«Состояние здоровья – критическое
При получении нового урона возможна потеря сознания.
Внимание, вы отравлены! Степень отравления – лёгкая. Расчётное время до выведения яда из организма – 21 минута. Прогнозируемая потеря здоровья – летальный исход».
Гуль рывком схватил с пояса стимулятор и вогнал в ногу.
Повертел головой. Касадор лежал шагах в пятнадцати от него. От трупа насекомого куда-то в сторону и насколько хватало глаз, тянулась чёрная извивающаяся полоска. Эти были намного меньше своих подвальных и пещерных собратьев, и странно, что они не приняли камуфляжный окрас. Гуль встал, и хотя его ещё порядочно штормило, он не собирался уступать добычу этим мародёрам. Подобрал винтовку и повесил на плечо, кнут взял в руки. Не стал давить работяг, просто хлопнул несколько раз кнутом и пнул в сторону своей добычи пару камней. Живая цепочка замерла; муравьи, занятые разделкой, быстро сползли на землю и вместе с носильщиками откатились чёрной волной.
– Так и стойте! – скомандовал бродяга и наклонился над поверженным врагом.
М-да, немного от него осталось. Мясо было изрядно попорчено, жало сломано в бою. А вот железы не тронуты, они как раз поместятся в ячейке герметичного контейнера. Теперь голова: один фасетчатый глаз раздроблен пулей, но это не беда – экземпляры редко попадали в жадные руки торгашей совершенно целыми. Такой уж противник, не хочет добровольно головушку свою отдавать. Крылья избиты в хлам, или их уже успели разобрать? Обидно, можно было бы самому заделать несколько пар очков, ходовой товар.
Муравьи терпеливо ждали своей очереди. Странник сделал шаг назад и изобразил какое-то подобие реверанса:
– Прошу к столу!
Только этого и ждали – спокойно двинулись к добыче, облепили её, и через минуту по ожившей цепочке вновь пошли куски хитина и мяса.
Странник ещё какое-то время наблюдал за процессом, соблазняясь мыслью отследить цепочку и разорить муравьиную кладку, но подумал, что потерянное время того не стоит.
Решив подкрепиться на ходу, тронулся в путь.
Впереди замаячили какие-то пятна. Из-за колыхания воздуха не разобрать, что именно встанет вскоре на пути: деревня, лесок, простые холмы, или же там вовсе ничего нет, и Пустошь дразнит путника очередным миражом. Спустя час ходьбы загадочные объекты не особо приблизились, но их стало больше – теперь длинная гряда пятен застилала горизонт от края до края.
Вообще, хорошо бы идти ночью, а не днём. Под алым солнцем Пустошь прогревалась до адской сковороды, а зрение шутило злые шутки. Когда температура воздуха поднималась до определённой отметки, земля начинала превращаться в большую лужу. И так – куда ни посмотри. Поначалу делаешь десяток шагов в надежде дойти до этой зеркальной поверхности. Но сколько бы ни шёл, она всегда будет на том же расстоянии, что и раньше. Да и сам пройденный путь не чувствуется. Если местность без примечательных ориентиров, то так и кажется, будто находишься на небольшом пятачке земли, который плывёт по стеклянному морю, а сам ты, хоть и переставляешь ноги, на самом деле не сдвигаешься с места.
Наконец вышел к нескольким рядам невысоких холмов. Потрогал один из них, расковырял носком сапога – земля рыхлая, значит, ходы не совсем старые. Гуль взобрался повыше и осмотрелся. В версте на восток была рощица, через которую проходила ещё одна гряда таких же сопок. Немного севернее они смыкались. Хотя нет, скорей всего это развилка, и одна из землероек немного отклонилась от курса. Дальше, на юг, трассы всё больше и больше расходились. Браслет подсказал, что до наступления темноты осталось чуть больше четырёх часов, можно было бы заночевать и в роще, но не хочется терять время. Когда Данила бродяжничал по северному и западному секторам в зимний сезон, можно было спокойно менять распорядок дня. Днём, пока греет солнце – спать, а ночью – идти по своим делам. Конечно, в тёмное время суток выше шанс нарваться на неприятности, но схема всё же была удобной.
