— А если вместе с той девкой тайну узнал один прислужник?

Курносый вскинул одну бровь. Коротко глянул за мою спину, в сторону избушки, где остался Сокуг. Сказал скучным голосом:

— Это — потрудней. Но ведь тайны, госпожа Триша, они навроде яблок. В свой срок наливаются, и в свой же срок усыхают. Сегодня яблоко налитое, глаз манит, а через несколько месяцев сморщенное да засохшее, не людей им угощать, а скоту отдавать. Поэтому, если одной девице так важно, чтобы её прислужник жив остался, можно его просто подержать под замком. Пока тайна не усохнет, как то яблоко. И девица в том может полностью на меня положится — я своему слову не изменю, что бы она не узнала. Ненужного душегубства не терплю, мне и нужного хватает.

Сразу две вещи сказал мне Ерша — во-первых, что простит, и во-вторых, что есть какая-то тайна, которая вскорости откроется. Вот только о чем он говорил? О том, почему Берсуг не живет в кремле? Или о том, что королевишна выйдет замуж за цорсельца? Или король все-таки покажет народу увечного королевича? Вот и гадай.

— А если та девица. если она тайну узнала, когда неположенное совершала? И прислужника того принудила себе помогать? Что ей будет за неположенное?

— Что натворила-то? — Прямо спросил Ерша.

Я на одном дыхании выпалила:

— Приказала прислужнику разыскать убийцу моей матери.

Строгий наказ ему дала, и легед пообещала.

— Это норвинский выкуп за кровь? — Понятливо спросил Ерша. Прищурился с недоверием: — Откуда у тебя деньги, Триша?

В первый раз он меня Тришей назвал. Не красной девицей, не госпожой Тришей, а просто — Тришей. Ушам пожарчело, я судорожно вздохнула. Ответила, распялив глаза по-честному:

— Матушка немного оставила, в наследство.

Ерша глянул с насмешкой, но спросил уже о другом:

— Так нашел твой человек убивца?

— Тут ошибочка вышла. — Промямлила я. — Там ещё кое-что приключилось.

И выложила все подчистую — о Парафене, об иноземных послах, а потом и о тайне королевской, про выжившего королевича.

Когда я смолкла, Ерша молча встал. Шагнул ко мне, схватил меня за локти, одним махом приподнял над землей, да так, что мое лицо оказалось прямо напротив его лица.

И заглянул мне в глаза — остро, страшно. Словно я в колодце сидела, а он, стоя над колодезным срубом, вниз глядел да решал — вытаскивать меня или нет?

Со страху я громко сглотнула. Неужто не поможет?

— Ты хоть понимаешь, куда ненароком ступила? — Спросил Ерша, все ещё держа меня над землей. С натугой спросил, словно каждое слово давалось ему с трудом.

— А то. — Пробормотала я. — Нешто я такая глупая? Только я ведь не нарошно. Так уж сошлось, что моя семья с королевской оказалась повязана. И там, где их злыдни — там и мои злыдни.

Ерша отпустил меня так резко, словно хотел мною землю проломить. Колени у меня разом подогнулись. Я оступилась, едва удержалась на ногах. Курносый зло ощерился.

— Не туда ты влезла, девица. Т акая тайна как пламя — человека жжет.

Убьет, подумала я. Ох, Кириметь-кормилица, спаси-оборони.

— Значит, так. С такой тайной из Чистограда тебя отпускать нельзя. Как раз для такого случая у нас в кремле устроены покои для опальных, в башнях под яром. Все честь по чести — двери в железе, окна зарешечены. Не смотри на меня так, красна девица. Внутри те горницы не хуже дворцовых. Посидишь под замком, рукодельем наконец займешься, как это девке и положено. Звиняй за ущемление, конечно — но там к тебе уж никаких мужиков не подпустят. Ни прислужников, ни прочих. Так что можешь попрощаться со своим Сокугом.

— А зачем ты меня красной девицей называешь? В насмешку? — Я тоже ощерилась, но Ерша взгляда не отвел. — Не стыдно над увечной-то потешаться, господин Ерша? А что до прочего, так я ещё не все рассказала. Проклятье на мне лежит — вот прямо здесь, на лбу, кусок от колдовского узора впечатан. Обычным глазом его не увидеть, только ведьмы могут его разглядеть. А нынче в том узоре искра горит, потому что наславший то проклятье нынче тут, в Чистограде. Знаешь, от какого проклятья на мне кусок?

