…Тайный сотрудник армейской контрразведки?!

— Ну? — нетерпеливо мотнул головой Ленц. — Долго мне придется держать руки в столь непристойном положении? Да еще перед дамой. — Он помахал в воздухе кистями и опустил их. — Извините, затекли.

— Минутку… — Грета поднесла документ ближе к свету, но не успела она вглядеться, как легкий, как бы шутливый удар по запястью выбил из ее руки пистолет.

Грета в страхе попятилась.

— Дорогая медсестричка, — Ленц укоризненно поцокал языком, — когда вам действительно представится случай взять на мушку врага, не забудьте снять курок с предохранителя.

И он вернул ей оружие. Девушка неуверенно протянула ему парабеллум, спросила, веря и не веря Ленцу:

— Но чем я могу быть полезной абверу?

— Не догадываетесь? — Он вытащил длинную экзотическую трубку и стал набивать ее табаком. — Весьма сожалею, фрейлейн, но мне поручено расследовать образ мыслей вашего отца.

— Но как вы смеете!

— На то, золотце мое, и существуют в рейхе разные осведомительские службы, — Ленц взял у нее свое удостоверение и небрежно сунул в карман, — дабы постоянно проверять друг друга.

— Если есть основания!

— О, их столько, что напрашивается вывод… — он выпустил синее кольцо дыма, дал ему растаять и тогда только закончил, — об измене.

— Слушайте, вы! — возмутилась девушка. — Если вы скажете еще что-нибудь в этом роде о моем отце, еще два слова — и я… я…

— Мне достаточно одного, — спокойно произнес он. — Рогге!

Грета отпрянула.

— Да, да, Эрих Рогге, один из лучших диверсантов СД, доблестный солдат Германии, брошенный своим начальником за решетку!

Горячая волна крови прилила к ее щекам, слабость подкосила колени. То, с чем пришел абверовец, было до дикости нелепо, но… Но, в самом деле, за что отец вдруг арестовал Эриха, героя войны, ее жениха, наконец. Как он мог?…

— Значит, Рогге в чем-то провинился, — прошептала она. И добавила еще тише. — Или папа ошибся…

— Ошибка? — ухмыльнулся абверовец. — А если преступление? А если под видом бдительности начальник СД устраняет преданных рейху людей?

…Боже, что он говорит!

— Что вы говорите! Вы не знаете моего отца! Штандартенфюрер всегда был…

— Был! Пока верил в победу. Но, кто знает, может быть, теперь, когда положение на фронте…

— Нет! Клянусь вам! Ведь я знаю его лучше всех, и потому…

— И потому, — толстяк вынул трубку изо рта и встал, — потому меня и прислали к вам. К вам! — повторил он многозначительно, давая понять, что ей оказывают особое доверие. — Ибо мы убеждены: функционерка «Союза германских девушек» не может уклониться от веления долга!

У некоторых фраз — особая сила. Еще не подумав над тем, что произнес Ленц, Грета одернула жакет, застегнула верхнюю пуговицу, больно защемив кожу на шее, вытянулась, словно ей скомандовали — «смирно!».

Толстяк отер платком взмокший лоб, плотно задернул штору и достал затрепанный блокнот.

— Вам надо ответить на мои вопросы. Садитесь…

Грета примостилась на краешке стула, тоскливо следя за короткими пальцами гостя, отвинчивающими колпачок авторучки.

Она начинала понимать: ее отказ лишь усугубит подозрения.

…Ну? Спрашивайте! Я докажу, я докажу, что папа ни в чем…

— Итак, — Ленц уселся напротив и приготовился записывать.

С торопливой горячностью девушка принялась рассказывать об отце, о его блистательной карьере ученого, от которой он отказался ради тяжкой, неприметной службы разведчика, о его замечательных, хотя и мало кому известных, заслугах на посту личного консультанта Гейдриха [7] в психологической подготовке победоносных маршей по Европе, о его непримиримости ко всяческим проповедникам равенства и тем более к коммунистам, о его…

— Непримиримость? — остановил ее Ленц. — Но почему тогда штандартенфюрер распространяется при подчиненных насчет «идейной твердости и мужества большевиков»? Или это клевета? Вам-то приходилось слышать от него подобные суждения?

