И здесь тепло.

Боже, как здесь тепло.

Присев на корточки, я обхватываю Мики здоровой рукой и притягиваю к своей груди. Его веки вздрагивают. Рука дергается, словно он пытается за что-то схватиться.

Я мягко отпускаю его, чтобы замести обломки замка в тень около двери. Так не будет казаться, словно кто-то вломился сюда – по крайней мере, с первого взгляда.

Я прижимаю ладонь к кафелю пола. Несмотря на тепло, плитка довольно холодная. Мики лежит на ней, раскинув руки и ноги. Не сводя с него глаз, я пячусь назад, пока не дохожу до конца коридора. Здесь три двери. Одна – та, из-за которой доносится шум – приоткрыта. Открыв ее шире, я нахожу выключатель. В небольшом помещении устроена прачечная: три стиральные машины, две сушилки и раковина. Окон нет, но я чувствую себя в безопасности. Другие двери я даже не трогаю. Вдруг там сигнализация. Прачечная, наверное, не слишком важное место, раз здесь ее нет.

Мики, зашевелившись, начинает что-то неразборчиво бормотать. Я мягко шикаю на него и, опустившись на четвереньки, здоровой рукой затаскиваю его в прачечную.

В углу я устраиваю для нас гнездо из четырех больших и мягких полотенец, которые лежали в сушилке. Закончив, я как следует заворачиваю в них Мики.

Потом выключаю свет и чуть-чуть, на несколько дюймов, приоткрываю дверь, впустив немного света из коридора, чтобы не быть в темноте. Если кто-то выглянет в коридор, то, надеюсь, нас не заметит.

Несмотря на тепло, меня все равно продолжает трясти. Я устал, и мои мозги онемели.

Свернувшись за Мики и окружив его своим телом, я чувствую себя кошкой, защищающей свой помет, или лисой, которая защищает своих щенят. С этой странной мыслью я засыпаю.

Глава 25

Потому что любовь причиняет боль

– Больно, – бормочет кто-то.

Шокированный невероятной теплотой, которая окружает меня, я делаю вдох. Я еще до конца не проснулся, но знаю, что, кроме этой теплоты у меня в руках, мне ничего больше не нужно.

Что-то несильно давит мне на руку, кто-то мягко трясет меня.

– Данни? Где я?

Моргнув, я прищуриваюсь и вижу сквозь полумрак, что Мики лежит невероятно близко и глядит на меня. Моя рука обнимает его, и я чувствую, как он дрожит. Выражение его лица немного опасливое. Я чуть не отшатываюсь, когда он смахивает с моего лба пряди волос.

– Все хорошо. Ты в безопасности, – сонно говорю ему я, ругая себя за то, что лег рядом с ним и заснул, оставив нас без присмотра. Я понятия не имею, сколько времени мы тут провели, но нам надо уйти до того, как жители дома начнут просыпаться.

Стиральные машины больше не шелестят. Мир окутан безмолвием – но это безмолвие здесь не надолго.

– Я знаю. Я же с тобой, – шепчет он. – Где мы?

Его речь немного невнятная, словно то, что случилось (или то, что он принял) еще воздействует на него.

– В прачечной какого-то дома. Тебе холодно?

Мики кивает и сглатывает, словно у него пересохло во рту.

– Больно, – шепчет он снова.

– Что у тебя болит?

– Руки и ноги… ч-черт, просто ужас, – говорит он с запинкой и морщит лицо.

– Ты сильно замерз. Там шел снег.

Мики молча глядит на меня. Я не знаю, то ли он забыл обо всем, то ли просто не хочет обсуждать эту тему.

Я сажусь, морщась и придерживая локоть, чтобы обездвижить плечо. Потом встаю на ноги. Наверное, мне бы лучше снова перетянуть плечо скотчем – он до сих пор приклеен к моей груди.

Я включаю свет и оглядываюсь в поисках какой-нибудь емкости или миски. В раковине валяется маленький пластиковый стаканчик, которым в машины заливают жидкость для стирки. Я промываю его, потом наполняю водой и подаю Мики.

– Может чуть-чуть отдавать порошком, – предупреждаю я.

Мики моргает, словно не понимая.

Когда он пытается взять стаканчик, его пальцы отказываются сгибаться, и он мучительно морщится. Кожа у него на руках больше не синяя, а ярко-красная. Хочется верить, что это хороший знак.

