Покачав головой, я прячу блокнот обратно в карман. Сосредоточься. Я оглядываюсь по сторонам. Мне нужно в бассейн, а потом в другую больницу, где лежит и ждет моего возвращения мальчик, которого я люблю.

Я знаю, что важнее всего.

Глава 58

Бассейн

Я добираюсь до бассейна уже в темноте. Я не знаю, чего ожидать. Я почти готов увидеть, что вход заблокирован, но все выглядит, как всегда. Фанерку еще можно поднять, и внутри меня окружает привычная тишина. Я надеялся, что застану здесь Майло. Я давно не видел его, но из-под его двери не выбивается свет, и там слишком тихо – я бы услышал, если б он спал. Надо перед уходом оставить Майло записку.

Я осторожно пробираюсь по расколотой плитке к себе в душевую.

Дверь, как и была, стоит нараспашку. Пока все настолько нетронуто, что я ожидаю увидеть свою нору ровно в том состоянии, в котором она была, когда вчера мы уехали с парамедиками. Однако, привыкнув к мраку, я вижу, что мои ожидания не оправдались. У меня падает сердце. На полу валяется разорванная одежда, а половина моих склянок с цветочной водой разбиты. Разрушения небольшие, но то тут, то там они есть.

К счастью дорогой на вид Микин портфель с косметикой лежит, целый и невредимый, около ванны. Мой рюкзак с запчастями тоже.

Но картон вокруг моего гнезда выглядит так, будто его… погрызли.

Затаив дыхание и прижимаясь к стене, я как можно тише протискиваюсь в душевую. Но все-таки недостаточно тихо.

За каждым моим движением следят три пары глаз. Стоит мне осознать это, и я застываю. С руками, распластанными на кафеле за спиной, я оседаю вниз.

В моем гнезде из покрывал свернулись в клубок три лисы. Мать и двое щенят. Я уверен, это те самые лисы, которым я оставлял еду. Все припасы, оставленные мной в душевой, или съедены, или унесены в гнездо к ним.

Через минуту щенята решают, что я не представляю угрозы, опускают мордочки вниз и закрывают глаза. За мной продолжает следить только мать, а я продолжаю смотреть на нее. У нее такая яркая шкурка, что я различаю ее цвет даже сквозь полумрак. Я заворожен, парализован, мое сердце возбужденно стучит. У лис острый слух – чудо, что я до сих пор ее не спугнул, – и она не выглядит так, словно готовится к драке. Если не трогать щенят, она вряд ли на меня нападет. Наверное, она понимает, что я скоро уйду.

Есть своего рода поэзия в том, чтобы оставить ей свою старую жизнь, если вспомнить, что моя нынешняя жизнь тоже началась с лис.

Вроде как.

У меня нет воспоминаний о том, что случилось. Когда мне было одиннадцать или двенадцать, мой соцработник показала мне вырезку из газеты. Всего несколько слов, даже без заголовка – новость была не настолько важной.

Ребенок, унесенный из дома лисами, два дня спустя найден сильно искусанным в близлежащем лесу. Полиция по-прежнему пытается связаться с его родителями.

Я. Мне тогда было около года. Дом, из которого меня унесли, был местным сквотом. Найти моих родителей так и не удалось, но я знаю, что был кому-то хотя бы отчасти небезразличен, раз о моем исчезновении сообщили в полицию.

Кем они были и кем являюсь я сам, я никогда не узнаю, но это неважно – прошлое осталось далеко позади. Если я и думаю о нем, то нечасто. Настоящее – вот, что имеет значение. И еще, может, будущее. И если я хочу, чтобы Мики был его частью, то наше будущее не может быть здесь. И таким.

Я медленно поднимаюсь на ноги. Я не держу на лис зла – они выживают, как могут. Как и мы все. И иногда мы, пусть не хотим, но раним дорогих нам людей. Скоро я раню Мики, хотя это последнее, что мне хотелось бы сделать. Я лишь надеюсь, что он поймет, когда я покажу ему, что у меня – впервые в жизни – есть план.

Осторожно, стараясь не потревожить плечо, я забрасываю свой рюкзак за спину, потом подбираю Микин портфель. Я не хочу оглядываться, однако оглядываюсь – в последний раз. Потом закрываю глаза и делаю вдох. Я никогда не привязывался к местам. Главное, чтобы там было безопасно, это единственное, что имеет значение.