— Приходилось. — Грета старалась глядеть ему прямо в глаза. — Отец всегда считал, что недооценка силы противника…

— Значит, вы подтверждаете, — подхватил абверовец, — что господин Кляйвист оспаривает основной тезис нашей пропаганды, гласящий — ну-ка?…

— Что «Россия — колосс на глиняных ногах», — упавшим голосом процитировала девушка.

…Действительно, папе недостает должной уверенности, что Советы обречены. Правда, это нисколько не ослабило его энергии, напротив, удесятерило ее… И все же…

Ленц сделал пометку в блокноте и, пососав трубку, продолжил:

— Партайгеноссе Кляйвист справедливо находит расовую теорию полезной для воспитания ненависти к врагам рейха. Но у меня не сложилось впечатление, что он верит в нее сам…

— Видите ли, — замялась Грета, — папа и в самом деле недооценивает важности таких анатомических признаков расового превосходства, как длина черепа, цвет волос, форма носа. Но это ведь не означает…

— Позвольте нам судить, что это означает! — оборвал Ленц.

…Ах, папа, сколько раз мы спорили с тобой по этому поводу. Но эта твоя старомодная интеллигентность… Ты мог иронизировать по поводу того, что в иных областях Германии, согласно какой-то гнусной статистике, меньше арийских черепов, чем среди англосаксов и даже славян. А с какой издевкой ты напомнил профессору Ленарду, основателю истинно-германской физики, что теорию относительности создали не мы, а еврей Эйнштейн… Удивительно ли, что тебя проверяют? Ведь человек, лишенный биологической антипатии к врагу, гораздо легче идет с ним на сделки… Нет, нет, к отцу это не относится, но…

Грета прижала пальцы к гудящим вискам. В голове все смешалось. Факт проверки отца, столь возмутивший ее вначале, казался уже в чем-то оправданным.

А вопросы сыпались один за другим, не оставляя ни минуты для размышлений. И то, что раньше в поведении штандартенфюрера воспринималось как проявления сложной, далеко заглядывающей вперед личности, более того — как недосягаемый пример самоотверженного служения фашистской идее, поворачивалось теперь неожиданно сомнительными гранями. И все громче, все настойчивее стучало в висках: «Рогге, Рогге, Рогге…»

…Боже, когда кончится этот кошмар? Если отец окажется виновным, я покончу с собой!

…Виновным? Я сказала виновным? Неужели я согласилась, что это не исключено? Перед глазами плыла готическая вязь учебников национал-социалистической истории. Грета была старательной, очень старательной ученицей, она навсегда запомнила урок бдительности, преподанный фюрером немецкому народу в «ночь длинных ножей» [8].

Измены, все время измены. Предавали даже такие вожди партии, как Эрнст Рем и Грегор Штрассер.

…Но отец? Нет, это невозможно… нет! Я верю ему!

…Веришь? Да какое право ты имеешь верить? Не он ли сам постоянно повторяет, что мудрость нашего времени — не верить до конца никому, даже единомышленникам!… Я думала, это — итог его наблюдений. А может быть, и самонаблюдений? Судит по себе? Чувствует, что и сам способен на… Конечно, не ради себя, он выше этого. Но если такой человек решит, что спасение рейха — в немедленном прекращении войны, он не побрезгует объединиться с врагами фюрера. Разве не доказывал он в своих трудах: «Совесть — предрассудок, проявление слабости»…

А Ленц задавал все новые вопросы.

— Фрейлейн, а критиковал ли штандартенфюрер действия каких либо государственных лиц?

…Да кто, кто не ворчит на вышестоящих? — могла бы она ответить. Но каждая фраза абверовца все глубже погружала Грету в топь сомнений.

…Почему для отца не существует авторитетов, даже в правительстве?…

— Он критиковал, — вяло объяснила девушка, — только в интересах общего дела.

— Стоп — отложил перо Ленц. — И быть может… осуждал самого фюрера?

— Никому! — вздернула она острый, отцовский подбородок. — Даже ему я не позволяю задевать в моем присутствии нашего…