«Просто удивительно: такой тихий уход, я и себе бы такой пожелала», — говорила она.
Было это года три тому назад. И что же, за это время Нинка не могла привести квартиру в порядок? При ее-то деньгах? Он попал сюда впервые и был просто поражен.
Нина дошла до комнаты в конце коридора, Стрельцов направился следом.
Комната с разложенным диваном, на котором скомкано несвежее белье. Стол, заставленный остатками пищи, початая бутылка водки. Под столом он насчитал еще три пустые поллитровки.
— Ты что делаешь, Нина? Что ты творишь? — От гнева и изумления он никак не мог найти нужный тон.
— А что такое? Я больна и имею право болеть как хочу!
— Врач был?
— Был.
— И ты принимала врача в таком бардаке?
— Тебе-то что? Успокойся, здесь две комнаты, я принимала ее в другой.
— И что у тебя?
— Давление. Почти гипертонический криз.
— И ты снимаешь его таким образом? — кивнул он на бутылки.
— Тебе-то что? Чего ты приперся? Я больна, я потеряла… — Она как-то сухо всхлипнула.
— Это я вообще обсуждать не намерен, — ледяным тоном перебил ее зять.
— Не намерен? Скажите пожалуйста, какие мы чистоплюи! — злобно зашипела женщина.
На нее накатывал приступ злобы, неукротимой, бешеной злобы, свидетелем которых ему уже приходилось бывать. Следовало молчать, не связываться с ней в такие моменты. Он и молчал, пока Нину не понесло по новой:
— Я, значит, полное дерьмо, а ты весь такой белый и пушистый? А кто тебя, говнюка, утешал, когда ты солдатика на тот свет отправил? Забыл? Кто тебе сопли вытирал? Кто тебя женил, недоноска? Ты же без меня ничто, ноль без палочки! Кто тебе анализы липовые как блины печет? Нужен низкий калий — нате! Нужен высокий сахар — пожалуйста! Ты же ничего сам не можешь, сидишь за нами, за бабами! Ты даже в койке… Ленка рассказывала. Ты же вообще не мужик!
И он ударил ее. Изо всей силы, наотмашь. Он вложил в этот удар всю свою ненависть, все, что накопилось у него за десять лет. Потому что она была права почти во всем, она выкрикивала ему в лицо правду, уверенная в своей власти над ним. И эта власть, и эта правда — все было невыносимо!
Потом он тупо смотрел на неподвижное тело, лежавшее наискосок. Из-под спутанных волос растекалась кровь. Она ударилась о батарею, сообразил он. Наклонившись, он схватил запястье. Пульс едва прощупывался. Он увидел след от укола на сгибе локтя — участковая врачиха вводила что-то внутривенно… и вдруг осознал, как устал от этой женщины, от своей к ней ненависти. Устал невыносимо, до судорог…
Все, хватит. Он достал из «дипломата» наполненный раствором шприц с иглой, закрытой колпачком — что-то наподобие непременной составляющей индивидуальной аптечки спецназовца. Несколько таких шприцев он всегда носил с собой. Так, на всякий случай. Перехватив полотенцем ее руку выше сгиба, он ввел иглу в аккурат рядышком с тем местом, куда ввела ее врачиха, — это будет выглядеть вполне естественно. Не смогла попасть в вену сразу, сделала второй укол. Он думал об этом машинально, уже распустив полотенце и выпуская содержимое шприца в вену.
Через несколько секунд лицо Нины Павловны расправилось, смягчилось, сделалось почти привлекательным.
Вот и все. Хотела уйти так же тихо, как соседка, и ушла. А что касается незаменимости, это вопрос смешной. Нет у нас незаменимых людей. Вон Зябликова землю носом роет. Сделаем ей документы об окончании соответствующих курсов — и будет она у нас заведовать лабораторией. И все! Кончилась власть Барковой!
…Он спустился во двор, распахнул дверцу автомобиля. Тотчас же из-за угла, из соседнего парадного, откуда-то еще на него накинулось несколько человек в камуфляже и масках. Его закинули на заднее сиденье. Кто-то сел за руль, машина вылетела на улицу. Через пару минут они оказались во дворе клиники.
Глава 33
ДОЗОР
Елена Вячеславовна звонила патологоанатому из своего кабинета, думая попутно, что муж совсем взбесился… Климакс у него, что ли, наступает?
