И великий драматург ГЕНРИК ИБСЕН накануне смерти сказал Сусанне: «Моя милая, милая жена, как ты была добра ко мне». Правда, по другой версии, в ответ на слова Сусанны, обращённые к сиделке, что, мол, теперь-то доктор, пожалуй, и поправится, «великий чернорабочий человеческих душ», автор «Пер Гюнта» и «Кукольного дома», повернулся на постели к ним лицом, привстал и голосом дряхлого и очень больного человека мрачно заметил: «Как раз наоборот». И провалился в очередной обморок.

А когда сознание вернулось к нему, с любопытством спросил сына: «Как там идут мои пьесы?» И очень обрадовался, узнав о торжестве Элеоноры Дузе в спектакле «Росмерсгольм» на сцене Народного театра Норвегии: «Это последняя моя радость». Ибсен умер в своей большой и красивой квартире, в домике на Арбинс гате в Христиании, что как раз напротив королевского парка, ключ от ворот которого ему вручал сам король Оскар Второй. Там драматург частенько, после путешествия на Северный полюс, прогуливался, наслаждаясь тишиной, покоем и одиночеством. Последняя драма Ибсена «Когда мы, мёртвые, пробуждаемся» имела многозначительный подзаголовок «Драматический эпилог».

АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ был и при смерти краток и точен, как и при жизни: «Ich sterbe…» — сказал доктору великий русский писатель почему-то по-немецки. «Я умираю…» Наверное, потому что, ещё учась в Таганрогской гимназии, лучше всего преуспел в немецком языке, да и умирал он в Неметчине, на модном тогда среди русских богачей курорте Баденвейлер, в Шварцвальде, недалеко от Швейцарии, и доктор был немец Шверер. Вызванный среди ночи, он сделал Чехову укол камфары и попросил прислугу принести шампанское: по европейской врачебной традиции, доктор, поставивший своему коллеге смертельный диагноз, угощает умирающего пациента шампанским. Милый, скромный, интеллигентный чахоточный русский беллетрист Антон Павлович сел на постели, взял полный бокал, улыбнулся и сказал жене, Ольге Леонардовне Книппер-Чеховой: «Давно же я не пил шампанского…» Покойно выпил всё до дна, тихо лёг на левый бок, как всегда ложился в супружеской постели, и «со стоическим, изумительным спокойствием приготовился к смерти», чтобы вскоре умолкнуть навсегда… Было три часа ночи 2 июля 1904 года. И вдруг среди тишины и духоты этой ночи со страшным треском выскочила из горлышка недопитой бутылки шампанского пробка. А потом ещё, по словам Ольги Леонардовны, «страшную тишину нарушала только огромных размеров чёрная бабочка, которая мучительно билась о горящие ночные лампочки и металась по комнате». Позднее вдова Чехова признается, как до прихода доктора она пыталась положить лёд на сердце умиравшему мужу, но он слабо отстранил её руку и пробормотал: «На пустое сердце не надо льда…» Тело писателя доставили в Россию в вагоне-холодильнике для перевозки устриц, что до глубины души потрясло русских интеллигентов.

«Очаровательная фрау» ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА ЧЕХОВА (КНИППЕР), племянница прославленного драматического писателя, решила последовать примеру своего великого родича. Былая загадочная русская красавица немецких кровей, любимая актриса Гитлера и хорошая знакомая Сталина, Геббельса и Муссолини, соперница Марлен Дитрих и, возможно, один из ценнейших агентов советской разведки в верхушке Третьего рейха, она умирала от лейкемии в своём доме на Фрезениусштрассе в Оберменцинге, под Мюнхеном. Умирала, выказывая большое мужество и стремление последовать семейной традиции. Зная, что кончина близка, Ольга позвала внучку Веру и попросила: «Я бы выпила напоследок бокал шампанского. Спустись за ним в винный погреб». Она даже смогла объяснить Вере, на какой полке нужно искать нужную бутылку. А было ей уже 83 года! Вера вернулась и поднесла умирающей бабушке бокал игристого вина. Сделав последний в своей жизни глоток шампанского, Ольга Константиновна откинулась на подушки и сказала свои последние слова: «Жизнь прекрасна!..» Хотя «королева нацистского общества» и была немкой по крови, крещена была по лютеранскому обряду и более полувека имела гражданство Германии, но завещала похоронить себя по русскому православному канону.