Ерша сложил на груди руки, глянул с прищуром.

— От того самого, что задело королевича. А кто тебе сказал про искру? Или у самой есть ведьмовской дар?

Я оскал с лица убрала, сказала с жаром:

— Мне об этом одна ведьма сказала, к которой я ходила. А теперь слушай — колдун, что проклятье наслал, должен быть из цорсельцев. Не зря же их посол рыщет по Положью да ищет королевича? И вот глянь — я из Морисланиной семьи, значит, могу что-то знать. А ещё по дворцу слухи пошли, что я ходила в покои королевича, да не один раз. И тот, кто хочет его сыскать, рано или поздно придет ко мне. Но саможориха скоро потеряет свою силу, так что ему придется поспешать. Сам видишь, господин Ерша — под замок мне нельзя. В башнях под яром тот злыдень меня не найдет, и я не узнаю, тот ли это, кто за проклятьем стоял. А так бы на живца его словили.

Я глянула на Ершу, чтоб увидать, скоро ли он сообразит. Курносый меж тем стоял тихо — только ноздри чегой-то раздувал.

— Скажи-ка мне, девица, правильно ли я понял? В покои к королевичу ты сунулась нарочно, чтобы по дворцу пошли слухи. Потом королю наврала, зачем туда ходила — а я, дурень, тебя прикрыл. Пожалел жильцовскую дочку, из-за королевича пострадавшую! Тем временем ты послала своего прислужника делать то, что делать не след. И твой человек покалечил вареского посла. А теперь ты хочешь, чтобы я все забыл и под замок тебя не запер, потому как надеешься, что они и до тебя доберутся!

Долго ж он все перечислял. Я согласно кивнула, сказала умильненько:

— Догадливый ты, господин Ерша!

Он ответил колючим взглядом — у меня даже мурашки по коже побежали.

— Зачем ты суешься не в свое дело, госпожа Триша?

— Да как не мое-то? — Изумилась я. — Думаешь, легко с таким лицом ходить? А если того колдуна поймают, то его смерть с меня проклятье снимет! А может, и не только с меня.

Сложенные на груди руки Ерши дрогнули.

— Мечтаешь раскрасавицей стать?

— Хочу стать такой, какой должна быть. — Упрямо сказала я. — А уж раскрасавицей или дурнушкой — то не в моей воле, а в Кириметевой. Помоги мне, господин Ерша. Подумай, как славно будет, если того убивца поймают. Я свое лицо верну, а королевич, если Кириметь будет милостива, снова свет дневной увидит.

— Почему — если?

Я вздохнула.

— Глаз штука тонкая, это я тебе как травница говорю. Если в глазу от проклятья что-то усохло, то королевский сын останется слепым, даже если проклятье уйдет.

Ерша зло фыркнул.

— Ладно, веди меня к послу. Норвина твоего я упрячу, а тебя, так и быть, оставлю. Только больше не устраивай хитростей, как в Олгарской слободке. Хочешь ходить по Чистограду, ходи, но так, чтобы мои люди тебя видели. И не теряли из виду.

— Само собой. — С готовностью согласилась я. — Не изволь казнить, дозволь ещё одно слово молвить, господин Ерша.

Он голову склонил набок, бровь вверх дернул — говори, мол.

— Я вообще-то сюда не одна приехала. Прости, господин Ерша, убоялась в однеху в лес топать, Арания со мной была.

— И её тоже под замок сажать нельзя? — Он качнул головой, заявил рассудительно: — Вот смотрю на тебя, госпожа Триша, и не знаю — то ли орать, то ли ржать, аки конь.

— Я лучше на первый твой спрос отвечу. — Опасливо пробормотала я. — Сестру мою и впрямь нельзя запирать — исчезни она, так цорсельский посол вмиг неладное почует.

Он фыркнул — и впрямь как конь. Предупредил:

— Если отпустишь госпожу Аранию от себя, тут же отправлю её в башню. Поняла?

Я кивнула. Сказала:

— Арания была со мной, а с Сокугом был норвин Рогор. Он тоже в однёху побоялся. Прости ты нас, господин Ерша, всех и скопом. И от королевского гнева прикрой.

— Норвинов спрячу под замок. — Чужим голосом отозвался он. — Об ином и речи быть не может. Пошли в избу. И между нами — я бы на месте того злыдня к тебе не сунулся. Потому что уж больно на ловушку похоже. Одна надежда, что он дурнее нас.