Оказалось, патологоанатом, с которым у них все было отлажено, находится на больничном. Она позвонила домой, выслушала автоответчик, который посоветовал перезвонить или оставить сообщение. Елена попросила автоответчик не придуриваться и взять трубку. Но трубку никто не брал. И что делать? Туманова уже хоть завтра в крематорий отправляй. Но без заключения нельзя. Любой другой специалист в данной области исключается — возникнет масса вопросов, типа от чего помер здоровый мужик?
Перенести нотариуса на другой день нельзя — он завтра уезжает. И что прикажете делать?
Позвонить в кабинет мужа, доложить обстановку? Ну уж нет, пошел он к черту, психопат! Позвонить Нине? Сестра третий день пьет как лошадь… Ладно, пусть нотариус заверяет завещание. В конце концов, это главное. А завтра решим, что делать с Тумановым. Может, съездим к прозектору домой, посмотрим, чем он так болен. Пьянством, наверное, чем еще? Все они алкаши, эти патанатомы. Два ведра холодной воды на голову — и он в строю. Такие случаи уже бывали.
Ладно, нужно дело делать. А этот муженек только на истерики способен.
Туманов лежал на кровати, глядя в окно. За окном чирикали воробьи. Там хорошо, за окном…
Дверь в палату отворилась, вошла женщина в белом халате с желтыми волосами и выпирающим вперед подбородком.
— Ну-с, как наши дела? — улыбнулась она.
— Дела… — медленно и бездумно повторил Туманов.
— Как вы себя чувствуете, Виктор Алексеевич?
— Хорошо, — безучастно ответил больной. — А вы кто?
— Я ваш врач, Елена Вячеславовна. Мы с вами должны написать заявление.
— Какое?
— Ну как же!. Разве вы забыли? Завещание. Вы сами просили. Я уже нотариуса вызвала, он вот-вот приедет. Давайте начнем, а то он у нас человек занятой…
— Занятой… — протянул Туманов. — А вы кто?
Лицо его выражало некую безразличную ко всему покорность.
— Садитесь за стол, будем писать, — поленилась отвечать доктор.
Мужчина поднялся, сел возле стола. Движения его были замедленны.
— Так, хорошо. Берите ручку, вот бумага. Пишите свою фамилию.
— Фамилию? — Мужчина глубоко задумался.
— Не помните? — ласково спросила доктор.
— Нет, я с утра помнил, правда! — словно школьник перед строгой учительницей, захныкал он. — Я даже повторял… Что я повторял? Мы о чем говорили? Я не помню ничего… — удивился он.
— Ну-ну, не расстраивайтесь, я вам помогу. Пишите: Я, Туманов Виктор Алексеевич, родившийся двадцатого июля тысяча девятьсот сорок восьмого года, дату можно цифрами, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю все свое имущество клинике «Престиж» в лице ее генерального директора Стрельцова Александра Арнольдовича…
Туманов медленно и аккуратно выводил буквы. От старания он даже высунул кончик языка.
Несколько милицейских джипов остановились возле здания клиники. Другая часть въехала на территорию через проходные дворы. Из машин высыпало множество людей в камуфляже, с короткоствольными автоматами в руках. Собровцы мигом распределились по этажам. Каждую группу инструктировали по рации.
— Пятый, Пятый! Берете третий этаж! Палата тридцать три! Немедленно! И отключите кнопку у входа!
Когда Туманов дописывал завещание, в палату ворвались несколько мужчин. Никитенко развернули лицом к стене, следом за собровцами вбежали Гоголев и Грязнов.
— Ну как ты? — Гоголев с тревогой глядел на Виктора.
— Ничего… — меланхолично ответил тот. — Эта штука… Она вон там, за кроватью. Там пластик нужно отодрать…
Кто-то из мужчин отбил прикладом пластиковую панель. Взору присутствующих открылась довольно высокая, в палец толщиной, трубка.
— Оно? — спросил Гоголев.
Туманов кивнул и застыл молчаливой маской.
— Так. Виктора срочно эвакуировать! — распорядился Гоголев. — Там наша реанимационная у ворот, туда его.
— Ваша фамилия? — обратился к побледневшей Елене грузный мужчина лет пятидесяти.
