверял он. — Меня на таких дешевых фокусах не проведешь. Я не верю ни одному его слову.

Он хорохорился только потому, что Валленброка не было рядом; по-моему, он говорил так, чтобы придать самому себе храбрости. Вряд ли он рискнул бы нас покинуть, пока еще существовало подозрение, что Валленброк не соврал. А ведь это вполне могло быть — шантаж, мне кажется, был в его духе.

Из темноты послышались шаги — вернулся Валленброк. Из-за слепящего света фонаря лицо его различалось смутно, но в голосе звучала надежда:

— Я совсем было отчаялся, но оказалось, есть еще одна возможность. Здесь раньше был ручей, куда уходил избыток воды с подпорных сооружений. Там и сейчас еще течет вода, тоненькой струйкой, впрочем, достаточной, чтобы образовался подземный сток, точнее сказать, подледный. Если пойти по нему, мы спустимся к долине. Надеюсь, оттуда есть возможность попасть на второй или третий этаж. Ручей впадает в подземный канал, обозначенный на моем плане. Вставайте, ребята, еще не вечер! Рюкзаки возьмем с собой, чтобы не пришлось потом за ними возвращаться и тратить время зря.

Мы прошли по водостоку вниз, до места, где заканчивался коридор. Идти дальше вдоль русла ручья надо было согнувшись, потому что ледяная крыша над головой редко была выше полутора метров. Действительно, вода в ручье иссякла, остались только лужи, чередовавшиеся с участками грязи. Идти здесь стало труднее, ноги скользили, каждый шаг поднимал со дна муть, и не видно было, куда ступать, все время приходилось следить, как бы не поскользнуться и не искупаться против желания. Холод от воды проникал сквозь ботинки, и хотя мы вспотели от напряжения, ноги у нас были как лед. К тому же навстречу тянуло холодом, у меня тут же заложило нос, заболело горло. Очевидно, я оказался недостаточно закален для таких испытаний.

Когда продвигаешься по такому пути, приходится быть предельно осторожным. Некогда даже оглядеться по сторонам — а жаль, потому что этот проход подо льдом был местом по-своему примечательным: в некоторых местах со свода свисали сосульки, иной раз сплошной завесой, сверкающей в свете фонарей, — фантастическое зрелище. Впрочем, как обычно, появление человека несло с собой разрушения: порой чей-то шлем задевал хрупкие льдинки, и они срывались целыми глыбами, осколки с шумом шлепались в лужи.

Мы прошли двести, а может, четыреста метров, точнее в этих условиях определить было трудно, и тут к звуку наших шагов и хрипу нашего дыхания стал примешиваться еще какой-то тихий шум. Мы остановились, прислушались… может, почудилось? Нет, чем дальше мы шли, тем шум становился сильней. За поворотом ход стал шире, и мы оказались в небольшом зале, где с левой стороны открывался еще один широкий проход, по которому струился поток воды. Внизу образовалось настоящее озеро, спускаться туда было нельзя.