Annotation
Веселова Ольга Георгиевна
Веселова Ольга Георгиевна
Свидание за гробом
По обширному асфальтированному двору психушки неспеша разгуливали "ребята" (как их называл персонал) - живописные индивиды от восемнадцати до семидесяти в одежде разной степени оборванности. Группка сидела на скамейке у крыльца здания, курила и лениво материлась. Мимо прошли вразвалочку несколько парней здешней элиты - крутых, неглупых, из отделения реабилитации, которых с помощью воспитателей старались дотянуть до нормального уровня и выпустить в жизнь... Только выпустить почти никого не удавалось. Место в современном мире находили очень немногие.
Они гордо и независимо поглядели на "низший сорт людей", выползающих во дворик из отделения "Милосердия", кто как мог. Таких называли "лежаками". Вот по команде санитара двое ребят перетащили через порог коляску с безногим стариком и один из них, Куличков, с толстым задом, похожий на бабу, повез его катать под июньским солнышком, в блаженном затишье летнего утра. Затылок на куличковской бритой голове был словно срезан, отчего голова не круглилась привычно, а высилась в форме башни. Молоденькое, бессмысленное лицо тихо улыбалось, но отсутствие зубов делало улыбку то ли старческой, то ли младенческой.
Вслед за безногим парни вытащили еще одну синюю инвалидную коляску - с Сашенькой, но почему-то бросили у порога и помчались за кем-то. Беспомощно оглянувшись, насколько позволяли перекривленные плечики, Сашенька вцепился ладонями в поручни и крикнул, щурясь от солнца:
- Вовка!
Куличков продолжал весело улыбаться, вилять на ходу своим огромным задом и при этом катить старика всё дальше, к выходу со двора. Они быстро удалялись.
"И зачем он его туда тащит? Еще укатит на улицу, как меня прошлым летом, да бросит. С него станется". Сашенька снова, насколько мог, вцепился пальцами, судорожно оглянулся и начал, срываясь непослушными руками, сам крутить колеса, но коляска мало продвигалась вперед. Хоть на голове его и красовалась старая кепочка с козырьком - подарок санитарки Сонечки - все же стоять тут, на солнцепеке, становилось тяжко. Он прищурил свои огромные зеленые глаза, обведенные тенями. В такие моменты бледное, худое лицо со впалыми щеками принимало мученическое выражение; впрочем, жизнь отучила его жаловаться, и он молчал, изо всех сил пытаясь сам отъехать в сторону, где под тенью карниза, не замечая его, курили, ржали, беззлобно давали друг другу тумаки парни из реабилитации. Никто не подходил к маленькой, скрюченной фигурке в коляске. Сашенька крутнул колеса сильнее, руки напряглись, коляска рванулась. Но от этого движения он подпрыгнул и чуть не вылетел с сиденья - ведь ног у него почти не было: маленькие, загнутые конечности не давали даже сесть, он стоял на коленочках, держась за спинку сиденья.
В этот момент во дворе показались две женщины в белых халатах. Одна, Сонечка, его палатная санитарка, сутулая, в химзавивке, ойкнув, бросилась к нему и назойливо, суетливо, как всегда бестолково начала упихивать его поглубже в коляску, приговаривая, даже оцарапала при этом. Как она его раздражала!
- Ой, Сашенька, что ж ты так! Вот бы кувыркнулся!
- А кто это, Соня? Это та самая новая воспитательница, да? Тут уже все про нее говорят. Даже многие жениться хотят. Я тоже, - затараторил подоспевший Куличков, осклабив розовые десны, как две толстые карамельки.
Сашенька молча уставился по направлению куличковской руки с пальцами-обрубками. Вот она - та женщина... Странно... Он ее уже видел, много раз видел. Это она! Она улыбалась с экранов, с обложек журналов, она кокетливо позировала перед фотокамерами. Сашенька прекрасно понимал всю нелепость своих ассоциаций, но никак не мог от них избавиться. Он даже сморгнул несколько раз, но она не исчезла. До чего же она не вязалась со всем тем миром санитарочек и сестер, что суетились здесь ежедневно, с миром, к которому он привык с тех пор, как сознательно взглянул на окружающее... Сашенька не мог еще постичь, почувствовать, в чем тут дело. В экранной красоте? Ну нет, такое объяснение его бы не устроило. Он даже мотнул головой. "Примитивно, пошло..." Так в чем же? В ее взгляде? Что в нем такое? Сочувствие? Сострадание? Он не знал, не умел объяснить даже себе самому и... молчал.
