-Да причём здесь это? - плохо выговаривая слова, спросил я. - Тут другое. Нет, не так. Она - другая.
-Какая ещё другая? - пренебрежительно фыркнул татарин. - Другая! Да все они одинаковые - взял за руку и повёл. Если ты мужик, значит, пойдёт, даже впереди тебя побежит. На самом деле, Женяка, они все хотят этого: чтобы их взяли за руку и повели. Вот ты - мужик?
-Мужик, мужик, - вяло согласился я, подпихивая под голову опустевший рюкзак, сминая его удобнее. - Только я тебе ещё раз говорю: эта не такая. Ты её за руку возьмёшь, а она тебе эту руку - цап, и отгрызёт.
-Во-он оно что, - протянул Рифат. - Ну, тогда надо по печени, двоечкой. И на сеновал, пока не очухалась. Лошара ты - всему тебя учить.
Пошарив слева, я нащупал что-то мягкое и сырое - полотенце, кажется. Скомкав, я отправил его туда, где должна была находиться голова татарина. Но он, ожидая чего-то подобного, накрылся пледом, и избег справедливой кары. А потом, довольный собой, победно заухал и запел:
-Сызматур кызлар, сызматур кызла-а-ар!
-Вот ведь басурман, - сказал я и засмеялся вместе с ним.
-Ещё по одной? - предложил татарин, когда смех затих, выдохся. В темноте я услышал, как скрипнула резиновая прокладка.
-Он у тебя литровый, что ли?
-Полтора.
-Не-не-не! - Я замахал руками. - Завтра не встанем.
-Ты что? Как не встанем? Тут свежий воздух, братан, природа! Здесь похмелья не бывает!
-Нет. Если хочешь, давай сам...
-Ладно, - согласился Рифат. Выпил, хрюкнул, чем-то захрустел, а потом, не успев дожевать, вдруг спросил:
-Значит, эта твоя Марина подошла к тебе на улице и говорит: притворись моим парнем?
-Ну, не на улице, а в парке, а так - да.
-Ну почему она ко мне не подошла? Эх, Женяка, олень ты - ростом вышел, умом нет.
-В смысле?
-Бабы всегда так делают, когда надо бывшего отшить.
-Какого ещё бывшего? - пробормотал я, отворачиваясь к стенке. За моими веками вспухали и опадали неприятные вспышки разных цветов и форм. Похоже, третья крышка всё же была лишней.
-А она ничего тебе не рассказывала? Значит, не хотела. Ты ещё с кем-нибудь разговаривал про неё?
-Ну, подходил ко мне один из этих... Серёжа, губастый такой. Бе-ме, береги её, она хорошая. Если даже он и бывший, от него она так шифруется, что ли? В жизни не поверю. Да посмотри на этого Серёжу - он лох лохом.
-А Палыч? Он тоже лох лохом?
Я развернулся к татарину и разноцветный тягучий шлейф, приклеившись к ресницам, поплыл в темноте следом за моей головой.
-Не понял.
-А что тут непонятного?
-Не-ет... Ну, нет, - поморщился я. - Он у неё учителем в школе был, и старше раза в два... Рифат, ты извини, конечно, но не все же вещи на свете объясняются тем, что между ног.
-Всякое бывает, - сказал татарин, судя по звукам, почёсывая что-то. Хорошо, что темно, и не видно - что именно.
-Риф, ну бред же это! Я слышал, Палыч в очень серьёзной организации работал. Может, с этим что-то связано.
-А это не бред, что ли?
-Понимаешь... - Я внезапно почувствовал запах чеснока и жира изо рта Рифата. Салом закусывал, подлец, пока Аллах не видит. - Я чувствую, как она его боится, до дрожи, до истерики. Начинаю спрашивать - уходит от разговора. Тут что-то серьёзное...
-Женяка, - покровительственно начал Рифат, но тут за тонкой стенкой из синтетики, отделяющей нашу, внутреннюю, ночь от остальной Вселенной, раздался громкий треск: кто-то крупный и неосторожный наступил на сухую ветку.
-Там ходит кто-то, у палатки!
-Давай фонарик!
Конечно, никакой фонарь не смог бы пробить плотный тент и накинутый сверху полиэтилен насквозь. Но, как только пучок света ударил в борт палатки, подслушивающий отступил назад, чем выдал себя: треснуло ещё два сучка, один за другим. А потом, почувствовав, что скрываться больше не имеет смысла, он забухал тяжёлыми шагами вверх по склону - бум-бум...
Палатка татарина стояла у самого леса. И пока я выбирался из спальника, разрывая молнию, пока на карачках выползал из тамбура, пока шарил по заросшему кустами склону лучом фонарика, след нашего ночного гостя давно простыл. Луч натыкался только на серые искривлённые ветки, торчащие из темноты, словно руки мертвецов.
