Я открыла косметичку и продемонстрировала инструмент с целью внушить ужас. Инструмент и, правда, внушал. Такая длина и не снилась бедному толстячку.

Высадил этот козёл меня у другого конца дома, там, где не было ни одного фонаря. Хорошо, что идти было недалеко: на голову и руки упали первые холодные капельки начинающегося дождя. Подсвечивая себе телефоном, я побрела к своему подъезду, ежесекундно рискуя налететь на ограду, провалиться в яму, сломать каблуки, или что-то действительно важное. Достойный конец достойного дня.

У меня теплилась надежда, что до своей комнаты удастся добраться незамеченной, но не вышло: мама сидела на кухне и читала какую-то старую книгу с вытертой серой обложкой.

Из зала даже сквозь закрытые двери слышался булькающий храп. Нет нужды заглядывать внутрь - там никогда ничего не меняется. Отец лежит на диване, уронив руку на пол. Около дивана валяются смятые полторашки из-под пива: когда три, когда четыре. Три, или четыре - интрига заключается только в этом. Ещё в тринадцать лет я дала себе клятву: что бы не случилось, никогда не позволю себе жить с такой интригой под одной крышей. Интересно, а какие клятвы давала себе в тринадцать лет мама?

Она не ложилась спать нарочно - ждала меня. Попить чая, пожаловаться на жизнь, повыспрашивать секреты. Года два назад мне ещё нравились эти вечерние посиделки: я чувствовала себя взрослой и почти равной ей. Пока однажды за очередной уютной чашкой чая не поймала себя на мысли, что уже слышала всё, что она говорит, и не раз. Что больше не хочу вести эти кухонные разговоры, потому, что на другой стороне стола сидит не мама, а большое зеркало, в котором отражается бледная морщинистая женщина с глазами старой лошади. Ей за пятьдесят, и эта женщина - я.

-Привет, - быстро сказала я, чтобы мама не успела первой. - А ты что не спишь? Не ломай глаза, ложись...

-Здравствуй, дочка... Ты что свет не включишь?

Мама отложила книгу, сняла очки и подслеповато вгляделась в сумрак коридора. Расстёгивая туфли, я нагнулась пониже, отвернув лицо к стене, спрятав его в темноте. Распущенные волосы упали вниз, закрывая полустёртый макияж и горящие от злости на себя щёки.

-Что-то ты сегодня долго... Опять палатки сушили? В школе моталась с этими палатками, теперь в институте...

Сушить палатки? Да, была у меня такая отговорка, когда вместо того, чтобы учить уроки, я убегала к Максу. Ничего нелепее, кажется, и придумать нельзя, а мама всё ещё верит.

Я с трудом подавила рвущийся из груди смех - злой, усталый. И, справившись, наконец, с застёжками, сбросила с ног чёрные орудия пытки. Зачем вообще их обувала, понравиться хотела, что ли? Кому, Семёнычу? Со старого козла хватило бы любимых туфель, где каблук удобен и носит вполне себе туристическое название: "скала".

Мама уже поднялась из-за стола, нацепила очки, но встречаться с ней лицом к лицу в мои планы не входило. Я снова спаслась бегством в ванную и закрылась на щеколду. Не хватало ещё начать привыкать к этому.

-Мама, я в ванную!! - Вышло это чересчур громко и немного глупо - и так было непонятно, что ли?

В дверь поскреблись и негромко спросили:

-У тебя всё хорошо?

Не знаю, мама, подумала я. У меня всё странно.

-Да, мам. Всё расчудесно - лучше просто некуда. Устала только немного. Сейчас немного полежу, и - спать.

-Не усни там. Захлебнёшься.

Я стянула через голову пропахшее Максом платье, запихнула его в машинку и стала набирать ванну. Струя с силой ударила в тонкое стальное дно, и оно громко загудело. Почти сразу же задёргалась ручка двери, и слабый задушенный голос прошептал сквозь щёлку:

-Марина, убавь воду! Ты что так врубила? Отец спит!

Да наплевать - хотелось ответить мне. Когда уже он уснёт навечно, напившись, наконец, на сто лет вперёд - хотелось ответить мне. Но я просто передвинула кран ближе к краю ванны, и стало тише.

