Когда Володин вошел в кабинет Кумача Абовича, тот возился во внутренностях магнитофона.

— Здравствуйте, Кумач Абович, — произнес Володин, тщательно стараясь скрыть улыбку, которая предательски вылезала у любого человека, который произносил это имя-отчество.

Кумач Абович поднял голову и внимательно посмотрел на Володина. К этой своей выборочной наблюдательности он тоже давно привык. С детства он всегда очень зорко следил, как все-таки люди реагируют на его имя. И чаще всего убеждался, что реакция совсем не та, которую ему бы хотелось видеть.

Но следователь Володин ему нравился, потому что ни разу за все годы, что Кумачу Абовичу доводилось сталкиваться с ним, он не позволил себе и тени улыбки. Конечно, Калика не мог подозревать, что Володин каждый раз скрывает эту улыбку. Но, в конце концов, умение скрывать свои эмоции тоже очень ценная черта.

— А-а, Евгений Николаевич, приветствую! Рад вас видеть! — приветливо поздоровался Кумач Абович. — Присаживайтесь, я сейчас закончу.

Он завернул пару винтиков и отставил распотрошенный магнитофон.

— Ну-с, с чем пожаловали?

— Да вот, Кумач Абович, дельце у меня к вам.

— Ну да, — в шутку погрозил ему пальцем Кумач Абович, — меня вспоминают, только когда дела… А без дела никто и не зайдет. Впрочем, понимаю: кому хочется в Бутырки приходить по своей воле, без дела?

— Это верно, — поддержал его Володин, — хмуро тут у вас, мрачно. Невесело.

— А что же вы хотели? Тюрьма все-таки, не цирк и не Большой зал консерватории…

— И сыро… — продолжил Володин, оглядывая облупленную штукатурку, сквозь которую виднелись большие отвратительные пятна плесени.

— Не говорите, сырость тут такая, что до костей пробирает. Даже в самые жаркие дни, — помрачнел Калика, — не знаю, куда и деваться от ревматизма. Совсем одолел, проклятый.

— Да, тут у вас ревматизм — профессиональная болезнь. Контролерам полегче — они все-таки все время двигаются. А вы в комнатах сидите. Вам бы к морю, кости погреть.

— Куда там! — отмахнулся Кумач Абович. — При моей зарплате к морю? Не смешите!

— А вы попросите начальника тюрьмы, он вас и переведет в место посуше. Давно ведь работаете, заслужили…

— Хе-хе, — улыбнулся Кумач Абович, — если бы такое имелось… Тут ведь, в Бутырской тюрьме, нет никакого «места посуше». Здесь везде, куда ни плюнь, сплошная сырость и плесень. Даже в кабинете начальника.

— Неужели?

— Это я вам говорю…

— Помнится, там у него довольно сухо… Стены обшиты деревянными панелями. Разве нет?

— Вот-вот. А под панелями такая же плесень.

— М-да… — покачал головой Володин, — тогда найдите другое место работы.

— Кто ж меня отпустит? — еще больше помрачнел Кумач Абович. — Здесь ведь только я могу разобраться во всем хозяйстве. Помню, предлагали мне перейти…

— Куда?

— Ну, — замялся Калика, — в одно место, в самом центре…

Это было правдой — несколько лет назад Кумачу Абовичу предлагали место швейцара в здании ФСБ на Лубянской площади.

— И что? — поинтересовался Володин.

— А ничего. Через два дня начальник тюрьмы лично позвонил и обратно позвал. Зарплату, правда, увеличил. Возвращайтесь, говорит, Кумач Абович, без вас мы совсем загнемся. И действительно — приезжаю, а тут бардак полный. Все перепутано, картотека в беспорядке, половина аппаратуры не работает… Вот и пришлось вернуться обратно в эту сырость. А что делать? Не могу же я оставить все это?

— Зато прибавка к зарплате, — заметил следователь.

— …И снова ревматизм, — напомнил Кумач Абович, — видно, мне от него до самой могилы не избавиться.

— Ну-у, — покачал головой Володин, — об этом еще думать рановато.

— И то верно, — согласился Кумач Абович, — мы еще повоюем.

— Ну тогда, — торжественно сказал Евгений, — предлагаю для профилактики ревматизма принять некоторые традиционные средства.

