Я пожимаю плечами.

– Все нормально.

– Нет, не нормально. – Он касается моего лица. – Совсем не нормально. Если бы при тебе так поступили с кем-то другим, ты бы не посчитал это нормальным. То, что речь идет о тебе, ничего не меняет.

Меняет, думаю я, ведь это моя жизнь.

***

На следующее утро Мики снова уходит. На этот раз он оставляет мне рисунок с довольно точным и артистичным изображением члена – моего члена? я не уверен, распознавать их не так просто, как лица – и коротенькую записку о том, что он ушел отнести костюмы и раздобыть немного газа для плитки, поскольку его остатки мы вчера истратили на воду для ванны, и что он очень скоро вернется.

Я убираю записку себе под подушку – туда, где уже лежит первая, – и забираюсь обратно под покрывала. Я устал, пусть моя нора и залита утренним солнцем. Наверное, то, что я могу с ним заснуть, имеет очень большое значение, но ночью мы делали и много других вещей, которые не были сном.

***

Пока я пью чай и высматриваю через окошко лис, возвращается Мики. Нагруженный магазинными пакетами – там газ и еда, тюбик чего-то с надписью «смазка» и презервативы. Я случайно беру один красно-оранжевый квадратик в руки, приняв его за какой-то экзотический чай – из тех, что продаются в коробках, где каждый чайный мешочек упакован в свой собственный отдельный пакетик, – и роняю его, когда осознаю, что внутри.

Мне приходится напомнить себе, что мы уже занимались сексом. Я возбуждаюсь от одной только мысли об этом, но презервативы… я даже не знаю.

– Просто на всякий случай, – пожимает плечами Мики.

Мне любопытно, что еще он принес, и я просматриваю остальные покупки. Там хлеб, ветчина и какие-то листья, запечатанные в пакет.

– Подумал, что можно было бы сделать сэндвичи, – объясняет он с какой-то натужной небрежностью, словно пытаясь относиться легко к чему-то, что вызывает у него совершенно противоположные чувства.

Я умираю от голода, а Мики при мне точно не ел, так что, когда это было в последний раз, я не знаю. С сэндвичами он придумал отлично. Кивнув, я разрываю пакет с хлебом с таким рвением, что куски разлетаются по полу. Но зато это смешит Мики.

Мы кипятим воду для ванны и делаем пару впечатляющих сэндвичей, которые выглядят в миллион раз лучше моих обычных консервов. И совсем как в тот день с равиоли, Мики не притрагивается к еде, пока я не предлагаю ему сесть рядом со мной, чтобы обнять его. Только тогда он начинает есть.

***

Через пару часов моя нора наполнена паром и густым, головокружительным ароматом роз.

– Кажется, я перенесся на небеса, – мягко бормочет Мики.

Мы в ванне, Мики лежит на мне, спина прижата к моей груди, и я должен с ним согласиться. Это блаженство – быть так близко к нему в теплой воде и чувствовать, как его сердцебиение, перекликаясь с моим, дрожью проносится сквозь мое тело.

С искорками в кончиках пальцев я убираю с его лба влажную прядку волос.

Мики склоняет голову набок.

– Поцелуй меня, – шепчет он, закрывая глаза, и содрогается, когда я провожу по его губам языком.

Мой член возбужден. Мики вытянул его себе между ног, чтобы наша плоть была рядом. Когда пару минут назад он трогал нас вместе, я так возбудился, что чуть было не кончил, поэтому теперь он не трогает нас, а держит меня за руки и лишь иногда приподнимает бедра, чтобы ощутить, как мы скользим друг против друга. Он хочет растягивать удовольствие до тех пор, пока нам обоим не захочется кончить так сильно, что мы больше не сможем думать о чем-то еще.

Я не уверен, как это можно классифицировать – как секс, интимность или что-то еще. Я только знаю, что это лучше всего на свете.

