– Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь…

– Горыныч, брось ты, они же не знают, кто такой Евгений Онегин… А чего ж в цех не пошел работать, остолоп? – Обратился токарь к Жеке. – Гонял бы сейчас мастера за пивом да деньгу зашибал. Ты сидишь тут, куришь, а станок там сам крутится, работа работается. Плохо разве, а?

Жека услышал, как за спиной хмыкнул Марк, и, подумав, что лучше не спорить, осторожно спросил:

– Так что с Ульмаром?

– У себя, наверное, сидит, плов варит, – ответил тот, что с плакатов. – Вон вход, – он сделал движение рукой, – прямо будет лестница, по ней на третий этаж.

– А там?

– А там сам поймешь, – сказал тот, что с плакатов.

– Спасибо, – произнес Жека. – До свидания.

– Бывай, – буркнул работяга и закурил.

Они с Марком вошли в указанную дверь, за которой направо уходил темный коридор, а прямо, действительно, была лестница. Чисто выметенная, с отполированными бесчисленными ладонями деревянными перилами, она поднималась на второй этаж, где сновали между кабинетами женщины в костюмах – там помещалось, по-видимому, цехоуправление.

– Смотрю, ты не дурак потрепаться, – заметил Новопашин.

Уловив ехидство в его голосе, Жека даже не стал ему отвечать.

Пролеты, ведущие на третий этаж, были замусорены коробками, пачками из-под сигарет, скомканной бумагой и осколками битых кирпичей. Прямо на площадке Жека с Марком увидели обитую потемневшей от времени вагонкой дверь, на которой черной краской из баллончика была размашисто накарябана свастика. Справа от двери – большое гулкое помещение, из темноты которого веяло как из погреба. Холодно было так, что изо рта у Новопашина и у Жеки вместе с дыханием вырывался пар.

– Наверное, здесь, – обернулся Жека на Марка.

Тот вместо ответа подошел ближе и рукой толкнул дверь. Она была незапертой и легко и бесшумно открылась.

Они увидели длинную, вытянутую узким – не больше двух метров шириной – пеналом, комнату с окном в толстой стене. Пол был застелен куском линолеума под паркет, все стены – выкрашены грязно-зеленой краской, а сам интерьер комнаты был оформлен в лучших традициях скандинавского стиля для малогабаритных квартир. Позади, у окна – импровизированная зона отдыха с допотопным телевизором и спальным местом, спрятанным за выцветшей, синего цвета ширмой. У двери – обеденная зона с электроплиткой, самодельными полками с нехитрой посудой и маленьким столом, на одном из углов которого были свалены молоток, отвертки и еще какие-то инструменты. Освещала всю эту убогую обстановку с запахом недавно приготовленной еды лампа дневного света под высоким потолком, а из радиоприемника, висящего на вбитом в стену гвозде, рекламировали новый смартфон, стоивший, наверное, в несколько раз дороже, чем все, что было в этом пенале.

У стола, выглядевшего как обрубок другого – человек на двадцать, на стуле сидел смуглый узбек в возрасте, чью худобу не скрывал даже мешковатый свитер с горлом. Кажется, невысокий. Похожий одновременно на того маленького, вечно пританцовывающего казаха в плаще и кедах из нугмановской «Иглы» и на Фли из «Red Hot Chili Peppers». Когда дверь открылась, и Марк с Жекой завалились в помещение, узбек медленно поднял на них темные усталые глаза.

– Здравствуйте, – сказал Жека, – вы – Ульмар?

Человек со смуглым сухим лицом и тронутыми сединой волосами внимательно посмотрел на него и ничего не ответил. Похоже, этот тоже буддист.

– Здорово, отец! – произнес Марк, выдвигаясь вперед и оттесняя Жеку назад. – Мы тут ищем друга твоего… – он оглянулся на спутника.

– Темира, – подсказал Жека.

– Да, Темира. Говорят, ты знаешь, где он может быть.

Ульмар медленно качнул головой, произнес:

– У них пожар был, и я его не видел больше. Телефон не отвечает. Может, он сгорел? Как думаешь, а?

У него был низкий, внушающий доверие голос.

– А Эргаш? – спросил Жека. – Племянник его.

