А затем Бенджамин да Сильва встает и уходит из туалета, оставляя меня наедине со всеми вопросами, какие только можно придумать, роящимися в голове.

Глава 44

Мое сердце

Я нахожу Мики у Южного Кенгсингтона, ближайшей станции метро. Он беспокойно расхаживает по тротуару, обхватив себя за плечи так крепко, словно на него надели смирительную рубашку. Я замираю, не зная, что делать. Что мне сказать ему? С каких слов, черт побери, начать? Но в следующую секунду у меня откуда-то появляется смелость, и я просто обнимаю его, и мы с ним стоим, прислонившись к стене, и я поглаживаю его по спине, и наконец его дыхание выравнивается, и он чуть-чуть расслабляется.

В метро мы молчим. К тому времени, как мы подъезжаем к нашей станции, Мики сидит, свернувшись, у меня на коленках, а я раздумываю, не остаться ли в поезде до конечной. Но мы не остаемся. Мы выходим на улицу, и Мики жмется ко мне, пока мы идем по окраине района к бассейну.

Когда слова возвращаются, то первым их произношу я. Я закрываю за нами дверь в свою нору и шепчу:

– Доминик?

И Мики опять напрягается, а после сползает по плитке на пол.

– Ты говорил с Бенджамином, да? Черт. Тебя не было столько времени, и я… что он сказал тебе?

– Что он тебя любит.

Издав мучительный звук, Мики сворачивается в клубок.

Я тоже соскальзываю на пол и ложусь рядом с ним, но внезапно Мики неуклюже перекатывается на меня, и мы становимся переплетением рук и ног, и у меня на щеках и во рту оказываются Микины слезы, но не только они, есть что-то еще, что-то влажное и такое мягкое, мягкое, мягкое. Я делаю судорожный вдох, и ко мне в рот ныряет его мягкий язык и касается моего языка. Я не верю в то, что он целует меня, до момента, пока он, остановившись, не приподнимается надо мной.

– Не надо, – шепчу я. Все тело болит, словно оно раскололось посередине. – Пожалуйста. Я не хочу притворяться.

– Но я и не притворяюсь. – Мики несчастно хмурится. Его пальцы мягко перебирают мне волосы.

Либо это лучшая тактика уклончивости на свете, либо… либо…

Сдвинув его в сторону, я отползаю назад и встаю. Ухожу к окну, кладу ладони на холодный кафель стены. И тогда же решаю, что самое несправедливое и губительное из чувств – это надежда.

– Данни?

Мой мозг сходит с ума, пытаясь перестать воспроизводить ощущение его поцелуя, пытаясь перестать вспоминать наносекундное прикосновение его языка.

– Пожалуйста, не надо, – шепчу я.

– Данни, если ты говоришь так, потому что не хочешь меня, то я все пойму… в смысле, я буду ко всем чертям уничтожен, но… черт, это была никакая не благодарность! – Микин голос взвивается, становится тоненьким и дрожащим, он словно сражается с ураганом, чтобы прорваться ко мне. – Если ты думаешь, будто я сделал это ради чего-то еще, кроме абсолютно эгоистического желания и огроменного влечения к тебе, то ты ошибаешься.

– Что? – У меня не укладываются в голове те шокирующие слова, которые он только что произнес. – Как я могу тебя не хотеть?

Дрожащей рукой он обнимает меня за талию и разворачивает к себе.

– Если это так, то сейчас тот самый момент, когда стоит сказать, что ты хочешь остаться просто друзьями, и что тебе жаль, но ты никогда не почувствуешь ко мне то, что чувствую к тебе я.

Я смотрю на него. На его неуверенную улыбку и дрожащие руки. Он дотягивается до моей ладони и кладет ее поверх своего сердца, и оно колотится под моей рукой – даже через все, что на нем надето.

– Чувствуешь? – шепчет он. – Страшно испуганное и возбужденное, но больше испуганное.

Я не отпускаю руки. Рисую большим пальцем кружки на ткани его костюма. Черт, я правда не представляю, что мы с ним делаем, но от ощущения, как Микино сердце колотится, будто трещотка, мне становится в миллионы раз лучше.

Мики кладет ладонь мне на сердце, и я, глядя в пол, улыбаюсь.

– Ты тоже испуган? – спрашивает он шепотом.

Я киваю.

– И возбужден? – Его голос вздрагивает.

И я снова киваю.

