Поправить дело… Странно звучат сейчас эти слова, но, может, в них что-то есть. Может, иногда имеет смысл не отказываться от странностей, в том числе и от своих собственных…

— Все это иллюзии, — сказала Катрин. Она быстро взглянула на меня, ожидая поддержки. — Вы обманываете самих себя. То, что мы натворили в свое время, уже не поправишь. Что было, то прошло. Осталась только вина. Она вполне реальна и потому не дает нам покоя. Да и разве могло быть иначе? — Она махнула рукой на окно, за которым застыла, скованная беспощадным холодом, серая равнина. — Мы тоже тут постарались. Так стоит ли удивляться, что нас не покидает чувство вины. А ведь я уже подумала…

Она замолчала. Какой-то ток перебежал от нее ко мне — я, кажется, догадался, что она хотела сказать…

Эйнар встал, направился было к окнам, но вдруг, пожав плечами, вернулся назад.

— Ничего себе сюрприз. Здорово нас одурачили! Сколько месяцев длится зимнее межсезонье? Три? Шесть? Придется нам тут поскучать. — Достав из кармана ароматку, он глубоко затянулся. — Зря я сюда примчался, ведь чувствовал что-то неладное…

— Потому ты и прятался?

Я вдруг разозлился на него, сам не знаю почему. Резко повернувшись, Эйнар пристально посмотрел на меня.

— Я хотел знать, что тут затевается. Ведь нам могли и ловушку подстроить или еще что-нибудь в этом роде. Да-да, я никому не доверяю. Вот я и решил выждать, присмотреться. Только напрасно! Ничего тут не произойдет. Жаль, что придется потерять несколько месяцев. Не говоря уже о том, что мы порядком надоедим друг другу. Ах, черт!

На несколько минут воцарилось молчание; за окном глухо завывал ветер, а когда он на мгновение стихал, слышался отдаленный рокот… Мы услышали его, но не сразу поняли, что шум этот какой-то странный, нездешний. Все трое мы бросились к окнам.

Огромные окна были похожи на громадную стеклянную стену, за которой открывалась широкая панорама, словно на экране с трехмерным голографическим изображением: ирреальное пространство, серые глетчеры, повисшие в сером воздухе. И вдруг совсем неожиданно: бледно-желтые вспышки, проблески огня, на какой-то миг склоны окутались желтой светящейся пылью. За вспышками вновь раздался оглушительный грохот, разорванный порывами ветра, похожий на громовые раскаты.

Затем мерцающий свет опустился в ледяную котловину. Нам удалось разглядеть черное шарообразное тело с чем-то вроде полозьев по бокам.

Что делать? Выбежать из дома на ледяное поле, навстречу вьюге, колючему ветру? До сих пор это никому даже в голову не приходило; прогулки здесь были нежелательны — воздух мог содержать ядовитые газы или болезнетворные вирусы, к тому же отравленным мог оказаться и сам лед, замерзший конденсат радиоактивных растворов. Впрочем, чтобы выйти наружу, у нас не было ни шуб, ни шапок, ни теплых сапог, ни рукавиц. А еще понадобились бы альпенштоки, веревки для страховки, иначе ни за что не устоять под порывами ветра, который уносит все, что не прибито или не привязано.

Мы увидели, как из-за холма появилась гусеничная машина, приземистая, открытая, в ней сидела закутанная фигура. Машина двигалась медленно, направляясь прямо на нас. Когда ветер сбивал ее в сторону, она останавливалась, одна гусеница начинала вращаться назад, другая вперед, машина вновь выходила на прежнюю дорогу и двигалась дальше… Можно было уже разглядеть человека в космическом скафандре, в шлеме с дыхательным аппаратом и баллоном за спиной.

Вот он уже совсем близко, подъехал ко входу и пропал из виду. Словно по команде, мы бросились в холл, принялись раскручивать винтовые соединения, закрывавшие дверь. Могучая сила вдавила створки внутрь, в холл ворвался ледяной ветер со снежными вихрями. Человек в космическом скафандре, пошатываясь, шагнул нам навстречу из серой мглы. Мы изо всех сил навалились на створки, чтобы закрыть их. Наконец защелки опущены, закручены стальные винтовые соединения. Теперь можно заняться гостем. Мы помогли ему открыть шлем, который откинулся на шарнирах назад. Знакомое лицо, хотя таким, какое мы видели сейчас, мы узнали его сравнительно недавно. Это был Эллиот, как мы привыкли называть его, на самом же деле — Джонатан Берлингер.

