— Стой! — закрыл комиссар ладонью дуло автомата. — Мы не фашисты. Давайте выслушаем сначала.
— Предал — судить будем, всем народом, — сурово сказал Дед. — Предателей жалеть никто не собирается.
Бородач уронил автомат, сжал пальцами шею.
— Не могу, братцы. Петля… до сих пор жжет… — И, шатаясь, вышел из землянки на воздух.
— Прошу очистить помещение, — распорядился майор.
Он удобно расположился за столом и, отодвинув недописанный отчет Ленца, положил перед собою стопку чистых тетрадочных листков в клетку.
По всему было видно, что он приготовился работать всю ночь…
А ночь уже вступала в свои права.
Отчаяние
— Александра Павловна, Центр и штаб фронта запрашивают ваше мнение…
— Мое?!…
— Но вы одна были с ним последние месяцы, видели, как он там…
— Все, что я видела, рассказала… Ночную тишину расколол низкий рокочущий звук.
— Ну, вот и самолет, — поднялся комиссар. — Подумай все-таки еще, — сказал он, глядя Шуре в лицо, такое же бледное, как подушка. — Ошибемся — голову снимут. Да если б только своей рисковали… Эх, дочечка! — он пробормотал что-то еще по-узбекски и вышел.
Шура лежала в теплом санитарном блиндаже и слушала, как близится рокот мотора.
— За ним…
Она с трудом встала, никак было не надеть платье одной рукой, накинула на рубашку пальто…
Лес был словно закутан в черную вату. Шарахались привязанные к деревьям кони; напуганные самолетом, они ржали и били копытами. Протяжно и страшно ухал филин.
— Шурка? — выросла перед ней широкая тень. — Чего не спишь?
— А вы? — узнала она бородача.
— Да все повозку свою ремонтирую. В подрывники просился — где опасней, так нет, понимаешь, «ездовые тоже нужны». Одним словом, «водитель кобыли»! — Он обиженно сплюнул и придвинулся: — А тебя все допрашивают? — рука у него была тяжелая и липкая. — Как думаешь, не отбрешется шкура?
— Пусти! — отшатнулась она. Ей вдруг, стало страшно.
— Что ты, деваха? — хохотнул бородач. — Ты что?
Она побежала, цепляясь за стволы и ветви, спотыкаясь, падая и вставая, — скорее, скорей к Ленцу.
К кострам на посадочной площадке спешили люди.
Трое прошли мимо Шуры, рядом, в нескольких метрах. Она узнала сердитый бас Деда, певучий тенорок комиссара, накалившийся баритон обычно невозмутимого майора.
Девушка оттолкнула часового и рванула дверь в землянку.
— Ты куда? — успел ухватиться тот за полу ее пальто. Оно сползло, оголив Шурины плечи и грудь. Вовсе растерявшись, парень отпустил пальто и потащился за девушкой, упрашивая: — Ну, куда ты? Не велено…
Ленц сидел на полу, низко опустив голову, и прерывисто дышал.
— Что с вами? — нагнулась она над ним и, ахнув, крикнула партизану: — Фельдшера!
Парень потоптался, махнул рукой и, сунув ей свой карабин, умчался.
— Сейчас… сейчас, — успокаивала она, — сейчас вам — укол, и будет легче. Сейчас… Потерпите немножко…
— Я ему: «Большую землю, быстрей!» — задыхаясь, пытался подняться Ленц. — Способ нашел… затормозить… передислокацию… немцев… нашел! А он…
— Ну не надо, успокойтесь, — просила она. — Дайте, я помогу вам лечь. Ну, пожалуйста!
— А этот свое «Чем., вы можете доказать… что пакет Цоглиха — провокация?»… Тридцать лет в партии… Чем я могу доказать!… Шуринька, Шуринька, где же силы-то взять, — он приник к ней седеющей головой и замолк.
И Шура словно окаменела, не чувствовала, как жгло простреленное плечо Могла ли она не поверить этому человеку? Было такое — почти прокляла Все факты против него. Но не поверить ему — нет, нельзя ему не поверить!
Шура провела ладонью по его седым волосам.
— Хватит, Владимир Иванович…
Разведчик поднял к ней лицо, взял в свои руки маленькую ее ладошку.
