-Зря стоишь босиком. Земля ещё холодная.
-Угу, - сказал я, переступая с ноги на ногу. Ступни и, правда, обжигало холодом. Хороший знак: если ноги чувствуют боль, значит, они есть.
Приблизившись к свободному бревну неуклюжей чаплинской походкой, я рухнул на него и кое-как натянул носки и ботинки. Над поляной стоял утренний туман, полностью скрывший под собой подступы к ручью. Кажется, там пару раз мелькнуло что-то красное, или показалось?
-Мать, плесни чайку, - хрипло попросил я у зевающей Оли: ни дать, ни взять, утренний ханыга в разливайке. - Как моя, спать не мешала?
-Вообще беспроблемная девочка, - пожала плечами Пономаренко. - Пришла, вжалась в стеночку, и лежит, даже не дышит. Как тряпочка. Утром просыпаюсь, а её уже нет.
-Чаю бы мне, - напомнил я.
-Так нету, выпили. Только-только остатки вылила, где же тебя раньше носило? Кстати, если к ручью пойдёшь, будь другом, сполосни котелок...
-Риф! Собери мой рюкзак, пожалуйста!
-Ты вообще, что ли, охренел? - От неожиданности татарин выронил чехол, и он, подгоняемый ветром, пополз по примятой траве как живой.
-Ну, пожалуйста, - громко попросил я, испытывая одновременно и стыд, и удовольствие, от того, что меня сейчас слышит весь лагерь. - Мне надо со своей переговорить...
Татарин тяжело вздохнул и щедро сплюнул под ноги.
-Спасибо, - сказал я, глядя, как в тумане снова сверкнуло красным.
-Десять минут, - напомнил Палыч, прихлопнув на шее комара.
-Котелок, - напомнила Оля.
Одни обязанности и никаких прав - думал я по пути к ручью, сбивая мокрыми кедами прозрачную, как слёзы от неразделённой любви, росу. Все от меня чего-то хотят, а мои желания - дело одиннадцатое.
С Мариной мы столкнулись на полпути, словно парламентёры враждующих армий на нейтральной полосе. Думаю, если бы я не окликнул её, она просто прошла бы мимо, а если бы преградил путь, то - сквозь меня.
-Доброе утро, - сказал я, загораживая ей дорогу. Эта ухмылка, точнее оскал, когда улыбаешься только одной стороной лица, сейчас полностью отражала моё внутреннее состояние. Вряд ли бы у меня получилось стереть её, даже если бы захотел. Да я и не хотел: в моей голове громко играла песня про "Варяг", который не сдаётся. И не желает пощады.
-Чего надо? - растерянно ответила она. И подняла на меня глаза, наморщив лоб и прищурившись, прямо как её двойник в моём, таком далёком, детстве. Тем самым задела старые раны в душе. Но я потерпел, как терпят острую боль, которая скоро пройдёт. Когда-нибудь привыкну, наверное, а потом и вовсе перестану обращать внимание.
Когда я поцеловал её в щёку, она слегка отстранилась, поджав губы - по всему было видно, что ей неприятно.
-Водка, - медленно, смакуя запах из моего рта, сказала она. - Фу...
Не сводя с меня глаз, Марина провела по щеке, которой коснулись мои губы, ладонью, потом посмотрела на неё. Уж не знаю, зачем.
-Что это было?
-Утренний поцелуй. Ты же моя девушка, помнишь?
-Господи, опять, - вздохнула она. В её взгляде читалась неподдельная усталость. - И кто же так решил?
-Ты, вообще-то.
-Надо уметь вовремя останавливаться, - сказала она, закинув на плечо полотенце. - Вовремя, Лукашин - пока не стало слишком больно.
-Не умею останавливаться, - ответил я. - Не моё это.
-Придётся научиться.
-Ну, не можем же мы притворяться парой, если будем друг от друга бегать, - безнадёжно сказал я, глядя, как она снова уходит от меня по росе. - Нам никто не поверит. Нужно общаться, хотя бы время от времени.
-Я подумаю, - пообещала она, удаляясь. Примерно то же самое и таким же тоном мы говорим назойливым продавцам.
За следующий час я понял, что вчера находился только в первом круге ада. Рюкзак, уложенный проклятым татарином кое-как, тянул меня назад, поэтому приходилось напрягать и без того натруженную спину. Ничем хорошим это кончиться не могло, конечно. На одном из спусков я всё-таки споткнулся. И, разбежавшись, влетел прямо в спину Аверину. Не ожидая подвоха, тот встал в интересную позицию, испачкав руки и колени.