Вытащив Эллиота из скафандра, мы отвели его в столовую и принесли горячего солодового молока.

Понемногу он отдышался, вытер мокрые руки бумажной салфеткой, пригладил волосы. В зале веяло холодом, но терморегулятор уже включился и тихонько гудел.

Почему же он появился только сейчас, да еще столь рискованным образом?

— Погодите с расспросами! Дайте ему прийти в себя!

— Ну и досталось мне! Спасибо, мне уже лучше. Какой ураган! Я все время думал, что меня вот-вот унесет. — Он огляделся по сторонам. — Ну, здесь-то любую бурю можно переждать. Рад видеть вас.

Он с явным удовольствием прихлебывал горячий напиток. Пожалуй, из всех нас он изменился меньше всего — такой же крупный, открытый, человек, удивительно располагающий к себе. Помнится, его очень любили снимать с детьми — Эллиот гладил их по головкам, этакий патриарх, готовый защитить и любить всех, кто ему доверится. Он прекрасно чувствовал себя в этой роли, ему даже не приходилось притворяться. Как-то он рассказал, что настоящий Эллиот оказался совершенно непригодным для подобных сцен, так как дети действовали ему на нервы и, едва выключали камеру, ребят тут же приходилось уводить.

— Итак, все в сборе? Я был уверен, что вы сюда прилетите. А мне, черт возьми, не повезло с пассажирской ракетой! Вы же знаете, я работаю на энергоплантациях. Их все время расширяют, и мы монтируем экраны из ячеек с водородом. Короче, наш автобус выскочил из колеи на вираже, и мы застряли в пыли. Прошло два часа, пока мы снова тронулись с места. К отлету я опоздал. Смешно, что и говорить. А ведь я все заранее подготовил, отпросился в отпуск, как положено. Правда, нельзя сказать, чтобы мое прибытие сюда совершилось, как положено.

Оказалось, Эллиот попросту угнал ракету, чтобы встретиться с нами. По его словам, он многим рисковал.

— Труднее всего было приземлиться, — сказал он. — У этой ракеты мощность двигателя рассчитана на лунные условия — на меньшую гравитацию. Конечно, кое-какие резервы имелись, я все рассчитал, но шел на пределе. Во всяком случае, стартовать на этой штуковине больше нельзя. Впрочем, через несколько дней ее все равно заметет снегом. Оно и к лучшему. Ведь ракеты уже наверняка хватились. Да только теперь ее уже никогда не найдут.

Мы дали Эллиоту возможность утолить голод и молча смотрели, как он ест. Разумеется, нам хотелось поскорее узнать, для чего он нас созвал, но мы его не торопили.

Вид у Эллиота был очень довольный, самоуверенный; пожалуй, только теперь мы почувствовали, что именно он был стержнем нашей компании и сплачивал нас четверых. Он и в самом деле внушал доверие. К тому же этот человек не знал сомнений. Когда его не было, начинались всевозможные шатания и разброд, Эйнар все подвергал критике, а меня одолевали сомнения, и я не знал, что ему возразить, Катрин же обычно присоединялась к большинству. Сам по себе Эллиот не был похож на того человека, роль которого он так долго играл. Он не был народным трибуном, патриархом или исторической личностью, но в такой небольшой группке, как наша, он мог стать лидером, ибо способен был принимать решения — никогда раньше это не было так отчетливо ясно.

Отодвинув тарелку, Эллиот вытер губы ладонью.

— Ну ладно, пошли!

Он вышел на лестничную площадку, быстро огляделся по сторонам и открыл дверь в подвал.

Мы спустились по лестнице двумя этажами ниже, где находились машинные агрегаты, на которые подавался ток со встроенного в скальный монолит ядерного реактора. Я никогда не спускался в этот подвал, Эллиот тоже тут ни разу не был — он ориентировался с трудом.

— Где-то здесь должна быть дверь. Где-то совсем рядом. — Говоря это, он продолжал искать выход. — Не думаете же вы, что я позвал вас просто для того, чтобы вести приятные интеллектуальные беседы или предаваться воспоминаниям. Вовсе нет! Вы же знаете, я этого не люблю. Нет, у нас с вами совсем другая задача. Я уверен, вы меня поддержите.