— Я понимаю. — Через силу выдавила Ерислана. Она тоже вроде как простыла, голос хрипел. — Ничего, у меня другие платья есть.

Ведьма зарастила трещину-улыбку на своем лице, скрипнула:

— Честь и хвала верчу Медведе, что держит жену в довольстве. Прощевайте, люди положские. Теперь уж только на Свадьбосев увидимся.

— Прощевай, госпожа ведьма! Бывай поздорову! — Хором отозвался круг.

И расступился, пропуская страшную высокую бабу в черном. Вслед за ней развернулся король, тоже собираясь уходить. Несколько голосов закричали здравницу королевской семье.

Морислана схватила одной рукой меня, другой — Аранию, и потащила нас из толпы. Ко дворцу верча Яруни.

В тереме госпожа матушка отослала Аранию отдыхать, а мне взмахом руки приказала следовать за ней. Я и пошла.

Пока нас не было, в покоях навощили полы. Пахло медом, подошвы липли к полу, доски поскрипывали. Алюня спешно зажигала в горницах свечи — солнце уже закатилось за окоём, сгущалась темень. Морислана, поджав губы, выждала, пока прислужница не покончит со свечами. Наконец девка выскочила за дверь — и Морислана тут же спросила:

— Что было на пиру?

Я пересказала, не забыв упомянуть про помощь господина Дюжаты. Добавила:

— А опоить ихнего наследника просто. Я уж присмотрелась.

Ложки дырчатые, навроде вил, у всех гладкие, из олова — а у Согерда с мамашей золотые. И каждый штырь завитком идет. Можно намазать приворотное по завитухам, на золоте зелье незаметно. Одно плохо, много не намажешь, так что меру приворотного придется давать не сразу, а в несколько разов. Потом.

— А потом, — перебила меня Морислана. — Надо завести его в храм Киримети прежде, чем Ерислана заметит случившееся. В этом главная трудность. Я поняла. Что ж. Верч Медведа из тутешей, и Согерд по отцу верует в Кириметь. А великая богиня-кормилица разрешает супругам порушить семью, только если этого желает жена. Это в тутешской вере мне нравиться больше всего.

Она выпрямилась, поморщилась, потерла правый бок.

— Ещё нужно найти человека, который намажет вилцы наследника приворотным зельем. Ну а прочее по ходу дела. Неплохо. Весьма неплохо. Ступай.

Морислана махнула рукой, высылая меня из горницы. Но я не пошевелилась.

— Перед пиром вы обещали назвать имя моего отца, если все пройдет хорошо.

Морислана опять сморщилась, да так, что на лбу появилась непривычная для неё морщина.

— Быстро просишь. Пока что вся твоя служба — нарядилась госпожой да посидела за господским столом.

— Я туда не рвалась. — Напомнила я. Без угрозы, но и без угодства.

— А вы обещали, что скажете имя.

— В обмен на преданность. — Госпожа матушка качнула головой. — Но не в обмен на сиденье на пиру.

Я замерла. А ведь и правда, ясного уговора про имя отца у нас с ней не было, одни намеки.

— В следующий раз никуда не пойду. — Пригрозила я ей. — Коль у тебя, госпожа Морислана, все слово в слово, то и у меня все слово в слово будет. Ты меня как травницу нанимала, а не по пирам расхаживать потешной девкой, косые взгляды ловить. Вот и не жди от меня больше снисхождения, об Арании заботы.

Она вдруг глянула — и с жалостью, и рот брезгливо перекосив. Потом разгладила лицо, глянула вбок, в пустоту светлицы.

— Ладно-ладно. Варята, вот как звали твоего отца. Господин Варята, сын Калиня. Когда-то ему принадлежал земельный надел в Новинском верчестве, потом он погиб на границе. Калинь, его отец, сложил голову там же, мать умерла задолго до этого. Больше в их семье никого не было, так уж получилось. И больше я ничего не скажу. И говорить об этом снова не желаю. Поняла?

— Спасибочки, госпожа Морислана. — Со всем моим вежеством поблагодарила я.

Госпожа матушка ответить не соизволила, услав меня прочь резким взмахом руки.

