Мы стоим так, пока кто-то смущенно не просит нас не загораживать дверь, чтобы выйти наружу.

– Мы можем посидеть в кафе позже? – спрашивает Мики.

Я слышу эмоции в его голосе, чувствую, как сильно колотится в груди его сердце.

– Однозначно, – отвечаю я прерывистым шепотом и даю ему крепко взять меня за руку, вывести из кафе и повести вниз по улице.

Не успеваем мы пройти и квартал, как он опять меня обнимает.

– Не думал, что буду так себя чувствовать, – шепчет он. – Мы же говорили по телефону перед тем, как ты сел в самолет. Ужасно сильно хочется поцеловать тебя.

Я понимаю, о чем он. Я тоже не ожидал, что мое сердце будет пытаться прорваться сквозь ребра. Я хочу остаться с Мики наедине. Я хочу показать ему, как сильно соскучился.

– Нам еще далеко? – говорю я.

– Пару кварталов. Бежим?

И мы бежим, мой рюкзак подпрыгивает на пояснице, а Мики обгоняет меня, потому что теперь он бегает ежедневно – это полезно для его сердца, – и у него длинные ноги и грация прирожденного бегуна, так что он всегда будет быстрее.

Последние восемь месяцев Мики живет в квартире своей тети Эмори в Верхнем Вест-Сайде. У нее есть большой дом в какой-то модной части Нью-Джерси, а эту квартиру она покупала, чтобы время от времени проводить уикенд в центре, но впоследствии стала пускать туда друзей, которым хотелось провести время в городе, а теперь она Микина. Мики сказал, что тетя Эмори – сестра его матери. Она недолюбливает его отца, поэтому согласилась сохранить его пребывание у себя в тайне.

Первое время, пока Мики периодически ложился в больницу, с ним жил Бенджамин. Теперь он то приезжает, то уезжает в зависимости от своего расписания в оркестре и в школе.

Я уже знаю, как выглядит дом и какая внутри квартира, но быть здесь на самом деле – не то же самое. В реальности высокое здание из красного камня выглядит куда более впечатляющим.

Консьерж кивает нам, когда мы заходим – оба запыхавшиеся, улыбающиеся.

Если он и задерживает на мне взгляд чуть дольше необходимого, я стараюсь не замечать. Я другой. Я останусь таким навсегда. Иногда я думаю о том, как изменились мои реакции, и не знаю, стал ли я лучше притворяться или лучше справляться с вещами. Или все дело в уверенности, в жизни, где всего другого больше, чем беспокойства. Наверное, причина, в общем-то, не имеет значения.

Два дня в неделю Мики работает в клинике в Куинсе, где гримирует людей со шрамами или с проблемами с кожей, которые им хотелось бы скрыть. Ему помог попасть туда его терапевт. Он немного стеснялся, рассказывая об этом. А мне захотелось обнять его. Наверное, так же сильно, как хочется сделать это сейчас.

Он знает, что для меня прятать шрамы за гримом – неправильно, хотя в прошлом я только того и хотел. Теперь шрамы стали слишком значимой частью того, как я себя вижу. Чужая реакция – вот, что меня беспокоит. Но иногда у меня в голове звучит громкий голос, который говорит, чтобы я не обращал внимания на мнение посторонних людей о том, как я выгляжу.

Дашиэль был прав. Так что я стараюсь привыкнуть к тому, чтобы не прятаться.

Мы перепрыгиваем через ступеньки.

Квартира тети Эмори – это пентхаус. С садом на крыше, откуда можно любоваться живописными закатами и рассветами и куда из спальни Мики есть выход. С одной стороны вздымается зелень деревьев Центрального парка, с другой поблескивает серым Гудзон, но прямо сейчас мне все это безразлично. Мне важно одно – скорее оказаться внутри, там, где мы можем поздороваться друг с другом по-настоящему.

Когда мы доходим до двери, Мики втыкает в замочную скважину ключ и чертыхается, когда он не поддается. Я кладу поверх его руки свою руку и поворачиваю ключ в обратную сторону, и замок щелкает, и дверь открывается, и мы, спотыкаясь, падаем внутрь.

Как только Мики пинком закрывает дверь, его рот впивается в мой. Я подталкиваю его назад, пока его спина не упирается в стену, потом зажимаю его руки над головой и прислоняюсь к нему всей своей тяжестью.

