Ксения Михайловна сидит в стороне и безучастно смотрит в окно. Волнуется… Она одна предполагает опасность… Она мучается его, Петра Петровича, сомнениями.
Саша говорит:
— Раз нет никаких флуктуации, значит, равновесие… Такое же равновесие, как здесь…
— Идите отдыхать, — глухо произносит Петр Петрович, — завтра утром двинемся…
И опять как будто наступила ночь перед боем. Нет покоя Лельке… Неужели эти породы простираются и дальше? И свечение… Может быть, там то, что управляет? Центр… И свое собственное гложет Лельку, как будто что-то потеряно.
Ксении Михайловны нет в каюте. Где она? Тоже ждет боя? Все сегодня неспокойные. Лелька прошла в другой отсек. С одной стороны — темные корешки книг, с другой — застывшая пучина вод. «Ксения Михайловна права. Саша сегодня поступил, как Старик…» И все-таки… Что особенного в Старике? Трагизм прожитой жизни? Нет! Он, как глыба, как монолит, прямой, резкий, идущий напролом.
— Леля!
Саша стоял рядом.
— Тебе хорошо, Леля?
Она молчала. Чувствовала: он немного смущен, он взволнован. Вспомнился снегопад на московских улицах.
— Ты расстроена… Но разве не об этом мы мечтали?
Ее беглый взгляд скользнул по оживленному лицу Саши, по строгому костюму: неудержимая улыбка и блестящие зубы, красивая небрежность позы. Успокоился… Уверен… Даже доволен… Считает, что разведкой в скважине искупил все… Если бы в нем была хоть капля… того… воронинского!
— Что с тобой, Леля? Ты изменилась…
Она хотела нагрубить, но ответила очень спокойно:
— Все мы меняемся.
Он не был назойлив, он понял: ему лучше уйти. Сказал приветливо:
— Пойду отдохну перед боем. Спокойной ночи!
Боем! Это слово резануло ее. Как будто Саша лишен даже права на бой! Слушала, как глохнут его бесшумные шаги. Здесь странный шелестящий звук шагов. И ноги немного дольше, чем обычно задерживаются на пластмассе. Зеленый свет ползет из-за стеблей пальм, сквозь веера листьев. Блестящие искры огней отрываются от валунов.
Где-то, наверно в рубке радиста, невнятно слышатся звуки радио.
Вадик дежурит сейчас.
Голос мужской, неразборчиво однообразный… И вдруг… Знакомое сочетание звуков… Как будто имя знакомое… И услышала совсем ясно: Эдуард Шпак. Диктор повторил:
«Поздравляю Вас, дорогой Эдуард Шпак, с сыном. Ваша жена чувствует себя хорошо».
Жена?.. Значит, та накрашенная девушка все-таки жена… И сын…
Это хорошо, что мысли отвлеклись от своего….. Хорошо, что она сосредоточилась — на чужом… Она не обвиняла Эдуарда: очень уж вульгарной помнилась та девушка… Но сын…
«Маленький Володя чувствует себя хорошо…» — сказал диктор.
Володя… Это уже необратимо. А когда процесс еще обратимый? И невольно улыбнулась: «Вот какую строгую логику я выработала!»
Ксения Михайловна вошла с кем-то.
— Наглость так говорить об отце… и… коммунисте… Твою вечную позу можно было бы считать ерундой, если бы она не отравляла тебя самого…
Ксения Михайловна села у стола, на котором так и осталась разложенная карта. Леля увидела Эдуарда. Он стоял.
— Ты считаешь: легко только с теми, кто не думает? Напротив, с ними тяжело. Надо мной можно подтрунивать: старая дева. А мне жалко тебя… Избрать цинизм и бездумность своим жизненным девизом! Страшно! Вот и бьют тебя! Услышать такое в эфире! Поздравляют с сыном, которого ты признавать не хочешь!
— Простите…
Ксения Михайловна разбушевалась не на шутку.
— Что: простите? Что? Мне нечего прощать! А ты, как был подлецом, так и…
— Если бы вы позволили… Простите…
— Убирайся вон!
Ксения Михайловна тяжело дышала.
Полутьма. Ксения Михайловна полулежит в кресле. Зеленое сиянье морских глубин отсвечивает на крышке стола. В руках Ксении Михайловны свернутая в тугую трубку карта.
За прозрачными стенами искрятся листья пальмы. Изумрудная зелень распространяет покой.