Сейчас такой план не пройдёт. Ночью температура падала, так что спать было временами прохладно, а идти – в самый раз. Но гуль не стал бы спать в степи днём. Он видел, что из этого получается. Что на открытой земле, что в небольшом вырытом углублении – беспощадное солнце найдёт и поджарит. А если хватает глупости перед сном хряпнуть чего-нибудь алкогольного – что ж, тогда можно больше ни о чём не беспокоиться. Кровь попросту закипает в неподвижном теле, вены закупориваются, вздуваются под кожей, и всё тело окрашивается тёмно-синими пятнами. Видал уже трупы гладкокожих, но с гулями, наверное, расцветка немного другая.
Лишь смерть, радиация и уныние неизменно сопровождают цепляющихся за жизнь скитальцев. А ведь он помнил мир до войны, вернее помнил какие-то фрагменты из далёкого прошлого – расплывчатые, как детский сон. Но в этих воспоминаниях были зелёные растения, насекомые были совсем маленьких размеров, небо не отливало спектрами красного, и самое странное – крышки валялись, как мусор, никто не предавал спутника за пару ржавый кругляшков. Путник понимал, что память его не многим надёжней кустарного самопала, но воспоминания о такой жизни, о мире без мутантов и убийц, грели душу старика. Реальность же сурова: человек человеку – волк, ни о каком доверии не может быть и речи. Для многих гладкокожих это в порядке вещей, потому что они никогда не знали другой жизни. Среди сородичей тоже были ожесточившиеся, ставшие «сильными» ради выживания, но в основном это народ добродушный, ностальгирующий по довоенному миру.
Идти в одиночку, без серьёзного снаряжения в далёкий восточный сектор – очень рискованно. Здесь его навряд подберёт караван. Впрочем, Мойша и его многострадальный народ сорок лет скитались по пустыне, так что рановато жаловаться.
Цепь курганов давно осталась позади. Время шло, тени от шагающего путника и редких сухих кустиков постепенно удлинялись. Герберт изредка смотрел по сторонам. Появление шмеля в этих краях оказалось необыкновенным казусом, но бдительность терять всё же не стоит. К вечеру на равнинной пустоши появились фонящие воронки немалых размеров. Вполне возможно, что здесь упали перехваченные боеголовки, но вот кто был отправителем, а кто получателем такого дара – неизвестно. За все эти годы ветер старательно выровнял края и засыпал дно, поэтому при желании тут можно устроиться на ночлег.
Уровень радиации хоть и не критичен, но всё ещё опасен для человека. Что ж, дополнительная страховка от непрошеных гостей не помешает. Скиталец выбрал воронку поглубже, где не так сильно задувает ветер, пристегнул сенсор к воротнику и положил бренную голову на вещмешок. Иногда на старика что-то находило. Полумесячная прогулка по безлюдным краям и очередной вальс со смертью накрыла гуля волной тоски и безнадёжности. Нестерпимо сильно захотелось отмотать время назад. Нет, не ради перемен, простой человек не смог бы изменить ход истории и предотвратить чистки. Но ему захотелось вновь стать человеком, оказаться среди таких же людей, побывать в лесу, искупаться в реке. А когда начнётся война – погибнуть от радиации, а не стать ходячим недоразумением эволюции, не влачить жалкое существование в качестве живого трупа, без возможности бегать хотя бы в половину той скорости, с какой бегают гладкокожие. Не видеть той разрухи, что оставила после себя война, не наблюдать моральное вырождение человечества, не прятаться от людей-тараканов, у которых в просушенных радиацией головах нет ничего, кроме насилия и чревоугодия. Но самое главное – не видеть этих бескрайних радиоактивных полей, которые во всём и виноваты. Эти пустоши… это они ожесточают сердца людей, вынуждая убивать друг друга за еду, воду, место для ночлега. Пустошь пожирает всё живое, неся лишь смерть и мутацию.
Ветер начал посыпать старика пылью, тот накинул капюшон, укутался в плащ и уставился на алую луну, желая поскорей окунуться в мир грёз и увидеть желанный сон. По щеке начала сползать одинокая слеза и исчезла в глубоких морщинах и трещинах лица.