Пока вода набиралась, я придирчиво оглядывала себя в зеркало. Ноги, может, и коротковаты, но до земли достают. Грудь, как грудь - небольшая, но, как однажды пошутил Макс, развивающая мелкую моторику пальцев. Светлые, пшеничного оттенка, волосы до плеч. Острый, пожалуй, чуть длинноватый, носик. И большие глаза зелёного, самого редкого на Земле, цвета. В общем, никаких особенных конкурентных преимуществ. Почему он именно ко мне прицепился?

А то прицепился, что таких дур, как ты, найти нелегко - ответила мне девочка с умными, но колючими глазами, живущая в зеркале. Самое простое, что может с тобой сделать неглупый взрослый дяденька - заставить поверить, что это ты его хочешь, а не он тебя.

Воды набралось немного, сантиметров двадцать, но терпеть дольше не было сил. Побрызгав на стенку ванны горячей водой, чтобы не было холодно спине, я улеглась, закрыла глаза и стала ждать, когда ласковые тёплые волны затопят меня всю целиком.

Интересно, если бы получилось вернуться на несколько лет назад, стала бы я с ним спать?

Ночь, запахи и звуки леса, пляшущие языки пламени, за которыми - он. Серьёзный взрослый человек, офицер в отставке по ранению. Твой учитель. Только твой учитель. Поэтому и кажется, что все его взгляды - только на тебя, все песни под гитару - для тебя одной. Сначала ты пытаешься спорить с очевидным. Но в голове уже бродят мысли, от которых становится жарко и стыдно. Именно в таком порядке.

Да у меня ни шанса не было. Стала бы, разумеется. Мне только исполнилось пятнадцать, и я была обычной дурой, малолетней и восторженной.

Ну, а сейчас-то зачем? Думала, что будет - как тогда?

Вот и поделом.

Намотав на голову полотенце, я тихо выскользнула из ванной и, не включая света, добралась до своей комнаты. Постель оказалась застелена, а на столе мирно горела жёлтая ночная лампа. У меня даже сердце ёкнуло, но мамы в комнате не оказалось. Ну, и к лучшему.

Нырнув под одеяло, я вытянула ноги, потянулась, зевнула, и тут до меня дошло, что надо бы высушить волосы. Забыла, и неудивительно, ведь фен включать нельзя: отец же спит. Эх, Марина - сердца у тебя нет.

Сняв с головы мокрое полотенце, я аккуратно повесила его на спинку стула и немного поборолась с искушением завалиться спать так, как есть. Но, представив свой утренний образ, решительно вылезла из-под одеяла и достала из сумки расчёску. Потом долго, вглядываясь в совершенно неузнаваемое отражение, расчёсывалась. Вот и всё - осталось подождать полчасика, пока не подсохнут волосы.

Взгляд охотника.

Сон всегда начинается с середины.

Если ты приходишь в себя в странном месте и понятия не имеешь, как там оказалась - скорее всего, ты спишь.

Я стою босиком на асфальте. Дожди сильно размыли тёмно-серую поверхность, выдолбив ямки, из которых выглядывает залитая битумом щебёнка. От моих босых ног в разные стороны разбегаются тысячи трещин. Одни тонкие, с волосок, другие довольно глубокие - вполне пролезет ладонь. Кажется, что я стою на лице какой-то старухи, покрытом сеткой морщин.

На мне ситцевая ночнушка, вроде тех, что лежат у мамы в шкафу. Она советская ещё, наверное. Ткань начинается сразу, как только заканчивается шея: никаких зон декольте, только безумные тряпочные цветочки по всему вороту. Я пытаюсь подобрать подол, но он примёрз к асфальту. Дёргаю сильнее, и подол, окаймлённый белой узорчатой бахромой из острых кристалликов льда, отрывается с лёгким треском, открывая голые ступни.

Лак на ногтях не мой, таким ярким я никогда не пользовалась. На пальцах рук лак попроще, только вот сами пальцы не мои: слишком тонкие и длинные. Ну и пусть. Зато, оказывается, я умею видеть во сне ладони, пусть даже и не свои. Дон Хуан гордился бы способной ученицей.

Чтобы развеять все сомнения, прибегаю к классическому способу - а именно, пытаюсь ущипнуть себя за грудь. Боль есть, но она расплывчатая, отдалённая, какая-то ненастоящая. Заодно делаю открытие, что и грудь не моя, а полновесный третий размер. Мне начинает нравиться этот сон.