Я встал и погрузился в светлые воды мелководья. Прохлада освежила распаренное жаром тело, откуда ни возьмись, нахлынула безрассудная молодая бодрость, вскипела в жилах кровь, энергичными взмахами рук бросил тело к волнорезу, коснувшись ладонью камня, перемахнул через преграду, проглиссировал еще метров сто - и вот подо мной затемнела глубина, обдала холодом и заставила нырнуть в самую пучину, где веками сохраняется черная тьма. Я не заметил, как промелькнули две большие тени и сомкнулись надо мной колдовскими вороньими крылами...
...Сознание ко мне возвращалось мучительно долго, будто луч солнца пробивался сквозь мутную пелену. Чтобы ускорить возвращение к себе самому, пришлось тряхнуть головой, отчего в затылке вспыхнула боль, сыпанула салютом синих искр, а из гортани вырвался протяжный вой, не волчий - мой, персональный. Осторожно, чтобы не спровоцировать новый приступ боли, очень медленно огляделся. На этот раз недоброжелатель поместил меня в кирпичный сарай с бетонными перекрытиями, сидел я на старинной железной кровати со скрипучей сеткой, жестким матрацем, подушкой и верблюжьим одеялом с белым крахмальным бельем.
Значит так, меня, разнеженного южной истомой и приятными воспоминаниями детства, двое пловцов в черных гидрокостюмах треснули по голове, надели дыхательную маску от акваланга и дотащили до какой-нибудь лодки, а потом уж привезли в сарай. Одет я был, в чем пришел на пляж: брюки, футболка и сандалии; значит они забрали одежду с пляжа, привезли сюда, одев меня, пока я находился в беспамятстве. Ну что ж, если не обращать внимания на боль в затылке, все остальное сделано грамотно и даже с уважением.
Первым передо мной появился крестьянин, он молча поставил на стол миску с похлебкой, положил кусок хлеба и налил в эмалированную кружку бордовой жидкости. Я встал с моего жесткого ложа и жадно съел тюремную пайку. Под самым потолком отыскал единственное окошко с толстыми ржавыми прутьями крестом. Придвинул к стене табурет и взобрался на него, встал на носки и лишь краем глаза сумел заметить густую листву за окном и прохладные сумерки, пробивающиеся сквозь ветви дерева.
Вторым навестил меня какой-то странный дерганый тип в синих наколках. Он приоткрыл металлическую дверь моей тюремной камеры и запрыгнул внутрь. Этот не стал нагонять тоску упрямым молчанием, наоборот, возбужденно закружил по тесному помещению, размахивая руками. Наконец остановился и произнес загробным голосом:
- Слышь, урод, я тебя самолично прирежу! Никому не позволю, сам тебя на ленты распущу!
- Позвольте, уважаемый, спросить: что я вам сделал, что вы на меня так разозлились? И второй вопрос: что вам мешает прямо сейчас меня прирезать? Я безоружный, опять же пленный. Бери и режь на здоровье. А?..
- Я лично тебя прикончу, - как-то неуверенно пробурчал синий и неожиданно скрылся за дверью.
Так, кажется всё ясно: меня взяли в плен и как у них водится "посадили на яму" не деревенские рейдеры - эти без декадентских прелюдий просто бы грохнули и делу конец. Скорей всего, старый бандит Василий Иванович, он же Шеф, он же главный кладоискатель нашего региона - воспитывает, чтобы смягчить мой вздорный характер перед отдачей семейных драгоценностей в его загребущие лапы. Если так, можно расслабиться - вряд ли он позволит хоть пальцем тронуть курицу, несущую золотые яйца. Конечно неприятно, конечно унизительно, но не летально. Опять же, для ради смирения моей гнусной гордыни - только на пользу. Ладно, давай-ка, друг, помолимся. В таковых особенных обстоятельствах молитва совершалась легко и ритмично, безо всяких понуждений со стороны моего поврежденного рассудка. Я даже потерял счет времени и неприятные ощущения пленника. Иисусова молитва сама подхватила меня на руки и понесла во светлые дали.
Скорей всего именно поэтому, металлическая дверь темницы открылась и в помещение вступил стройный брюнет в элегантном костюме-тройке черного цвета. Рубашка в тон костюму имела темно-серый цвет, галстук - южной ночи. На лице - традиционная саркастическая усмешка, приоткрывающая превосходные зубы. Сколько уж раз он являлся мне, и вроде каждый новый образ слегка отличался от предыдущего, только лукавая основа личности не выветривалась. Он присел на столешницу, кивнул на открытую дверь и спросил мягким обволакивающим баритоном профессионального соблазнителя:
- Хочешь выйти на свободу, Андрей?
- Спаси Господи, только не с тобой.
