– Уверяю вас, Реквин никогда об этом не узнает.

– А я уверяю вас, господин де Ферра, что на подобный риск не пойду. Никогда и ни за что.

– Уверяю вас, любое, самое…

– Известно ли вам, молодой человек, – торопливо прервала его старуха, – что ждет тех, кто пытается мошенничать в его заведении? Виновнику отрубают руку, потом живьем сбрасывают с вершины башни на камни двора, а родственникам выставляют счет за уборку. А знаете, что случилось с недоумком, который устроил драку в «Венце порока» и раскровенил противнику губу? Реквин привязал его к столу, велел какому-то коновалу отделить бедняге коленные чашечки, а потом примотал их на место, предварительно всыпав в раны огненных муравьев. Несчастный умолял перерезать ему горло, но легкой смерти так и не дождался. Видите ли, Реквину законы не писаны. Архонт не желает с ним связываться, потому что не хочет портить отношений с приорами, которым, в свою очередь, очень выгодно вести дела с Реквином. После того как Селендри чудом выжила, Реквин стал гением изощренной жестокости. Чем бы меня ни соблазняли, я ни за что не рискну навлечь на себя гнев этого человека.

– Я вполне разделяю ваши опасения, – заверил ее Жан. – Предположим, ваше участие в этом предприятии ограничится невинным описанием устройства – о, в самых общих чертах! Это снимет с вас всякие подозрения, ведь об устройстве известно не только вам?

– По-моему, вы не проявили должного внимания к моему рассказу… – Азура Галлардин, укоризненно покачав головой, указала на окно. – Господин де Ферра, не желаете ли полюбоваться панорамой Тал-Веррара?

Жан сделал шаг к окну, откуда действительно открывался прекрасный вид на западную оконечность острова Искусников, гавань и сверкающие серебром воды Сабельного залива, где под защитой высоких крепостных стен и катапульт стояла эскадра архонта.

– Да, великолепное зрелище, – признал Жан.

– Я рада, что вам нравится. А теперь позвольте мне завершить нашу беседу следующим заявлением… Что вам известно о противовесах?

– К стыду своему… – начал Жан.

Старуха невозмутимо дернула один из кожаных шнурков, свисавших с потолка.

Пол ушел у Жана из-под ног.

Точнее, поначалу Жану почудилось, что панорама Тал-Веррара внезапно скользнула к потолку; пока органы чувств лихорадочно совещались между собой, пытаясь сообразить, возможно ли это, желудок с бесцеремонной настойчивостью подтвердил, что в движение пришла отнюдь не панорама.

Пролетев сквозь проем, неожиданно возникший в половицах, Жан сверзился на деревянный помост, подвешенный на чугунных цепях под домом Азуры Галлардин, и решил, что это какое-то подъемное устройство. Внезапно помост с огромной скоростью устремился к улице третьего яруса.

Залязгали цепи, в лицо ударил порыв ветра; Жан упал ничком и побелевшими от напряжения пальцами вцепился в край помоста. Навстречу ему неслись крыши, телеги и булыжники мостовой. Он невольно подобрался, ожидая резкого удара, но помост начал плавно замедлять ход… тень неизбежной смерти уступила место возможности болезненного увечья, которая, в свою очередь, уверенно превращалась в досадный конфуз. Помост замер в нескольких футах над мостовой. Цепи с правой стороны помоста обвисли, цепи слева остались туго натянутыми; помост резко накренился, пребольно сбросив Жана на камни.

Жан сел и облегченно перевел дух; перед глазами все плыло. Он опасливо взглянул вверх: помост стремительно поднимался к своему обычному месту под домом. Внезапно из потайной дверцы в полу вылетел небольшой блестящий предмет. Жан едва успел увернуться и прикрыть голову руками, как его обдало брызгами бренди вперемешку с острыми осколками стекла. Стряхивая с волос драгоценные капли аустерсалинской белосливовицы и бормоча проклятья, он неловко поднялся на ноги.

– Доброго вам вечера, сударь! – раздался голос за спиной Жана. – А, погодите… как же я сразу не сообразил… Госпоже Галлардин ваше предложение не по нраву пришлось?

Жан недоуменно обернулся и увидел у стены неприметного двухэтажного дома улыбчивого разносчика пива – тощего, как пугало, и дочерна загорелого. На голове у него красовалась заношенная шляпа с широкими обтрепанными полями, свисавшими до угловатых плеч. Рядом стояла большая бочка на колесиках, увешанная деревянными кружками на цепочках.