Слово «средства» он произнес с ударением на последнюю букву. Вытащив из сумки коньяк, Володин поставил бутылку на стол.

— Ну что ж, — заговорщически подмигнул ему Калика, — особых дел у меня сейчас нет, так что можно и подлечиться.

— Не можно, а нужно! — поддержал Володин, разливая коньяк в два граненых стакана, которые, вместе с помутневшим от времени, старомодным графином, стояли на стеклянном подносике здесь же, на столе. В довершение он вынул из сумки шоколадку и, надломив ее в нескольких местах, развернул. — Ну, Кумач Абович, ваше здоровье.

Володин сглотнул коньяк сразу, залпом, привычно поморщившись и понюхав шоколадную дольку, отправил ее вдогонку.

Кумач Абович пил совсем иначе — совсем маленькими глоточками, с чувством, расстановкой и толком, блаженно закатив глаза и широко раздув мощные крылья своего бананообразного носа.

— Хороший коньяк, вкусный, — в итоге произнес он, ставя стакан на стол и поворачивая коньячную бутылку к себе этикеткой.

Володин, который, зная давнее пристрастие Кумача Абовича к хорошему спиртному, денег не пожалел, согласно кивнул.

— «Квинт», — прочитал Калика на этикетке, — пять звезд. Ты смотри-ка, не разучились молдаване еще коньяк делать.

Володин снова разлил коньяк по стаканам.

— Не разучились, но все равно не то… Помните, какой был «Белый аист» раньше? Цветами пах!

— Ну ладно, что за дело у тебя? — наконец спросил Кумач Абович, когда они осушили еще по полстакана.

— Да вот надо мне послушать запись одного допроса, Кумач Абович…

— Это можно. Когда допрашивали? Кого?

— Понимаете, Кумач Абович, — чуть замялся Володин, — дело веду я, но обвиняемого допрашивал другой человек.

— Понимаю. Адвокат?

— Нет.

— Значит, запись свидания с родственниками?

— Нет.

— Хм… А с кем же?

— С Константином Апариным.

— Ну-у… — развел руками Кумач Абович, — ты же знаешь, это запрещено. Сотрудники разных служб не имеют доступа к техническим записям друг друга без специальных разрешений. Никак не могу.

— Но ведь дело-то веду я, — возразил следователь.

— А кто его знает, может быть, Апарин допрашивал его совсем по другому делу? Это строжайше запрещено правилами. Ты же знаешь. За такое и уволить могут — да еще и по статье. А я, несмотря на сырость и ревматизм, дорожу своей работой.

— Кумач Абович, — как можно более проникновенно произнес Евгений, разливая следующую порцию коньяка, — понимаете, очень нужно.

— А если очень нужно, то возьми разрешение у Апарина, я тебе запись дам без звука.

— Да не могу я его найти… С утра вызваниваю. — Володин сочинял на ходу.

— Ну вот когда вызвонишь, тогда и поговорим.

— Время, Кумач Абович. В нашем деле это главное. Чуть-чуть опоздал — и все. Упустил возможность раскрыть дело. Каждая минута на счету.

— Ага, поэтому ты со мной тут сидишь, лясы точишь и коньяк распиваешь, — улыбнулся Кумач Абович.

— Очень вас прошу, — проникновенно сказал Володин. — Под мою ответственность.

— Эх, Евгений Николаевич, давно я вас знаю, да и вы меня… Помню, как вы впервые туг появились. И как по служебной лестнице продвигались, тоже помню. И вот вы — следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры. Следующий шаг — на Большую Дмитровку, в Генпрокуратуру. И вы можете просить меня нарушить правила?! А я ведь, заметьте, как сидел в этом сыром помещении, так и сижу до сих пор. И все так же, как и раньше, именно меня будут ругать за нарушение правил. Разве нет?

Володин внимательно выслушал эту тираду, но никак не отреагировал. Он только снова залпом, по-казачьи вбросил в себя содержимое граненого стакана и, не закусывая, сказал:

— Мы с вами действительно знакомы давно, Кумач Абович. И не раз помогали друг другу. Помните, как я вытащил из-под следствия вашего племянника?

Кумач Абович прекрасно это помнил. И не только помнил — все время, которое прошло с того момента, когда Володин ему помог, он постоянно ждал, что рано или поздно ему придется оказать ответную услугу следователю. Вот, видно, и пришло время…