– Не знаю, не видел, – снова покачал головой узбек и добавил. – Давно уже…

Жека не успел ни о чем подумать, как Марк шагнул к Ульмару. Тот взглянул на него снизу вверх, а Марк взял его за правое запястье, положил руку Ульмара ладонью вниз на край стола и, схватив вдруг лежавший тут же молоток, коротко размахнулся и ударил им по покрытой коричневым пергаментом кожи кисти узбека. Тупая часть матово-черного металлического бойка обрушилась на человеческую плоть, рассекая кожу, с противным хрустом ломая и сминая кости. Подпрыгнула и звонко отозвалась стоявшая на столе кружка с ложкой внутри. Жеку отнесло назад словно ударной волной, и он вдруг ощутил подушечками пальцев ледяную окрашенную стену. Ульмар взметнулся как от разряда электрического тока и, выдыхая, захрипел где-то в глубине горла.

– Точно не знаешь? – спросил Марк, продолжавший держать азиата за запястье. – Ты уверен? Ты подумал, правда? Хорошо подумал?

Он поднял и снова, как автомат по извлечению правды из человеческих тел, опустил руку с молотком. На этот раз удар пришелся куда-то по пальцам. Хрустнувшие расплющенные фаланги и нечленораздельный звук, который издал Ульмар, заглушило заикающееся интро песни группы «Muse», заигравшей по радио после рекламы.

– Так не знаешь, где они? – с ледяной яростью зашипел Марк. – Не знаешь?

– Нет, – простонал Ульмар, энергично тряся головой.

Жека как загипнотизированный смотрел, как молоток опустился в третий раз – теперь острым концом набалдашника. Ульмар выгнулся дугой и закричал что-то по-узбекски. Его перебитый безымянный палец неестественно отставал от начавшей раздуваться синевой окровавленной руки. А из-под рассеченной кожи были видны осколки костей.

– Так знаешь или не знаешь, а? – разбрызгивая слюну, заорал Марк. – Или не хочешь говорить? В партизанов собрался играть? Или скажешь, или убью, блядь, этим молотком!

– I can’t get these memories out of my mind, and some kind of madness has started to evolve[37], – сладко пел по радио Мэттью Беллами.

Снова крик. Ульмар брызнул на стол кровью из прокушенной губы.

– Будешь отвечать, сука? Или мне тебе гвоздь в голову заколотить?

– I tried so hard to let to go, but some kind of madness is swallowing me whole, yeah…[38]

Опять удар молотка, треснувшим под ногой сучком хруст костей, опять крик.

Наверное, Ульмар точно ничего не знает. Иначе бы уже сказал. Жека смотрел на вмятину, оставленную бойком молотка в столешнице. Все происходящее напомнило ему «Man On Fire» Тони Скотта – сцены, когда герой Вашингтона пытает своих врагов.

Марк повалил вдруг страшно и как-то по-женски завизжавшего Ульмара на пол, ударил снова. Молоток опять попал узбеку в руку, на этот раз здоровую, но только потому, что он защищал ей лицо.

Ульмар кричал и пытался вырваться. Марк тоже что-то кричал, прижимая его к полу и держа молоток над головой. Беллами пел: «Our is it just madness keeping us afloat?»[39]. По спине Жеки побежали мурашки. Он с ужасом вдруг почувствовал, что сейчас станет свидетелем убийства.

– Папа! Папа! Оставь его! – внезапно выскочила из-за ширмы, по дороге опрокинув ее, какая-то девушка.

Она бросилась к Марку, схватила его за занесенную руку с молотком и, рыдая, прокричала:

– Я знаю! Я скажу! Отпусти его!

Молодая узбечка. Черные волосы заплетены в косички. Одета в джинсы и кофту с якорем. Наверное, красивая, если бы левая половина лица не была залита багрового цвета свежим кровоподтеком.

– Говори! – сказал ей Новопашин, продолжая держать молоток над затихшим Ульмаром.

– Где Темир – не знаю, – ухватившись за рукоятку молотка, произнесла девушка. – Знаю, где Эргаш-джан… Уехал к друзьям своим. У них прячется. Его вчера чуть не убили.

– Кто? – не понял Новопашин.

– Эргаш. Он нам подойдет, – не отлипая от стены, сказал Жека.

– Телефон его у тебя есть? – спросил Марк.