- Ну, чего ты так уставился? - хлопотала Сонечка. - Да держись же ты, а то опять упадешь. Я сейчас не могу тебя покатать. Серега!
- Давай я. Жарко тут ему.
У Сашеньки внезапно зашумело в ушах, казалось, он сейчас потеряет сознание. На минуту от этого шума он перестал слышать, только кровь стучала в висках толчками, окружающий мир сделался немым, как на старой кинопленке. И в этом странном немом мире она, именно она произнесла последние слова. Потом взялась за ручки коляски. Мягко покатила ее в сторону спортплощадки, где на дорожках под деревьями лиловела тень.
После обеда, в час летней разморенной лени, в психушке спит большинство блаженных душ; впрочем, не только они, - даже кое-кто из подвыпивших санитаров. Однако рабочий день у воспитателей продолжается.
С помощью Куличкова Сашенька перебрался через порог и начал всматриваться в сторону площадки, но стена еще загораживала скамейку. Он нервничал, крутился, понукал:
- Скорей, Вовка, давай туда!
Под деревьями, за площадкой, где пряталась в тени старая скамья, разместилась группа из реабилитации. Кто устроился прямо среди подорожника и ромашек, кто сидел на скамейке и сосредоточенно слушал, кто-то бегал за кузнечиками. Один бродил у заросшей площадки и собирал букет для воспитательницы. Но большинство облепило ее, женщину в белом халате с ярко-красной помадой на губах. Она то читала газету вслух, то отрывалась, что-то комментировала, смеялась вместе с ними, снова погружалась в чтение. Огромный рыжий Колька, у которого пламенеющее лицо спорило по яркости с помадой, прижался к ней сбоку, всем своим видом показывая, что никого ближе не подпустит. Лукавый Славка-цыган разлегся у ног, по-гусарски закручивая усы и пытаясь обратить на себя внимание. Мишенька, толстенький, лысый, похожий на политика в очках, со скрюченной на груди рукой, слушал и делал глубокомысленные замечания. Она на полном серьезе отвечала.
Сашенька подъехал с помощью Вовки (тот-таки порядочно растряс его на ухабах, колеса путались в траве), остановился сбоку. Робко спросил:
- Можно мне тоже послушать?
- Ну конечно, чем больше людей, тем лучше. Мы тут читаем об алкоголизме. Тема, конечно, избитая, но для наших ребят никогда не устареет. Кстати, вчера кто это из нашего отделения так хорошо "поддал", что попал в "наблюдалку"?
- Так это Хвостов, Женька, он вообще наглый, - пробасил огромный Колька и попытался прикрыть плечи женщины своей курточкой поверх белого халата. Она отстранилась - спокойно, властно, но без брезгливости, как от ребенка, который позволяет себе лишнее.
- А вот у меня алкоголичкой была мать, - вступил в разговор Дима. Он до сих пор стоял рядом и задумчиво катал ногой футбольный мяч. И вдруг поднял свое доверчивое детское лицо с кукольными ресницами, потом снова сунул руки в карманы, потупился, замолчал. Но она потянула его за локоть, усадила рядом с собой, подвинув глубокомысленного Мишеньку, и одобрительно коснулась плеча:
- Ну, Дим, садись, продолжай...
- Да, так вот, мать... Я ее и не помню. Родила она нас двоих с братом и поотдавала куда попало. Мне рассказывали, что, как только родила меня - так сразу водочкой и напоила, попотчевала, так сказать.
Он судорожно усмехнулся одним ртом. Лицо подростка, с прыщиками на подбородке, а в огромных ресницах застыло нездешнее выражение. Что-то давнее, смутное по-прежнему довлело над ним.