– Может, сначала сделаем что-нибудь с нашими страхами? Я боюсь, что облажаюсь, и настолько конкретно, что в итоге потеряю тебя, потому что ты, по-моему, совершенно не представляешь, как много ты для меня значишь, а я не знаю, как тебе показать. А чего боишься ты?

– Что ты хочешь меня лишь потому, что сейчас я выгляжу не так, как обычно, – отвечаю я быстро, все еще думая о страхе Мики и пытаясь понять, как, черт побери, он может хоть в чем-нибудь облажаться.

Я слышу, как он делает глоток воздуха – звук словно всхлип, – и когда поднимаю лицо, он не глядит мне в глаза. Сцепив наши пальцы, Мики подхватывает свой портфель с косметикой и мой фонарик и снова уводит меня в ванную на другом конце плавательного бассейна.

Мы стоим перед зеркалом. Я знаю, что мы перед зеркалом, но не смотрю на себя. На один вечер я стал кем-то другим. Кому охота смотреть, как такая магия умирает?

Мики становится напротив меня. Затем, видимо, чтобы посмотреть мне в глаза. Я вновь накрываю его сердце ладонью, просто чтобы ощутить его стук.

В тусклом свете фонарика, который лежит сзади на стуле, я вижу в Микиных глазах отражение своего силуэта. Я вовсе не против смотреть на себя вот такого, окруженного синим озером.

– Данни, я не пережил столько всего, сколько пережил ты. Я не терял любимых людей. Но я знаю, что ровная кожа не делает человека красивым. А вот внутреннее сияние, которое горит словно самый яркий свет в темноте, – да. Ты все озаряешь светом. Ты озаряешь светом меня. Я влюбляюсь в тебя, – произносит он просто.

Когда он моргает, с его ресниц срывается на щеки пара слезинок, и я большим пальцем их вытираю. Его сердце колотится под моею ладонью в одном тяжелом ритме с его словами, которые все повторяются у меня в голове. Я ошарашен. Тем, что он мне сказал. Самим Домиником, сыном нефтепромышленника, который потрясающе умеет играть на кларнете и у которого есть брат с разбитым из-за его отсутствия сердцем. Всем сразу.

– Смотри. – Он отходит от зеркала, и я смотрю на себя, смотрю, потому что это легче, чем думать.

Парень в зеркале более-менее похож на меня. Грим не стал маской, не скрыл мои шрамы, только слегка приглушил. Волосы – вот, из-за чего я выгляжу немного иначе. Мики сделал мне небрежную стрижку, как у певца из бойбенда, – моя темная челка почти доходит до глаз, но не совсем. Мне нравится. Улыбаясь, я склоняю голову набок. Вижу, что Мики наблюдает за мной. Он протягивает мне ватку и какой-то лосьон.

– Сотри, – просит он шепотом.

Я начинаю медленно стирать с лица краску. Я знаю, что вожусь слишком долго. Я знаю, значение того, что он мне сказал, – огромно.

– Не хочу испачкать костюм, – шепчу я. Честное слово, я еще не вышел из шока.

– Все хорошо. – Мики не сердится. Он, наверное, уже научился читать мои мысли. – Можешь стирать хоть четыре часа, мои чувства к тебе не изменятся.

Это невероятно – то, с какой легкостью он говорит о своих чувствах. Я знаю, это просто слова, но внезапно осознаю, что верю ему.

Я влюбляюсь в тебя. Эхо его слов звучит все громче и громче. Прямо сейчас в них столько силы. Они атомные. Они во мне.

Мики влюбляется в меня? В меня? Внезапно я постигаю смысл всего того, что он сказал. Качнувшись, я роняю ватку с лосьоном. Слышу, как бутылка катится по полу.

– Мики? – выдыхаю я, и он оказывается у меня в объятьях, и мне становится наплевать на больное плечо. – Но почему? – шепчу я ему в шею снова и снова.

– Что почему? Почему люди влюбляются? – Он смеется, словно не может поверить в то, что я задаю такие вопросы, потом делает шаг назад. – Потому один человек считает другого замечательным. – Я отворачиваюсь, чувствуя себя слишком уязвимым для шуток, а он касается моих волос и говорит тихо: – Я серьезно. Ты замечательный. Каждый раз, думая о тебе, я просто хочу быть с тобой. Я сто лет столько не улыбался и не смеялся. Когда я с тобой, я так счастлив. И ты видишь меня, как ни один человек на земле, словно я имею значение, словно я небезразличен тебе, словно я важен. Словно ты считаешь меня прекрасным.