– Все хорошо. Тебе просто нужно получше согреться. – Отпустившись перед ним на колени, я подношу стаканчик к его губам.

Он делает глоток, и по его лицу начинают катиться слезы. Я ставлю стаканчик на пол, но прежде, чем успеваю решить, что делать дальше, мою спину обхватывают Микины руки, а его лицо прижимается к моему животу.

Его плечи сотрясаются от рыданий.

В этом огромном свитере он похож на ребенка во взрослой одежде. Я знал, что он худой, но почему я не замечал, что он совсем кожа да кости? Моя ладонь зависает над ним. Он такой хрупкий, что мне страшно к нему прикоснуться.

Я неуклюже отодвигаюсь назад и прислоняюсь к стене.

Мики не отпускает меня ни на секунду.

Мне кажется, что мое сердце готово взорваться. Меня захлестывает невероятная нежность, желание заботиться о нем, исправить все, что ранит его – и внутри, и снаружи. Это мучительное и прекрасное чувство, но я не уверен, что знаю, как с ним справляться, как действовать, как показать ему, как спросить, хочет ли он, чтобы это чувство было направлено на него. Быть может, он против, но… черт, я ничего не могу с собой сделать. Я просто не в силах остановиться. Я думаю, что если остановлюсь, то это меня убьет.

– Иди сюда, – шепчу я. – Только осторожней с моим плечом. Я довольно сильно разбил его.

Мгновенно – словно он сдерживался, пока не получил приглашение – Мики забирается ко мне на колени.

– Какое плечо? – спрашивает он, вытирая слезы ладонью.

Я на чуточку приподнимаю больное плечо, и он, сразу уронив голову к моей шее, переносит свой вес на мое второе плечо и крепко обвивает меня за спину руками. Я чувствую себя так, как, наверное, чувствует себя дерево, которое обнимает коала.

– Обними меня крепко-крепко, – бормочет он, уткнувшись мне в шею. – Пожалуйста.

Я в таком оцепенении, что не могу даже вздохнуть, не говоря уже о том, чтобы выполнить любое из действий, которое требует хотя бы незначительного участия мозга. К счастью оказывается, что моему телу инструкции не нужны – моя здоровая рука сама собой ложится Мики на плечи, а пальцы руки, которой я стараюсь не шевелить, каким-то образом запутываются в его золотистых волосах.

Он сложен как птица, весь дрожащий и хрупкий.

Я еще никогда и ни с кем не был так близок. И не испытывал такой близости ни к кому.

– Не плачь, – шепчу я, пусть и не знаю, плачет ли он еще. Наверное, все дело в его теплом и влажном дыхании, овевающем мою кожу.

От этой мысли меня всего опаляет жаром. Я надеюсь, что Мики не чувствует, как возле его бедра пульсирует и твердеет мой член в ловушке штанов. Я не хочу возбуждаться. Я не хочу, чтобы мне было так приятно держать его у себя на руках. Это неправильно – ведь ему плохо. И было бы неправильно при любых обстоятельствах. Неправильно хотеть его, когда я хочу быть хорошим другом.

– Нам надо тебя во что-нибудь завернуть, – говорю я тихо. Мои губы в одном дыхании от его уха. Я немного наклоняюсь, чтобы можно было зарыться в его волосы носом. От него так приятно пахнет, свежим воздухом и дождем, пусть этот запах и напоминает о том, как он замерзал там в снегу.

Я снимаю его со своих коленок, чтобы обмотать вокруг его ног полотенца – но главным образом, чтобы он больше не чувствовал, как я тыкаюсь в него, как железная палка. Надеясь, что Мики ничего не заметит, я засовываю руку в штаны и перед тем, как он заползает обратно ко мне на колени, каким-то образом исхитряюсь зажать свой член между бедер. Мне больно немного, но, быть может, в таком положении моя эрекция быстрей пропадет.

Мгновение Мики ерзает, потом отбрасывает полотенца.

– Все нормально, – произносит он, подняв глаза на меня. – Садись, как удобно.

– Что? – Я сглатываю.

– Я же полуголый, так что все хорошо. Мы друзья. А друзья заботятся друг о друге, ведь так?

У него такое открытое выражение на лице. Лучше бы я не знал, что он имеет в виду. Это одна из худших вещей, которые могут случиться.