Пролог

- Войдите, - коротко дозволил негромкий мужской голос с отчетливыми металлическими нотками, свидетельствующими о привычке его хозяина не просить, но приказывать.

Немолодой полноватый мужчина суетливо отдернул руку от украшенной резьбой двери, машинально пригладил растрепанные седые волосы и, глубоко вздохнув, все же повернул золоченую ручку. Тяжелая дверь отворилась совершенно бесшумно, открывая взгляду робеющего посетителя роскошно убранную комнату, большую часть которой занимали высокие шкафы темного дерева, заставленные томами и томиками бессчетных книг, написанных на многочисленных языках, живых и мертвых.

- Мой повелитель... - посетитель, не решаясь перешагнуть через порог, согнулся в низком поклоне.

- Говори. - Хозяин кабинета не соизволил обернуться, продолжая вглядываться в многочисленные струи дождя, разбивающиеся о тонкую поверхность окна сотнями прозрачных капель.

- Великий господин, - голос седовласого дрогнул, рука машинально потянулась к волосам, и тут же бессильно поникла, - я сделал все, что было в моих силах, но...

- Но? - с холодной угрозой повторил повелитель, поправляя занавеску тяжелого бархата, что мешала ему в полной мере наслаждаться буйством стихии.

- Ваша жена, солнцеподобная Адэлайни.... Скончалась. - Сказав, наконец, то, что наполняло его душу таким мучительным страхом, лекарь снова склонился в почтительном поклоне, не обращая внимание на то, что стоящий к нему спиной господин и не думает смотреть в его сторону. Казалось, этого сухощавого человека ни капли не интересовало то поистине печальное известие, что сообщил ему доверенный целитель его собственной - ныне покойной и по слухам горячо любимой - супруги. Он продолжал все с тем же нечеловеческим спокойствием созерцать хмурое небо, изредка расчерчиваемое вспышками молний, - при каждой из них бедный старик невольно вздрагивал, а его обычно добродушное лицо испуганно морщилось - да тугие струи дождя, продолжающие заливать роскошный парк за окном.

- Вот как? - все тем же ровным тоном поинтересовался мужчина, и только судорожно стиснутые пальцы побелевших рук выдавали его истинное состояние. - И вы, Ютэнго, лучший лекарь Южных Пределов, ничего не смогли поделать? Не смогли сохранить драгоценную жизнь моей супруги?

- Мой повелитель! - названный Ютэнго судорожно сглотнул, вскидывая голову, в его голосе причудливо переплелись страстная мольба, и искренняя горечь, - я действительно сделал все от меня зависящее, однако...я не всесилен. - Последние слова он практически прошептал, перед его глазами снова и снова вставало когда-то прекрасное лицо солнцеподобной госпожи, искаженное предсмертной агонией, скривившей тонкие черты и затянувшей мутной пеленой всегда такие ясные глаза...

- Действительно. Вы не всесильны, - машинально повторил тот, к кому был обращен этот призыв-оправдание. - А что же, ребенок? - в размеренном тоне лишь самый искушенный слушатель заметил бы едва слышную заминку, словно скорбящий супруг еще не принял решение о том, как относиться к существу, ставшему невольным виновником смерти его жены, такой прекрасной, обожаемой им и половиной всего остального населения Южных пределов...

- Ребенок? - растерянно повторил Ютэнго, мысленно в который раз переживающий последние минуты такой короткой жизни великолепной Адэлайни и судорожно пытаясь найти способ, который помог бы сохранить ее жизнь. Ища и не находя. Страшась и радуясь в то же время. Он действительно сделал все, что смог. Повелителю не в чем упрекнуть его. - Ваш сын полностью здоров и готов, самое большее через несколько часов, быть представленным вашим подданным в качестве наследника Южных Пределов. - По мере того, как старый лекарь произносил эти слова, в черных глазах его повелителя, разгорался едва заметный огонь, а тонкие четко очерченные губы кривила странная усмешка - в равной степени отражающая горечь и благодарность, злость и радость.