И когда за ним пришли, чтобы отвести к самолету, сказал тихо и твердо:
— Позовите руководителей отряда. Я не полечу…
Бессонная ночь
Эту ночь, бесконечно долгую и душную, как перед грозой, многие провели без сна.
Засиделся далеко за полночь уполномоченный особого отдела. Он вставлял в протокол допроса пропущенные запятые и все поражался коварности фашистского двурушника, который сперва рвался в Центр — доказывать свою правоту, а потом вдруг потребовал отпустить его назад, к немцам, чем окончательно выдал свою связь с СД…
Не спал бывший колхозный бригадир Бурков, больше известный под грубовато-ласковым прозвищем Дед. Радировав на Большую землю об удивительном предложении своего не то гостя, не то пленника, он теперь с волнением ждал ответа…
Долго не могли заснуть в эту ночь немцы-антифашисты Они благодарно вспоминали рукопожатия русских товарищей, спасших их от гестаповского застенка, но их все же очень беспокоило, почему после такой теплой встречи к их палаткам внезапно приставили часовых…
Без конца ворочался на деревянных нарах, прикрытых жестким матрацем, подрывник и переводчик Яша Фрумкин. Он думал о том, что в борьбе с коварным врагом не место легковерию и благодушию. И еще о своем бородатом дружке, которому чудом удалось спастись от петли, хотя эсэсовцы, как известно, работают тут без брака и веревки на виселицах у них обычно не обрываются…
Не спал и шахтер — комиссар с глазами, как черные сливы. Он первый раз в жизни встретил этого «Хомо», или как там его, не слышал, что он за человек, не знал его в деле. Но он видел, как осветилось лицо «полуфрица» на очной ставке с Шурой, и понимал, что тридцать лет в партии весят больше, чем уличающая бумага с подписью врага…
В тягостном раздумье просидел всю эту ночь за столом руководитель одного из отделов Центра Ему-то хорошо были известны дела разведчика с псевдонимом «Хомо». Но он колебался, будить ли ему своего начальника, который сразу начнет вспоминать о немецких агентах, десятками лет действовавших в обличий советских людей…
До рассвета прошагал из угла в угол по своему кабинету командующий фронтом. Он в сотый раз сопоставлял разведывательные данные, однако разноречивость их вновь и вновь возвращала его все к той же треклятой задаче вправе ли он положиться на ценнейшую информацию человека, которого заподозрили в измене?…
И уж совсем не до сна было измученному одышкой и ожиданием седому человеку, носившему чужую фамилию «Ленц». Ведь в эти часы решалась не только его судьба — с нею вместе легла на весы жизнь тысяч и тысяч его соотечественников, мирно отдыхавших сейчас под своими шинелями или устало месящих грязь сапогами где-то там, за линией фронта…
Осечка
А вот штандартенфюрер Вернер фон Кляйвист в эту ночь спал, и вполне сносно. Тягостная, но, вы, необходимая операция «Цоглих» удалась. Теперь оставалось лишь ждать, терпеливо ждать…
Едва проснувшись, он позвонил дежурному офицеру и был несколько озадачен, узнав, что пропущенный к лесу русский «ПО-2» почему-то не поднялся в обратный рейс. «Вероятно, поломка при посадке», — предположил дежурный. Какая досада! На обратном пути самолет с Ленцем должно было перехватить звено «мессершмиттов», барражировавшее вокруг леса Ну, ну, спокойствие! Рано или поздно самолет взлетит, и «мессершмитты» навсегда выведут из игры его пассажира…
Проделав обычный свой утренний гимнастический комплекс — по пятиминутной системе Мюллера — и легко, но со вкусом позавтракав, Кляйвист поцеловал дочь и отправился на службу.
Утро было не жаркое, и штандартенфюрер отказался сесть в уже поджидавшую его машину: он верил в целительную силу моционов и предпочитал ходить на службу пешком. Сделав знак телохранителям ехать следом, Кляйвист неторопливо пошел по зеленой нешумной улице, ставшей такой привычной и милой… Как всегда, он задержался у старинного городского собора. Под самыми маковками незлобиво каркали вороны, на звонницах щебетали в своих гнездах ласточки, на скатах крыш гуляли голуби. Он долго стоял, любуясь совершенством форм золоченого купола и луковиц, поражаясь яркости почти не тронутых временем фресок на изуродованной осколками стене.