– Угу, так оно все и было, – пробормотал Жан.

Тут, как назло, из-под его камзола выскользнул топорик и со звоном ударился о булыжники мостовой. Жан, побагровев от смущения, торопливо поднял и спрятал оружие.

– Знаете, сударь, я вам как на духу скажу, только не обижайтесь, – улыбнулся разносчик. – Видят боги, это для вашей же пользы, ну и для моей, конечно. Так вот, по-моему, вам сейчас выпить не помешает – чего-нибудь укрепляющего, не из тех напитков, что с неба падают да по мостовой вдребезги разлетаются. Ох, а вдруг бы вам голову пробило или осколком задело…

– Ну, раз не помешает… – вздохнул Жан. – А вы что предложите?

– А вот скрадень, господин хороший. Слыхали о таком? В Тал-Верраре его знатно варят. Может, конечно, вы его у себя в Талишеме пробовали, так ведь у вас его варить не умеют, только продукт переводят! Вы не подумайте чего, сударь, сам я к талишемцам со всей душой, у меня там родственники…

Скрадень – густое темное пиво, сдобренное для запаха миндальным маслом, – пьянил не хуже любого вина.

– Налейте-ка мне полную кружку, – кивнул Жан.

Разносчик, вытащив затычку из бочки, налил в кружку темной, почти черной жидкости и одной рукой протянул кружку Жану, а другой учтиво приподнял шляпу.

– Между прочим, она почти каждый день такое вытворяет.

Жан с наслаждением глотнул пива, ощутив приятный легкий привкус дрожжей и миндаля.

– Почти каждый день?

– Ага. Некоторые посетители ей быстро надоедают, вот она и расстается с ними без особых церемоний… Да что я вам рассказываю, сударь, вы же сами-то…

– Угу. Хороший у вас скрадень.

– Премного благодарен, сударь. И цена невелика – один центир за полную кружку. Ох, спасибо вам за вашу щедрость! Вообще-то, я здесь частенько посетителей госпожи Галлардин поджидаю, скраднем отпаиваю – и господам польза, и мне хорошо. Жаль, конечно, что вы с ней не договорились…

– Ну это как сказать… – Жан допил скрадень, утер рот рукавом и вернул кружку разносчику. – Хоть мы с ней и неожиданно расстались, мне жалеть не о чем – на будущее задел положен.

Господин Коста, сами посудите, какой резон мне от вас что-то скрывать? Будь у меня противоядие, я за него немало золота бы запросила, но ведь нет его…

Бледноликая Тириса, практикующая отравительница, принимала посетителей в уединенном кабинете. Локк с Жаном сидели, скрестив ноги, на мягких подушках, разбросанных по полу, и учтиво держали в руках крохотные чашечки, до краев наполненные густым джерештийским кофе – разумеется, так и не пригубив. Бледноликая Тириса, уроженка Вадрана, озабоченно расхаживала по кабинету, льдисто сверкая прозрачными голубыми глазами; светлые, как лен, прямые волосы чуть прикрывали воротник черного бархатного камзола. У единственной двери безмолвно стояла ее телохранительница, веррарка, вооруженная шпагой с корзинчатой гардой и полированной деревянной дубинкой на поясе.

– Вы правы, госпожа Тириса, прошу прощения, – сказал Локк. – Надеюсь, вы понимаете, что мне несколько не по себе. Умоляю, войдите в наше положение: мало того что нас отравили, так еще и яд определить невозможно, а уж противоядие отыскать…

– Да, господин Коста, положение весьма незавидное.

– Вот уже дважды моего повиновения пытаются добиться с помощью яда! В первый раз я еще счастливо отделался…

– Увы, тут уж ничего не поделаешь. Видите ли, яд как нельзя лучше обеспечивает покорность и послушание…

– Ох, напрасно вы с таким удовольствием об этом упоминаете.

– Что вы, господин Коста, я вам искренне сочувствую. – Бледноликая Тириса примирительно воздела левую руку, унизанную кольцами и покрытую шрамами алхимических ожогов, и Локк с удивлением заметил обрубок безымянного пальца. – Вот, взгляните, к чему приводит рассеянность и недосмотр. Еще подмастерьем я проявила редкую неосмотрительность в обращении с весьма опасным веществом. Выбирать, что дороже – палец или жизнь, – пришлось незамедлительно. К счастью, под рукой оказался острый нож. Так что, господа, с плодами своих трудов я знакома не понаслышке. Я на себе испытала и хворь, и отчаяние, и тревогу ожидания.