-Эй! - крикнул я одиноко сидящему у костра Лягину, закутанному в плед. Меня била мелкая некрасивая дрожь. - Тут никто не проходил?
Тот даже не поднял головы. Только подбросил в костёр полено, поднял облако искр, и замер, уставившись в огонь.
Когда я забирался в спальник, меня потрясывало, зато совершенно исчезла тошнота. Кажется, организм переработал алкоголь, и просил ещё.
-Нашёл кого-нибудь? - спросил Рифат. Я покачал головой, и только после повторного вопроса осознал абсурдность своего жеста - темно же.
-Нет, никого.
-Ясно. Может, кто-нибудь в туалет выходил.
-Спи, давай, - сказал я, заворачиваясь в спальник, как в кокон. - Это был Хозяин Леса. Он приходил за тобой, потому, что ты плохо себя ведёшь и фигню разную про Марину придумываешь.
-Кто это - Хозяин Леса?
-А то ты не знаешь. Любимый персонаж Палыча. Говорят, что он может принимать облик любого человека и исполнять желания.
-Ни разу не слышал. Знаешь, Женяка, поменьше бы ты загонялся на этой Марине. Я не спорю, есть на чём залипнуть. Но... Мутная она какая-то.
-И тебе спокойной ночи.
-Потом жалеть будешь, что с ней связался.
-Спокойной ночи, говорю, - повторил я, и татарин, наконец, заткнулся. Но сказанные слова ещё долго звучали в моих ушах - будешь жалеть, будешь жалеть, будешь жалеть...
Уже жалею - признался я самому себе, переворачиваясь на другой бок. Только поздно уже жалеть - вот в чём дело.
Хмурое утро.
Под утро мне приснились второстепенные члены предложения, подчёркнутые алой волнистой линией - знак крайней усталости, полного истощения. Линии неприятно потрескивали, как мокрые провода, потом начали бледнеть, рваться, и из разрывов стала проступать реальность в виде низких голосов, говорящих что-то нечленораздельное.
-Риф, - прошептал я деревянными губами. - Риф?
Ответа не было, и моё сердце неуверенно дёрнулось, а потом изо всех сил ударило о рёбра, гоня свежую горячую кровь в парализованные конечности. Я взвыл, прикусив губу. Жизнь возвращалась в мои скрюченные, забитые молочной кислотой мышцы, и несла с собой невыносимую боль.
С поляны доносились бодрые голоса, смех и звон посуды, что раздражало ещё больше. Слава Богу, что не подняли дежурить - подумал я, осторожно разминая затёкшую спину. За этим занятием меня и застал сияющий, как начищенный самовар, татарин:
-Женяка, вставай! Палыч велел тебя разбудить и привести в форму! Через двадцать минут выходим!
-Риф, у меня ноги не ходят, - жалобно сказал я, показывая на раскиданные по спальнику конечности. - Какие двадцать минут? Мне часа два надо, не меньше... Скажи своему Палычу - пусть он меня пристрелит и бросит.
-Давай, давай, - повторил Рифат, хватая меня за ноги, и пытаясь выволочь в тамбур. Ценой неимоверных усилий мне удалось освободиться.
-Чё, дурак, что ли? За свой обрезанный себя хватай!
-Надо молочную кислоту из мышц выгонять! Сделаешь десяточек приседаний - лучше станет. Или, может, пятьдесят граммов?
-Не надо, - отмахнулся я. - Хотя... давай. Двадцать.
Сил запихивать спальник и барахло в рюкзак не было, поэтому я просто выкинул их из тамбура прямо на траву. Чтобы встать, пришлось основательно размять голени, неуклюже ёрзая на корточках, шипя и охая.
-Доброе утро, - сказал Палыч, прихлёбывая чай. Так же вкусно, наверное, это делал Иосиф Виссарионович. - Живой?
-Угу, - сказал я, переводя дыхание и оглядываясь по сторонам. Свою палатку Палыч уже свернул, впрочем, как и все остальные туристы. Разве что Серёжа Горбунов ещё возился с тентом - неторопливо и обстоятельно.
-Через пятнадцать минут выходим.
Марины нигде не было видно: похоже, её раздражаю не только я, а люди вообще. Вот подмигивает мне расплывшаяся со сна Оля Пономаренко, вот зашнуровывает рюкзак Аверин, надавив на него коленом, словно на горло поверженного врага. Вот сидит Лягин, абсолютно в той же отстранённой позе, что и вчера, только без пледа и рукоделия. Если он так просидел всю ночь, я не удивлюсь. А её нигде нет.