Перед тем, как уйти из бассейна, я пришпиливаю к двери Майло записку, где рассказываю о лисах, о Мики и о том, куда я ушел. Я говорю ему, что надеюсь, мы увидимся снова. Я скучаю по нему, с его странными советами и необычным чаем.

Я снова пробую дозвониться Донне и, когда не получаю ответа, оставляю и ей сообщение. У меня странное ощущение, что они с Винни уехали, может, отправились путешествовать в какое-нибудь место, где они могут забыться.

***

До больницы я добредаю совершенно без сил. У меня болят ноги, и хочется одного: спать, спать, спать и не думать, потому что все вещи, о которых я вынужден думать, причиняют мне боль.

Когда я захожу в отделение, от часов посещений остается всего ничего. И Мики, и Бенджамин спят. Мики – свернувшись, как запятая, в кровати, а Бенджамин – примостившись на стуле возле него. Его голова наклонилась под неудобным углом, рот открыт.

Соколиный глаз, пока я прохожу мимо, улыбается мне, и я спрашиваю, можно ли поставить Микин портфель в какое-нибудь надежное место. Мики, услышав свое имя, сразу же просыпается.

На сей раз, когда я задергиваю шторки, Соколиный глаз не возражает. На самом деле ее зовут Сьюзан, но мне больше нравится звать ее Соколиный глаз. Когда вчера я сказал это Мики, он рассмеялся и ответил, что ей, наверное, нравится быть супергероем.

Я сбрасываю ботинки и заползаю на кровать рядом с Мики, обнимаю его и притягиваю к себе. Бенджамин продолжает спать.

– Ты в порядке? – шепотом говорит Мики.

– Теперь да, – тоже шепотом отвечаю я. Вжимаюсь лицом в его теплую шею, закрываю глаза и дышу им. Это все, что мне нужно. Когда мне станет чересчур тяжело, я знаю, что воспоминание об этом поможет мне продержаться.

– Я тоже… – выдыхает он. – Ты сделал все, что хотел?

Почти. Я киваю.

– А ты?

Мики ложится на бок, ко мне лицом.

– Поговори со мной о том, почему ты не можешь поехать. – Я обещал ему, что мы это обсудим. – Я знаю, у меня, в общем, выбора нет, но я сказал Бенджамину, что, пока не поговорю с тобой, не стану ни на что соглашаться. Я знаю, что у тебя нет паспорта. Но с этим можно как-нибудь разобраться. У Бенджамина есть деньги. Если только… если только ты не хочешь, чтобы все было кончено. В смысле, я все пойму. Я так облажался… Не давай мне надежду, если ты…

Я обвожу его губы кончиком пальца.

– Помнишь то письмо?

– Которое ты написал мне в кафе?

Я киваю.

– Мне кажется, я ошибался. – Я не знаю, как лучше облечь это в слова. – Насчет планов и того, что я неспособен их строить. Иногда я думаю, что сделал свой мир таким маленьким, чтобы с ним было проще справляться, но я хочу, чтобы он стал больше. Я сам хочу попытаться стать кем-то бо́льшим. Ради тебя. Ради себя. Я хочу стать способным делать все то, о чем ты мне говорил.

Его ладони такие теплые, когда он берет в них мое лицо.

– Тебе не надо быть кем-то бо́льшим. Ты – все.

Я кладу поверх его пальцев свои, смыкая вместе наши ладони.

– А ты должен быть Домиником. Ты не можешь и дальше притворяться, что его нет. Такое нельзя отсечь от себя или заставить исчезнуть.

Он кивает, смаргивая слезы.

– Я знаю, – отвечает тихо, хотя выглядит так, словно предпочел бы не знать. – Но я не хочу садиться в самолет, зная, что ты со мной не летишь. Я боюсь, что никогда больше тебя не увижу. Я лучше сбегу и буду с тобой. Все равно, где.

– В нору вернуться нельзя. Ее заняли лисы, – пытаюсь я пошутить, но настроение у Мики не поднимается. – Ты дождешься меня? – шепчу.

Я достаю из кармана письмо, которое оставил мне Дитрих, и мы вместе читаем его.

– Значит, они хотят дать тебе комнату у себя в доме? – спрашивает Мики.