-Ты что творишь, дебил?
-Извини, - криво улыбнулся я. - Нога поехала.
-Ещё раз, и челюсть тоже уедет, - пообещал Аверин, брезгливо стряхивая с ладоней прилипшую грязь. Марина обогнула нас, не заинтересовавшись происходящим - естественный снобизм высокородной дамы, которую не тревожат драмы, случающиеся между простолюдинами.
-Эй, друг, успокойся, - зачем-то сказал я.
-Я-то спокоен, - сказал Аверин, ухмыляясь. - Это ты не суетись и смотри, куда ноги ставишь.
Идущие впереди взвинтили темп, и я оказался в самом хвосте, вместе с Олей, безнадёжно отстав от остальных. Когда у меня закатились глаза, и бегущие вдоль дороги ёлки стали чёрными, Палыч объявил привал.
Лишь огромным усилием переборов желание растянуться на песке и закрыть глаза, я занялся рюкзаком, пытаясь следовать вчерашним Рифатовым советам. Хитрый татарин, накидавший все вещи вперемежку, наблюдал за моими потугами с абсолютно непроницаемым лицом.
-Опухла челюсть-то, - прищурив глаза, сказала отдыхающая рядом Оля. Я, следуя за её взглядом, машинально потрогал оставленную Фролом шишку. За ночь она и правда весьма выросла в размерах.
-И посинела. Дать тоналочку?
-Не надо, - ответил я, в надежде на то, что она отстанет.
-А у твоей щёчка красная, и ухо такое, словно пчела покусала, - продолжила делиться наблюдениями противная Пономаренко. - Знаешь, я читала одну интересную книжку, называется "Пятьдесят оттенков серого"...
-Оля, отстань, - собрав последние остатки вежливости, попросил я, прибавив к просьбе красноречивый взгляд.
-А что я такого сказала? - Пономаренко всплеснула руками. - Хорошая же книжка!
Следующие часы испарились из моей памяти. Выпали из головы и провалились в щель между однообразными тупыми шагами: левой, правой... Сил восторгаться природой не было, тем более, что особо не было и природы. Только узкая тропинка, с двух сторон зажатая между упрямо лезущими на неё кустами, абсолютно одинаковыми и некрасивыми. Время от времени Палыч останавливал группу, чтобы поколдовать с планшетом, а Марина делала в блокноте какие-то пометки.
Глядя на это, я вспомнил вчерашние Рифатовы слова - очень опрометчиво. Потому, что упавшие на благодатную почву сомнения сразу же дали всходы. Через некоторое время я поймал себя на том, что пристально вглядываюсь вдаль, туда, где мелькают две красные куртки - не слишком ли близко друг к другу они идут?
На днёвку мы встали рано, около полудня, когда солнце поднялось выше самых высоких сосен, и начало ощутимо припекать. Палыч объявил всем благодарность за высокий темп - не показалось, всё-таки - и заявил, что, если мы не снизим его после обеда, то дойдём до места ночёвки часам к пяти вечера. Это вызвало сдержанный восторг, а я спросил Рифата:
-Это круто?
-Это успокаивает, - меланхолично ответил тот, усаживаясь в тенёчке под берёзкой. - Так бывает: если пропустишь нормальное место для стоянки в пять, то придётся вставать впотьмах и где придётся. Закон подлости.
Вопреки ожиданиям, назначая дежурных, Палыч меня проигнорировал. Пожалел, что ли? Рубить дрова ожидаемо отправился Аверин, а носить воду - странный Лягин. К слову сказать, встали мы на самом берегу старицы, на небольшом мысу. До воды было рукой подать, и работу водоноса осложнял разве что крутой и скользкий спуск. Остальным было рекомендовано заняться поиском дров.
-А можно эту воду пить? - спросил я у татарина, когда все вокруг занялись работой. - Она же зелёная...
-Когда прокипятят, - лениво ответил тот, подставив скуластое лицо под солнечные лучи. - Можно туда ещё марганцовки сыпануть. Главное не переборщить, а то язык фиолетовый станет.
-А почему мы с тобой сидим и не помогаем?
-Потому, что нам, татарам, всё равно: дрова рубить, или чай пить, - ответил Рифат. - Главное - вспотеть.
Сложно было не согласиться с такой жизненной философией, но чувство ответственности заставило меня подняться и принять участие в поисках. Отдышавшись после очередного похода в заросли, я спросил у Аверина, уже переколотившего изрядную кучу:
