А другой старик — в черном фраке со звездой, к нему обращаются почтительно «ваше превосходительство» — вполголоса беседует о чем-то с молодым офицером… Постой, постой… Ну, конечно, это гусарский мундир на нем. Или — драгунский? Только и знаю, что гусар или драгун! Серость. Наверное, все же гусарский, вон и усы у него, как у гусара.

— Какое, право, мальчишество! Безрассудство! — низким, взволнованным голосом говорил старик со звездой. — Имей в виду: твоя выходка может иметь самые дурные последствия.

— Я дал слово и буду там завтра, — тихо ответил юноша.

— Но зачем? Имей в виду, тебе придется оставить полк. Карьере твоей конец, ты подумал об этом?

— Я дал слово.

— Это я слышал. Ну, что ж… Ты поступил глупо, давая слово, а теперь собираешься сделать еще одну глупость. Не понимаю… Что тебе господин Добролюбов? Почему ради этого… сомнительного… литератора ты собираешься поставить под удар всю свою жизнь?

— Завтра…

— Это ты уже мне объяснил: завтра двадцать пять лет со дня его смерти. Прекрасно. Ну и что? Ты-то здесь при чем?!

— Я обещал…

— Кому?! Зачем?! Я не помню, чтобы ты так уж часто навещал могилу собственного отца, а вот на могилу этого молодого человека, где завтра соберется всякий сброд…

— Это — мои друзья, и я прошу вас не говорить так о них.

— Дело не в них, их я, слава богу, не имею чести знать. Но ты! Ты офицер, дворянин. Ты что, разделяешь убеждения этого Добролюбова? Сомневаюсь. Думаю даже, что ты не имеешь понятия, в чем они состоят.

— Я уважаю всякого, кто имеет хоть какие-то убеждения.

— Весьма похвально. Только стоит ли ради этого губить жизнь?

— Я дал слово, — опять повторил гусар. Впрочем, может быть, никакой он и не гусар вовсе, а только молодец парень, и лицо симпатичное, открытое и твердое, а ведь мальчишка еще совсем.

За стеной чей-то голос запел очень знакомый романс, сегодня утром Сергей его слышал по радио, но названия не помнил.

— Ах, как поет… — вздохнул маленький старичок в кресле и потянулся за шампанским — лакей застыл перед ним с подносом.

«Шампанское… Опять шампанское… Мне нельзя. А, была не была!»

В комнате стало неожиданно тихо. Сергей оглянулся. Все замерли с поднятыми бокалами.

Сергей пил маленькими глотками, пил почему-то жадно, будто горло пересохло, пил до конца, до самого дна. И выпив, не смел поднять глаз, точно сделал сейчас нечто нелепое или смешное.

— Что это с вами, мой милый? — услышал он рядом старухин голос. Она коснулась прохладной рукой его щеки. В комнате снова звучали голоса. А голова кружилась, и Сергей плохо уже понимал, кто говорит, о чем.

Он подошел к окну и отодвинул белую шелковую портьеру. На улице опять мело. Даже домов на той стороне не было видно, только снег да темнота. И вдруг — какой-то свет. Он вгляделся — будто карета в две лошади с фонарями и лакеем на запятках мелькнула мимо окон да и пропала.

Он уже ничего Не пытался себе представить, не старался понять. Он почувствовал внезапно, что очень устал, что больше ничего не произойдет и пора.

Старуха не удерживала. Она молчала, когда в коридоре он поцеловал ей руку. Только наклонилась и сухими губами прикоснулась к его лбу.

Утром ничего страшного не произошло. Голова не болела и не кружилась, во рту не сохло, сознание было ясным.

«Что же это со мной приключилось? — думал он, лежа в постели. — Сон? Или бред? Или я все-таки был здорово пьян и меня разыграли?»

С улицы в комнату светило яркое зимнее солнце.

«Ну ладно — костюмы, свечи… Все это несложно устроить. Но карета на улице? Тоже розыгрыш? Или гипноз? Встать сейчас, пойти туда и все проверить. Только куда идти? Я ведь и адреса не посмотрел, как называлась та улица — не знаю. Теперь, конечно, окажется, что ее невозможно найти, а если и найду, выяснится, что нету такого дома или в нем никто не живет. Читал я где-то похожие истории, и они всегда кончались так. Впрочем, к чему выдумывать? Надо идти и попытаться отыскать».

На мгновение стало не по себе — а стоит ли искать, что-то подсказывало, что не нужно бы. Но Сергей отогнал эту мысль.