Ксения Михайловна не отрывала глаз от чащи, но почувствовала Лелькино присутствие.
— Каждый день надо жить полной жизнью, Леля, — медленно сказала она. — Любить так любить, ненавидеть так ненавидеть
6
Скважину пролетели моментально, каждая лодка отдельно.
Петр Петрович приказал: соединиться Он как будто боялся отпускать людей от себя.
Земные недра оказались щедрыми. Не тьму, не давящий мрак подземелий дарили они людям. А свет нежнейших цветов и оттенков. Сейчас золотисто-розовый.
Не поднимались больше лапчатые образования. Только сферы, полусферы кругом, насколько хватает глаз. Вода не застыла, а серебрится, рябит от внутренних течений.
Это похоже на сон. Когда тело обретает невесомость. И плаваешь легко, как рыба. Так в детстве бывает. Так стало сейчас. Лелька мечтательно улыбается и без прежней неприязни смотрит на Сашу.
Саша у прозрачной стены установил чертежную доску. Его плечи, его спина, склоненная голова резко выделяются в полуфантастическом мареве вод.
Штрих за штрихом… И вое яснее картина неведомого. Где основная циркуляция вод. Конечно, не это море…
В стенах полиинов проложены русла сверхгорячих источников… Эти источники нагревают полиины-полупроводники… Иначе тока не будет и не будет свечения.
А какое все это имеет отношение к гидрогеологии? Наипрямейшее!
Саша бросает цепкий взгляд в густую пучину. Он там каждой клеточкой тела. Хотя руки механически вычерчивают то, что давно отчеканилось в сознании: форма и границы этой трещины, направления течений.
Лелька рядом с Эдиком за спектрофотометром.
Чуть-чуть шумит самописец, сами собой вырисовываются линии концентраций: красная — суммарная органика, синяя — кремний; желтая — металлы.
Органики становится все меньше. Растет процент кремния, все ощутимее примеси металлов: сначала железо, никель, кобальт. А потом поползла вся восьмая группа периодической таблицы Менделеева: рутений, родий, палладий и, наконец, осмий, иридий, платина.
— Вот они, благородные, где прячутся, — прошептал Эдик. — Здесь будут совсем другие кларкн. Платина станет дешевой.
— А натрий и алюминий — драгоценными, — вставила Лелька.
— Да, произошла переоценка ценностей, — глухо подтвердил Эдик.
Лелька заглянула ему в лицо. К влажному лбу прилипла прядь рыжеватых волос, губы сжались, побелели.
— Ты считаешь меня последним подлецом. Наверно, ты права.
— Опять родий! — воскликнула Лелька.
— Здесь благородного хоть отбавляй! — процедил Эдик. — А куда деваться мне, грешнику?
Лелька рассматривала график с родием, а сама думала, что Эдику тяжело, что-то в нем надломилось…
Этот мир неспокоен. Вихревые потоки перегретой воды разбегаются веером во всех на правлениях. Омывают полукруглые купола. Вдоль поверхности пульсирует ток такой могучий, что не замеряешь его силу.
А цвета сказочно-прекрасные — желто-розовые. Они успокаивают, они радуют.
Кажется, один профессор Логинцев улавливает обманчивость такой красоты. Здесь, где рождаются сильнейшие термотоки, не может быть покоя.
— Это последний наш грот, — сказал он, — осмотрим его и будем возвращаться.
Грот действительно оказался последним этапом подземного моря. Кроме скважины, по которой они проникли, других выходов не имел.
Внизу, с боков, — сферические наросты из кремний-полиинов.
— Царство кремний-полииннов, — теперь уже вполне определенно констатировал Петр Петрович.
Вот он, потерянный, загнанный в глубь Земли, еще один путь развития органики!
— А сколько их, этих путей, может быть? — спросила Лелька.
— Вообще говоря, — не думая ответил профессор, — бесконечное множество. Хотя…
Он задумался.
— Хотя это не так просто. Кремний-полиинов может быть бесконечное множество. Но устойчивыми станут только определенные системы. И, наверно, те, что включились в энергетику Земли. Те, что «научились» за миллиарды лет отбора превращать тепло магмы в ток. А ток в свет. Кремний-полиины каким-то образом обособились. Ну, хотя бы вот так…
Профессор указал на волнообразные выступы, более желтые, более светящиеся, чем окружающие.
