Парень играл потрясающе хорошо, народ одобрительно хлопал и свистел - в стакан к менестрелю летели медные, а иногда (правда, крайне редко) даже серебряные монеты. Молодой бард обводил зал довольным взглядом - его, похоже, не особо волновало денежное вознаграждение. Он был рад тому, что ни один человек не остался равнодушным к его игре и хоть как-то реагировал на него: кто хлопал, кто, прикрыв глаза, кивал в такт музыке, кто улыбался, а кто просто смотрел на певца.
Единственные, не обращавшие на старания друида внимания, были двое наёмников, а может и убийц (одно другого не исключает), сидящих за небольшим столиком в углу таверны. Они оставались в плащах, с надвинутыми на глаза капюшонами и, казалось, не замечали никого и ничего, кроме кувшина вина, стоящего на столе, да тарелок с едой, довольно быстро принесённых разносчицей.
Эти наёмники сразу не понравились хозяину таверны - от мрачных типов веяло опасностью на несколько лиг. Но, к сожалению, они относились к тому типу людей (или нелюдей), которым лучше не отказывать. Слава богам, сидели эти двое тихо и никому не мешали. Друид бросал на них какие-то странные, понимающе-грусные взгляды, будто бы знал о них что-то.
Уже ближе к ночи, когда таверна почти опустела: кто-то ушёл спать, а кто-то (из тех, кто жили в расположенной чуть в стороне деревушке) отправился домой - бард, который уже собирался отложить гитару и насладиться честно заслуженным ужином, облокотился о стену и стал негромко перебирать струны:
- Расскажи мне, как я уходил,
И как плакал дождь, а в небе не было звёзд,
Как назад оглянуться не было силы,
И мешались с дождём солёные капли слёз.
Песня звучала тихо, но слова разносились по всему трактиру. Наёмники в углу, которые всё так же сидели за своим столиком и негромко переговаривались, впервые за весь вечер удостоили менестреля своим вниманием - их долгие, тяжёлые, пронзительные взгляды чувствовались несмотря на надвинутые на глаза капюшоны. Но теперь уже певец не обращал на них никакого внимания - он задумчиво глядел в раскрытое окно, как будто мог видеть что-то сквозь покров ночи. А может и видел, кто их, друидов, знает.
- Пусть сотрёт мою память холодный северный ветер,
И дороги усталую душу от ран исцелят,
И уходит в беззвёздную полночь Воин Рассвета,
Унося свою боль и без права вернуться назад.
Расскажи мне, как плакали струны,
Как горели стихи, оставаясь на сердце навек,
Как в глазах отражался пламень безумья,
И как в страшных мученьях во мне умирал Человек.
Пусть сотрёт мою память холодный северный ветер,
И дороги усталую душу от ран исцелят,
И уходит в беззвёздную полночь Воин Рассвета,
Унося свою боль и без права вернуться назад.
Расскажи мне о мокрой дороге,
Что сокрыла следы навсегда уходящего в путь,
Как застыли в суровом молчании боги,
Не желавшие снова отнятое счастье вернуть.
Пусть сотрёт мою память холодный северный ветер,
И дороги усталую душу от ран исцелят,
И уходит в беззвёздную полночь Воин Рассвета,
Унося свою боль и без права вернуться назад.(1)
Менестрель ещё пару минут пялился абсолютно пустыми глазами в тёмный провал окна, из которого приятно тянуло ночной свежестью. Потом потряс головой, словно сгоняя какое-то наваждение, погладил гриф гитары и сел за стол, уже накрытый по приказу корчмаря и располагавшийся около лестницы наверх
- Парень, а что это сейчас было? - присев к певцу, поинтересовался трактирщик. - Красиво, конечно, но боюсь, никто из здесь присутствующих пьянчуг не поймёт.
- Да так... накипело, - друид пожал плечами. - А на счёт поймут - не поймут, мне всё равно: не для пьянчуг пелось.
Наемники, наконец, встали и быстрым шагом двинулись в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где располагались комнаты для постояльцев. Они прошли совсем вплотную к столику менестреля, который провожал их задумчиво-печальным взглядом. В кружке для мзды, дважды звякнуло, когда типы в плащах, проходя мимо, по очереди, словно невзначай задели край стола. Трактирщик с удивлением вылупился на два золотых, лежавших поверх горсти медяков.
(1)Тэм Гринхилл "Воин Рассвета"