«Да дайте же ему шампанского!» — разрешил наконец доктор жене МАРКА МАТВЕЕВИЧА (МОРДУХА МАТЫСОВИЧА) АНТОКОЛЬСКОГО. Отправленный врачами на лечение в небольшой немецкий курортный городок Бад-Гомбург, известный российский скульптор умирал там на съёмной вилле. «Пить не дают, — жаловался он своему приёмышу, ученику и преданнейшему другу Илье Гинцбургу. — Зато заставляют есть, когда в меня уже ничего не лезет. Я изнемогаю от жажды. Видишь, чего добились доктора». Больной был жёлтый от разлившейся желчи, особенно глаза, впалые и ярко-жёлтые. «Это не доктора, а какие-то мозольные операторы. Вот, батенька, Ватерлоо!» — Скульптор жадно выпил поданный ему бокал шампанского. «Да замените доктора», — посоветовал учителю Гинцбург. «Нет, нет, так нельзя, — ответил художник, крепко сжимая ему руку. — Доктор — это то же, что и художник: надо, чтобы он сам довёл до конца своё дело». До последней минуты скульптор был в полном сознании и, допив шампанское, слабо произнёс: «Спать хочу». — «Дайте ему спать», — умоляющим голосом просила Елена Юльяновна, которая не отходила от постели мужа, крепко держала за руку, целовала и ласкала его. Доктор пощупал пульс и сказал: «Он умирает». — «Нет, нет, он заснул, — закричала совершенно уже обезумевшая вдова. — Доктор, дайте же ему что-нибудь, чтобы он проснулся!» Пришёл хозяин виллы и потребовал немедленно вывезти тело.

«Король репортёров», весёлый и неутомимый дядя Гиляй, известный знаток России и Москвы, поэт и писатель ВЛАДИМИР АЛЕКСЕЕВИЧ ГИЛЯРОВСКИЙ, старый, почти оглохший и почти ослепший, сказал навестившему его у смертного одра в Столешниках другу Николаю Морозову: «Я приберёг бутылку старого шампанского „Аи“ на самый торжественный случай. Когда мне станет уж совсем плохо, я соберу вас всех, близких мне, сам открою бутылку, налью каждому из вас по бокалу, произнесу тост и с поднятым искристым бокалом, весело, радостно сойду на нет. Довольно было пожито. Мне легко будет на росстанях». Увы, бутылка со старым «Аи» так и осталась нераскупоренной — у Гиляровского не достало сил даже открыть её.

ИЛЬЯ ИЛЬФ (ИЛЬЯ АРНОЛЬДОВИЧ ФАЙНЗИЛЬБЕРГ) умер, как и Чехов, от чахотки. Перед смертью, лёжа на диване у себя в Лаврушенском переулке, он попросил у жены шампанского, взял в руки бокал и, как и Чехов, тоже сказал по-немецки: «Ich sterbe…» («Я умираю…») Как и Чехов, милый, скромный, чахоточный Илья Ильф носил пенсне и был столь же остроумен и ироничен. Правда, по словам его дочери Александры, отец сказал жене перед смертью: «Завещаю тебе Сашеньку…»

«Geh und bete», — опять же по-немецки кричал «последний русский романтик» АПОЛЛОН АЛЕКСАНДРОВИЧ ГРИГОРЬЕВ издателю Стелловскому, которому задолжал денег, и денег немало. По пустой, почти без мебели, квартире в доме Соболевой в Гусевом переулке, близ Измайловского моста, которую снимал этот замечательный поэт, раскиданы были штофы из-под водки и спирта, флаконы из-под одеколона и бутыль из-под керосина — Григорьев «пил мёртвую, пил без перерыва», желая «допиться до адской девы».

«Geh und bete», — тыкал он пальцем в пустую стену комнаты. Должно быть, хотел спрятаться. Или почувствовал смерть и желал уйти с глаз долой, умереть, как умирают собаки. Буквально несколько дней назад его, совершенно больного душевно и телесно, вновь, в который уж раз, освободили из долгового отделения. Долги в сумме 400 рублей ассигнациями заплатила за него некая вдовая генеральша Бибикова, второстепенная писательница и актриса-любительница, и заплатила не вполне бескорыстно: она хотела, чтобы Григорьев «исправлял её сочинения». А ещё, вероятно, хотела по дешёвке купить права на его сочинения. В Петербурге говорили, будто бы после освобождения из долговой тюрьмы «Тарасовка» поэт бросился перед вдовой на колени посреди запруженной прохожими набережной Фонтанки. «Geh und bete» («Идите и просите»), — кричал Стелловскому Григорьев, «неряха и пьяница, безобразник и гитарист», прозванный в литературной среде «странствующим русским Гамлетом с профилем Шиллера». Впрочем, какой принц из московского мещанина, к тому же и коллежского асессора?!