Алюня, видать, успела пробежаться и через мою светелку, потому что на этот раз меня внутри ждала зажженная свеча. Я переоделась в простую сорочицу, привезенную из деревни. Укрыла печку своей зимней шалью, и бережно разложила по холстине зеленый наряд. Погладила ластящийся к руке шелк. Хорошо бы Морислана не потребовала его назад. Вот приеду домой, да одену эту красоту, а потом выйду на праздник — то-то люди подивятся! Такого в Шатроке ни у кого нет, даже у Малки, дочери Арфена-мельника.

А если ведьмы снимут проклятье, с таким платьем и другим лицом быть мне на селе красавицей. Может, даже первой. Я улыбнулась и ещё раз погладила ткань.

Мыслей у меня в этот раз было много, так что уснуть скоро не удалось. Сначала я ворочалась и думала об отце, несчастном погибшем Варяте, которого никогда не видела. Каким он был? И как погиб? Успел ли увидать меня перед смертью, или скончался прежде, чем я родилась? Раз Морислана не хотела об этом говорить, придется разузнать все самой.

Начну с прислужников верча из этого Новинского верчества, решила я. Глядишь, и доберусь до того, кто знал отца самолично.

Зато теперь я знала, что по отцу родом из тутешей. Значит, правильно делаю, когда прошу у Киримети помощи — под её защитой мне положено быть. А не под опекой Дина и Трарина, норвинских богов, которым молится Морислана.

Потом мысли перекинулись на ведьму, виденную на пиру. Раз она главная в Ведьмастерии, как сказала Арания, значит, сил у неё побольше других. Вот к ней и надо пробиваться, нечего тут на приспешниц размениваться.

Наконец я уснула — и увидела сон, в котором склонялась над нашей речкой Шатеркой, над заводью под яром, где в прошлом году утонула одна из сельских девах. Тихо, лист не шелохнется, ни ветерка, ни дуновенья, и речка Шатерка лежит передо мной гладкая, как стекло.

Я глядела в воду и видела в ней своё лицо, отраженное в речной глади — лицо Морисланы. Волосы лились по плечам, цветом и блеском такие же, как у моей родительницы.

А потом я вдруг очутилась на главной улице Шатрока. Все село высыпало из домов, и я поплыла меж ними неспешной лебедушкой. Вслед глазели парни, одобрительно кивали мужики, перешептывались бабы и зло щурились все наши девки. От таких переживаний я даже во сне взопрела и зарделась.

Наутро сон вспоминался мне со стыдом, смешанным с радостной надеждой. Одно огорчало — я никак не могла вспомнить, в каком платье гуляла во сне по Шатроку. Прямо хоть плачь.

Дверь из покоев опять сторожил Рогор, так что половину следующего дня я проскучала в горнице, вышивая скатерку и пробуя еду, которую прислали для Арании с Морисланой. Зеленый наряд свисал частыми складками с боковины беленой печки. Убирать его не хотелось, ещё помнется.

Вскоре после обеда прибежала Алюня и велела идти к Морислане. Госпожа матушка встретила меня в кресле с высокой спинкой, в светлом платье, как всегда красивая до немоты. Раскиданные по плечам волосы сияли и переливались.

— Подобру тебе, госпожа Морислана.

— Хорошая новость. — Перебила она меня. — Прислужник, готовый намазать вилцы Согерда приворотным, уже найден. Твое зелье настораживается так же, как и зелье твоей наставницы?

— А то. — Я пожала плечами. — От неё у меня вся наука, иначе не можно. Сжечь три девкиных волоса, намешать с приворотным — и давать.

— Бери. — Она кивнула на стол у окна.

На шитой скатерти лежал гребень с темными волосами.

— Иди и принеси готовое зелье. — Царственно распорядилась Морислана.

И вдруг перегнулась, прижав руки к животу, извергла себе на ноги большой сгусток крови, перемешанный с желчью и слюной. Подняла голову, глянула, расширив глаза. Лицо её быстро белело. Прямо на глазах.

— Что. что это?

Дыхание тут же оборвалось, а потом пошло снова, но тяжело, с хрипом и свистом. Мне почему-то вспомнилось, что Морислана всегда дышала легко и неслышно, тише котенка.

Я бросилась к ней.

Перетащить госпожу матушку на постель сразу не получилось — Морислана пожелала сначала сменить платье на чистое. Пришлось звать Алюню. Кончилось это тем, что у Морисланы снова пошла кровь ртом. На этот раз она резко перегнулась вбок, уберегая одежду.