По сути, армия именно это и делала, только не закладывала взрывчатку в подвалы жилых домов, а бомбила чеченские города и села с воздуха и обстреливала из реактивных установок. Протестовать никто из политиков не осмелился. Среди либеральных журналистов, однако, нашлось меньшинство, готовое выступить с критикой войны. «Новая газета» публиковала репортажи с фронта, рассказывая о том, что творится на самом деле, и военный обозреватель Павел Фельгенгауэр решился заявить на радио «Эхо Москвы», что «антитеррористическая операция превращается в террористическую»[281]. Журналист Анна Политковская, вернувшаяся из Чечни, писала «о бойне исключительно мирного населения, о гибели детей, беременных и стариков». В «освобожденных» деревнях жителям приказом генерала Шаманова было запрещено выходить на улицы. «Командование распорядилось просто: гражданское население имеет право покидать подвалы только с 11 до 13 часов, держа в руках белый флаг, если без флага — стрельба по движущейся цели с очевидными последствиями, если с 13 до 14 — тоже...» В Алхан-Юрте погибло 23 крестьянина, из них лишь 3 во время бомбежки, остальные — при «зачистке» села. И так — буквально всюду. Даже в северной Чечне, где традиционно симпатизировали России, зрели гроздья гнева. В селе Горагорское журналист видела снесенную военными до основания мечеть. «Молчаливым ответом горагорцев, приветливо улыбающихся всем “лицам славянской национальности”, заезжающим теперь в село, стало ночное обезглавливание скульптурного изображения неизвестного солдата, как водится, находившегося на центральном “пятачке”. Голову спилили аккуратно, автогеном — и она исчезла. Горагорцев, упрятавших внутрь пружину ненависти и мести, не остановило даже то, что среди сельчан — ветераны Великой Отечественной войны»[282].

По мнению Фельгенгауэра, и военные и политические лидеры, которые ими руководят, являлись военными преступниками. Среди военных преступников он назвал Анатолия Чубайса, руководившего в тот момент энергосистемой России и отключившего еще до начала боев электричество в Чечне. В результате обесточены оказались больницы, родильные дома, структуры, обеспечивающие элементарное жизнеобеспечение в городах. «Отключение электро- и газоснабжения Чечни, которое было сделано в октябре, было прямым нарушением четвертой статьи второго Женевского протокола 1977 г.»[283]

Провозгласив целью государства «борьбу против терроризма» (как и латиноамериканские генералы-«гориллы» 1970-х гг.), российская власть сама не могла уже действовать иными методами кроме террористических. На российской территории, писал Фельгенгауэр, «беженцев притесняют у всех на виду. В Грозном и на юге Чечни, куда войска еще не дошли, российских граждан уничтожают без всякого разбора ракетами, бомбами и снарядами. При этом нет особой надежды на то, что это безобразие вскоре приведет хоть к какому-нибудь результату»[284].

Столичные политические элиты в своем единодушном милитаризме сами себя загоняли в ловушку. Никто из них даже не попытался просчитать варианты, подумать о том, что делать, если армия в очередной раз потерпит поражение. Поразительно наивное доверие политиков к генералам можно объяснить лишь тем, что элиты ельцинской «второй республики» окончательно потеряли чувство реальности. Занятые своими интригами, составлением хитроумных политических сценариев и взаимными нападками, они уже смутно представляли себе мир, в котором живут. Тем временем события в Чечне развивались совершенно не так, как ожидали в Москве. С самого начала операция была неправильно спланирована и бездарно проведена. «Нынче войну затеяли на зиму глядя, когда солдаты десятками попадают в госпитали с пневмонией и нефритами от переохлаждения, — писал Павел Фельгенгауэр. — Сверх того, на пороге Грозного военные вынуждены начать дембель наиболее обученных за два года сержантов и солдат. Уверен, что вскоре передовые части на треть обновятся вчерашними школьниками, которых полгода готовили воевать в учебках. Естественно, что войско, состоящее из солдат-недорослей, только и может, что неприцельно бомбить издали чеченские города. Счет пострадавших женщин, детей и стариков уже идет на тысячи. А удалось ли “замочить” хоть одного настоящего террориста, неизвестно»[285]. Кое-как обученные за шесть месяцев пехотинцы представляли собой жалкое зрелище. Военный комиссар города Москвы жаловался, что среднестатистический призывник к боевым действиям совершенно непригоден: «В массе своей он откровенно хиловат, физически не развит. Вес зачастую не соответствует росту. В этом году медики выявили больше двухсот человек с таким дефицитом веса, что сочли за благо не просто дать отсрочку, а вообще освободить их от службы»[286]. Все это происходило в благополучной Москве — в других регионах положение было еще хуже. Хорошо откормленные мальчики из «приличных семей» от службы в армии откупались. Взяточничество стало обыденной нормой в аппарате военкоматов. Представители «золотой молодежи» тоже гибли тысячами, но не под пулями чеченских боевиков, а в автомобильных катастрофах или от передозировки наркотиков.

Необученные войска и на поле боя вели себя соответственно. Чеченцы характеризовали боевые порядки российской армии как «скопища». Журналистка «Новой газеты», не раз уже посещавшая горячие точки, с ужасом наблюдала, как солдаты в полный рост стояли на передовой или рассаживались на бронемашинах «таким образом, что никак не в состоянии были наблюдать за территорией противника»[287].

Корреспондент «Новых известий» Валерий Яков, попав в ноябре 1999 г. в зону боевых действий, обнаружил там хорошо знакомую по первой чеченской войне картину: «Войска занимают позиции вдоль трасс, располагаясь по правую и левую стороны на километр-другой и создавая тем самым видимость повсеместного присутствия. На самом же деле многие километры перелесков, полей и холмов никем реально не контролируются, и боевики при желании могут совершенно спокойно перемещаться в любом направлении, с легкостью игнорируя “санитарный кордон”. Единственная задача — оставаться незамеченными с воздуха на тот случай, когда в небе появится разведывательный самолет или вертолет». С наступлением холодов в горах спустился туман, и авиационная разведка стала совсем неэффективной. Боевики, то появляясь, то исчезая, наносили удары по малоподвижным соединениям федеральных сил. «В зоне безопасности, активно разрекламированной федеральными спецпропагандистами, они чувствуют себя абсолютно свободно, совершая вылазки в тылы войск, в селения, которые уже не один день находятся под армейским контролем». Армия все более втягивалась в затяжную позиционную войну с «невидимым» неприятелем, «когда враг повсюду, а наступающие подразделения вынуждены переходить к круговой обороне»[288]. По другим каналам из зоны боев приходили сообщения об авиации, которая бомбит своих, о беспорядке в организации простейшей работы, об усталости и растерянности войск.

Пропаганда продолжала морочить голову обывателю в тылу, но в самой Чечне Российская армия имела дело не с виртуальным, а с реальным противником. Еще ни одну войну не удалось выиграть с помощью пропаганды, тем более — когда эта пропаганда воздействовала не на неприятеля, а на собственное население. Поражения на поле боя можно было скрыть, но их нельзя было избежать.

Стратегический замысел генерала Грачева в 1994 г. состоял в том, чтобы одним мощным броском, используя перевес в технике, за кратчайший срок прорваться к Грозному, взять город, разгромить чеченские военные и политические структуры, пока те не успели организоваться для ведения партизанской войны. К тому же первоначальный план Грачева как раз предполагал сведение к минимуму потерь среди мирного населения, неизбежно возрастающих в случае затяжной борьбы.