– Кажется, я немного соскучился по тебе, – шепчет он между жадными поцелуями.

Он тянет зубами мою губу, потом кусает меня за шею и за плечо, он словно помечает меня, чтобы все знали, кому я принадлежу. От этой мысли у меня вырывается стон. Ощущений почти слишком много. Внезапно он останавливается. Вжимается лбом в мою грудь, его плечи начинают вздыматься. Я отпускаю его запястья и обнимаю.

– Когда-нибудь я больше не буду всегда ударяться в чертовы слезы, – шепчет он.

– Все хорошо, – целуя его волосы, шепчу я в ответ. – Я никуда не уйду.

Моя американская виза заканчивается через полгода. До того, как она истечет, мы оба вернемся в Лондон. Хостел, в котором я жил, хочет поговорить со мной насчет позиции волонтера в их команде на улицах, и все немного сложно из-за Микиной визы, но его уже приняли в Университетский колледж Лондона на курс перформанса и дизайна.

Самое раннее, когда Мики сможет подать документы на визу, – через год после того, как он был выслан из Великобритании за нарушение визового режима. Так что нам предстоит провести в Америке не меньше четырех месяцев. Но мы не останемся в Нью-Йорке на весь этот срок. Мы отправимся в Аризону. Мики собирается показать мне пустыню… и, быть может, свою семью. Он пока не уверен. Его терапевт считает, что это неплохая идея – при условии поддержки и правильной обстановки. Мики боится, что встреча с семьей разрушит все, над чем он работал, и у него произойдет рецидив. Но рецидивы уже с ним случались, и он каждый раз с ними справлялся. У него и сейчас рецидив – потому-то я и приехал на два месяца раньше.

Бенджамин сейчас на гастролях, и хотя ради Мики он бы все бросил, я решил, что приеду сам. Я больше не мог. Пусть это и значило оставить незаконченными те курсы, которые я посещал. Я убедил себя, что готов.

Джон и Диллон помогли мне разобраться с паспортом, и несколько месяцев назад я его получил, но мы с Мики решили, что, если я приеду на короткий срок, то расставаться заново будет для нас чересчур тяжело, поэтому лучше подождать, когда мы сможем быть друг с другом по-настоящему.

У нас получилось, думаю я, крепко стискивая Мики в объятьях.

Восемь месяцев разлуки, множество обязательств, море слез и сердечной боли. Но мы снова вместе. У нас получилось. И если нас не разлучили улицы, морозная зима, печаль, смерть и три тысячи миль, то не разлучит уже ничто.

Глава 60

Аризона, Аризона, Аризона

– Ну и футболка! Я из нее не вылезал. Господи, каким же я был дурацким ребенком. И что самое дурацкое, я был дурацким ребенком с одержимостью комиксами. – Мики плюхается на гостиничную кровать рядом со мной, обнимает меня и упирается своим острым подбородком в мое плечо, чтобы смотреть то, что я смотрю, вместе со мной.

Мики был чудесным ребенком с очаровательной одержимостью комиксами. Я не могу спрятать улыбки, пока листаю фотоальбом, который принес из дома их родителей Бенджамин. Иногда я представляю, каково было бы показать Мики фотографии своего детства, если б они где-нибудь были.

– На этой твоя мама выглядит по-другому.

– Да. Мне нравится думать, что когда-то давно она была счастлива. – Мики отворачивается и кладет голову мне на плечо. – Это ведь правильно – не видеться с ними? – спрашивает он тихо.

Родители Мики не знают, что мы в Аризоне. Мики неделю изводился сомнениями, но в конце концов мы решили, что стресс от свидания с ними просто того не стоит. Его сердцу вредны стрессы – любые. Он регулярно проверяется у врача, но его сердце навсегда останется немного испорченным. И ему, вероятно, придется всю жизнь пить лекарства.

Завтра мы отправляемся в Финикс.

Я тянусь вниз и, чтобы сплести наши пальцы, нахожу его руку.

– Что заказать? Тайскую, мексиканскую или «Макдональдс»? – спрашивает Бенджамин, просунув голову в дверь, отделяющую его спальню от нашей.

– Бенджамин, если ты не начнешь стучаться перед тем, как зайти, то однажды заработаешь шок. Мы можем заниматься тут чем угодно. – Мики приподнимается. Он говорит шутливо, но я чувствую, он напряжен.