От именования Бога черный человек слегка поморщился, не без труда вернул физиономии вежливое выражение и заискивающе предложил:
- Может гость желает общество самой красивой женщины на побережье?
- Мне хватило тех, которых ты мне поставлял до сих пор.
- А что, разве плохие девчонки были? Тебе не угодишь... Тогда позволь угостить праздничным ужином из самого лучшего ресторана.
- Я уже поел, мне достаточно. Будущему монаху надобно привыкать к аскетичной трапезе.
- Не быть тебе, Андрей, монахом, - ласково произнес черный.
- Тебя не спросили!.. - хмыкнул я, не сдержавшись. - Уж тебе-то издревле известно: на всё воля Божия!
- Не на всё, уважаемый, - сладко улыбнулся вежливый собеседник, - не забывай о воле человеческой, которая чаще всего вступает в конфликт с... первым фактором. Разве не знаешь, сколько людей пошло за мной? Они имели всё, что только ни пожелаешь. А ты со своими дряхлыми принципами?.. Ты же всё потерял! А я могу буквально сию минуту не только вернуть все твои ценности, но и приумножить в тысячу раз. Разве не этого ты хочешь?
- Нет, лукавый человек, не этого. И уж во всяком случае, не с тобой и ни с твоей помощью. Я - Божий, я - Иисусов, и это окончательно и навечно! - Ласковое лицо напротив исказила гримаса боли. - Поэтому, а не пошел бы ты... Куда ты соблазненных людишек утаскиваешь? В ад? В преисподнюю? В бездну? Вот и ступай туда.
- Мне еще рано, - примирительно сообщил оппонент. - Тебе же известно, мне еще столько сладких лет победы предстоит. Я к себе привлеку миллионы душ. Я вам поставлю такого царя над всем миром - закачаешься!
- Не закачаюсь, и не надейся. Слушай, шел бы ты, на самом деле. Тебе здесь ничего не обломится. Зря только время тратишь. У тебя его осталось очень мало, уж скоро Второе пришествие и тебе - вечная погибель.
Элегантный господин в шикарном костюме даже не изменил позы. Ему, видимо, очень хотелось продолжить спор. Тогда я применил самый коварный для черных существ прием: размашисто перекрестился, впечатывая пальцы в тело, и нараспев зачитал очень сильную молитву, которая не раз меня выручала: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его..."
- Уб...ю-у-у-у!.. - взвыл черный человек, выбежал из камеры и с грохотом закрыл дверь на замок.
- А вот это вряд ли, у меня еще много дел, - проворчал я вдогонку непрошеному гостю и вернулся к Иисусовой молитве.
Окно под потолком сарая потемнело. Там, за стенами "исправительного учреждения" от черной земли, из густого кустарника, со дна ущелья поднималась лиловым ароматным туманом густая южная ночь. Теплым влажным языком ночь пролилась в прямоугольный проём, заполняя воздух в помещении, медленно поднимаясь от моих ступней на полу к коленям, к пояснице, груди и выше - к уровню лица. На ум пришла фраза Сан Саныча из советского вестерна "Не бойся, я с тобой": "Мудрец чувствует себя свободным и в тюрьме". Почему бы и мне слегка не помудреть и не войти в состояние свободного человека, учитывая, что именно мне ничего дурного не грозит, попугают малость, да и отпустят. Зато вот эту сумеречную тишину, когда никто не отвлекает от мыслей, необходимо использовать во благо, получив пользу от удивительно гладкой живой молитвы, от внимательного выуживания из бездны мелодичных природных шорохов тех слов и тех образов, которые предназначены мне одному.
Я глубоко задумался. Настолько глубоко, что рука с четками ослабла и безвольно опустилась. Передо мной на миг раскрылась черная бездна неизвестности, дохнув из нутра серным холодом, кольнула в сердце отчаянием. Лишь на миг обуяло это гнусное состояние, но и трех секунд мне было достаточно, чтобы ощутить невыносимую тяжесть неверия. В тот миг накатило острое, прямо-таки кислотное одиночество, следом - обида на Бога: как же так, ведь я такой хороший, трудолюбивый, честный, я никого не убивал, не грабил, меня любят дети и старики - так за что мне всё это! Дальше - хуже: охватила потребность уничтожить в себе эту жгучую боль путем убийства души, как обиталища разъяренного зверя - и эта безумная мысль о самоубийстве мне показалась очень даже логичной... Еще бы миг, доля секунды адского безумия - и наверняка бы погиб на веки вечные!.. Из тьмы выступил мой пресловутый элегантный преследователь - черный человек, Вил, как там его, никогда не поймешь этих нечистых - он саркастически улыбнулся, как всегда отрицательно качнул красивой головой и произнес глубоким баритоном, едва шевельнув губами: "не позволю, и не надейся".