Если б я знал, что именно упускаю – чего на самом деле жаждет та глубоко запрятанная внутри меня боль – и позволил бы себе думать о том, чтобы быть с кем-то, как о чем-то возможном, то вряд ли я бы так хорошо справился с последними несколькими годами. Потому что подобная близость, подобная любовь к человеку кажется мне теперь чем-то основным и необходимым, как необходимость есть и дышать.

Какое-то время мы просто целуемся и ничего больше, но Мики заводится очень легко, и стоит мне начать целовать его куда-то помимо рта, тереться носом о его шею и проводить по ней языком, как он выкручивает наши сплетенные пальцы, словно ему становится очень трудно не отпустить мои руки.

Я сосредотачиваюсь на том, чтобы заставить его потерять самоконтроль. То, как он, запрокинув голову, задыхается, пока я ласкаю языком и посасываю чувствительную кожу под его ухом, по-настоящему опьяняет. Высвободив здоровую руку, я крепко обнимаю его за талию. Потом приподнимаю бедра и трусь о него, и он отвечает мне самыми лучшими сексуальными звуками: коротким ворчанием и тонкими всхлипами, которые не должны звучать так прекрасно, однако звучат.

– Мы можем потрахаться, – стонет он. – Мне ужасно хочется почувствовать тебя внутри себя.

Но я качаю головой и притягиваю его поближе. Я пока не готов. Мне интересно, смогу ли я довести его до оргазма только членом и бедрами. Чтобы не трогать себя, он хватается за края ванны, и, пока мы с ним друг о друга тремся, наши сердца сходят с ума. Но нет, кончить так мы не можем, все только становится совсем напряженным, и мы балансируем на краю, так что, когда Мики сдается и зажимает нас в кулаке, мы выстреливаем одновременно. И ощущения, как Микин член пульсирует рядом с моим, хватает, чтобы мой оргазм все длился и длился.

***

Еще одно открытие: от секса можно устать.

После ванны мы на весь день засыпаем. Время от времени мое сознание регистрирует шум за пределами нашего маленького пузыря – вроде шагов или пения Майло, – однако ничто не оказывается достаточно большим или острым, чтобы прорваться к нам. Плечо побаливает, но мне слишком хорошо для того, чтобы захотеть сдвинуться с места, и я не обращаю внимания.

Глава 46

Крышка на небе

– Можно мне поохотиться на акул вместе с тобой? – спрашивает Мики, наблюдая из гнезда за тем, как я натягиваю штаны.

Стоит мне кивнуть, как он с энтузиазмом вскакивает и одевается.

У меня в норе холодно и темно, и я знаю, что на улице будет еще темнее и холоднее. Я съедаю еще немного хлеба с чем-то безвкусным, похожим на томатную пасту из банки, потому что всю ветчину мы уже съели.

Мики от хлеба отказывается, но я – на случай, если он передумает – заворачиваю несколько кусочков в пакет и убираю в карман. Пусть он и не желает прислушиваться к своему телу, я знаю: он голоден. У него урчало в животе, пока он спал.

***

Как только мы доходим до конца темной тупиковой дороги, Мики выкрикивает мое имя и срывается с места.

В нем сейчас столько жизни.

Я трушу за ним, прижав больную руку к груди в попытке сделать так, чтобы плечо не болело при каждом толчке.

Мики бежит вслед за ветром, золотистые волосы развеваются за спиной, но уже через минуту он поворачивает и бежит обратно ко мне.

Мне нравится то, что на нем надеты почти все мои вещи – все мои свитера, один под другим, кроме того, что на мне.

– Извини, я забыл, что с плечом тебе больно бегать, – говорит он, задыхаясь, и переходит на шаг рядом со мной. – Иногда мне хочется просто бежать и бежать вперед… как можно быстрей.

Я улыбаюсь. Я понимаю, о чем он. И да, если б у меня не болело плечо, я бы побежал вместе с ним.

***

Мы медленно шагаем в сторону города, идем близко друг к другу, наши руки крепко переплетены в кармане моего свитера с капюшоном.