- Даже сейчас, в свои последние минуты, ты умудрилась одарить меня тем, чего я больше всего желал... - неслышно произнес он, обращаясь к единственной женщине, что на протяжении последних двадцати лет была его опорой и поддержкой, той, что ценила не его положение и титул, а его самого. Не Великого повелителя Южных Пределов, Амилькаро Солинти из рода Черных Кошек, но просто Амиля, безмерно любимого и любящего супруга. - Но какой ценой, Лини... какой ценой, - все так же безмолвно продолжил он, на мгновение прикрывая усталые глаза воспаленными веками.

- Благодарю вас за все, что вы сделали для рода Черных Кошек, Ютэнго, - произнес он вслух, про себя ужасаясь цинизму слов, что так легко слетали с его губ в то время, как сердце, этот вечный противник и нередко победитель разума, кричало от боли. - Известие о появление наследника, что принесли вы, поистине достойно награды, - с этими словами повелитель Южных Пределов, одной из четырёх великих империй обитаемого мира, Амилькаро Солинти из рода Черных Кошек, повернулся, наконец, лицом к своему собеседнику и, стянув с мизинца левой руки тяжелый серебряный перстень с редчайшим черным бриллиантом, протянул его целителю Ютэнго. Тому, кто не смог спасти его супругу, но в то же время и тому, кто был причастен к появлению в его роду долгожданного наследника.

А последнее - к тайной горечи Амилькаро - на весах большой политики, в которую неизменно оказывается втянуто сколько бы то ни было влиятельное государство, несоизмеримо перевешивало гибель супруги главы государства. В конце концов, сколько их может быть у нестарого еще человека, этих молодых и прекрасных бабочек с идеальной внешностью, древней родословной и впечатляющим приданым? А вот первый ребенок мужского пола после четырех подряд дочерей, (старшую из которых шесть лет назад он приказал начать обучать не обычным для принцесс-южанок благородным искусствам, а полному курсу наук, необходимых наследнице великой державы) был как это ни прискорбно необходим, необходим, как живительные струи дождя иссушенному палящим солнцем крестьянскому полю. И в сложившейся ситуации, смертью его матери, достойно исполнившей свой долг перед родом своего царственного супруга, вполне можно было пренебречь.

Вот только сердце - как оказалось, такое ранимое сердце повелителя продолжало болезненно ныть и дурно влиять на обычно ясный его разум - раз за разом подсовывая воспоминания о счастливых годах, озарённых присутствием Лини, его драгоценной, белокурой Лини, чей истинный цвет волос столь редкий среди южан был предметом зависти всех без исключения придворных дам-брюнеток и восхищения мужчин.

Занятый своими мыслями, Амилькаро, лишь краем глаза заметил, как почтительно кланяющийся Ютэнго, сжимая во вспотевшей руке бесценный перстень, покинул убежище своего повелителя. Оставшись в одиночестве, он сделал несколько нетвердых шагов и без сил опустился в мягкое кресло, притаившееся между двумя книжными шкафами, сжимая голову руками и с трудом сдерживая горестный крик.

Мужчина не знал, сколько времени, он просидел вот так, без движения. Давно перестал лить дождь за окном, и вспышки молний больше не освещали уже не голубое, но чернильно-черное небо, и только в сердце его, как и прежде, кровоточила невидимая рана, перед глазами стояло любимое лицо, а где-то в глубине измученного разума зарождалась полная тайного страха мысль о том, что его дети должны узнать о гибели матери от него самого. Лишь он один имеет право сообщить эту весть своим дочерям, и он сделает это.

Ради Лини.

Ради девочек.

Ради себя.

Однако повелитель не может позволить себе предаваться скорби слишком долго, слишком много дел, слишком много обязанностей лежит на нем, и оставить их пусть на самых верных помощников и близких друзей даже на самый короткий срок решительно невозможно. Именно поэтому, Амилькаро, проведя рукой по своим типично черным для южан волосам, поднялся с кресла и уже собирался было покинуть кабинет, в котором ему пришлось услышать принёсшую столько горя весть, когда его внимание привлек бело-голубой объемный конверт, лежащий на самом краю необъятного стола, столешница которого была почти не различима под скоплением бумаг. Чуть поколебавшись, он вскрыл печать в виде головы оскалившегося белого волка и углубился в чтение изящно начертанных на плотной матовой бумаге строк.