До Лиговки он добрался на трамвае и вышел как раз на той остановке, где стоял ночью. Он сразу узнал эту остановку — рядом, в сквере, висела афиша кинотеатра, которую он заметил вчера.

Поперечные улицы были теперь другими, не мрачными и вовсе не таинственными, проста унылыми… Не та улица. И эта — тоже… А тут? Разбитые грязные стекла, заколоченные двери, покрытый снегом тротуар. Здесь!

Сергей почти бежал. Прохожие оборачивались и глядели вслед почему-то с осуждением. Два раза он чуть не упал, поскользнувшись, и едва не пробежал мимо двери маленького старинного особняка. Но сердце вдруг ухнуло, поднялось к самому горлу, и он остановился.

Лестница была та же, с широкими ступенями, с причудливыми, в завитушках, перилами. И звонок прозвучал так же — колокольчиком. И так же быстро распахнулась дверь.

Наташа смотрела на него холодно и удивленно из-под тонких, нарисованных бровей. Синий тренировочный костюм был ей мал и вытянулся на коленях пузырями. Розовая косынка плохо прикрывала железные трубки бигуди.

— Вам кого, товарищ? — спрашивала она уже, наверное, в третий раз, а он стоял перед ней и молчал. Потом очнулся.

— Мне… Аглая Николаевна… дома? — спросил и даже зажмурился, сейчас она скажет с недоумением «кто?» и захлопнет дверь. Но она пропустила его в темный коридор, постучала, крикнула: «Это к вам! Наверное, из собеса», — и исчезла. Сергей вошел в комнату.

Все выглядело так же, как ночью. Те же кресла и столики, и вазы с цветами, и белые шторы на окнах. И хозяйка в глубоком кресле у окна.

— Вам что, голубчик? — Маленькие глубокие глаза смотрели издалека, сухие скрюченные пальцы теребили полу ветхой, заношенной кофты. И тут же он увидел, что цветы в вазах мертвые, пыльные и сухие. Это были искусственные цветы, те, что продают старухи возле кладбищенских ворот.

Из-под лопнувшей обивки стульев кое-где клоками вылезала серая вата, остатки позолоты тускло поблескивали на спинках кресел, на ножках столиков.

— Как же?.. Что же?.. — повторял он, пятясь к двери.

— Ничего, ничего! — выдохнула старуха. — Все верно…

Она встала и выпрямилась, поправила волосы, и голос ее зазвучал властно:

— А теперь ступайте.

— Простите, — сказал он совсем тихо.

Со стариком Сергей столкнулся на лестнице. Задыхаясь, останавливаясь чуть не на каждой ступеньке, «его превосходительство» поднимался, волоча сетку с какими-то кульками. Не было ни фрака, ни звезды, и невозможным казалось даже представить их под поношенным, без цвета, пальто.

— Он был там? — тихо спросил Сергей.

— Он дал слово, — ответил старик, продолжая подниматься.

…Узкая колея сворачивала по снегу к воротам, и Сергей заглянул во двор. Двор был как двор, самый обыкновенный — бачки для мусора, кривобокая скамейка в углу. А рядом — деревянные ворота-двери чьего-то гаража. Раньше здесь был, наверное, каретный сарай.

И тут в гараже вдруг заржала лошадь. Тоненько и весело, будто смеялась. И вторая ответила ей басом.

Западал снег. Медленно спускался он с неба и покрывал двор, и колею, и скамейку, и его опущенные плечи, и волосы (он так и не надел шапку), и эту странную улицу, где в такую погоду может привидеться все что угодно.

Ну, чего, спрашивается, он привязался? Тащится сзади вдоль тротуара, какой-то кривобокий, неуклюжий и деревенский.

Фирфаров оглянулся по сторонам и прибавил шагу, слава еще богу, никто не встретился из знакомых, ведь просто неудобно — идет человек к себе в институт на работу, а за ним — можете себе представить? — плетется какой-то настырный урод, которому место на свалке или, по крайней мере, на селе. И надо же так влипнуть — забыл вчера запереть гараж. Украсть там, правда, нечего — «Москвича» своего накануне как раз отогнал в комиссионку — получил открытку, что подошла наконец очередь на «Жигули». А утром вышел во двор, и — будьте любезны — оказывается, ворота в гараже нараспашку. И почувствовал себя Николай Павлович этаким растяпой, охломоном, тюшей, а таких ощущений он просто не выносил и имел, между прочим, к тому веские основания.