Слуги приносили ему еду, выносили медный горшок, зажигали факелы, гасили факелы, взбивали подушки, меняли их, мыли пол, проветривали комнату, но подружиться хоть с одним из них пока не удавалось. К приказу не заговаривать с ним они относились еще ответственней, чем стражи. Либо они больше боялись Дэймена. Однажды вместо ответа слуга испуганно на него взглянул и зарделся. Случилось это, когда Дэймен, сидевший у стены с прижатым к груди коленом, сжалился над пареньком: тот пытался убираться, а сам боялся сделать лишний шаг от двери.

– Не волнуйся, – сказал Дэймен. – Цепь очень крепкая.

Тщетные попытки разузнать что-то у Раделя спровоцировали сопротивление и серию нравоучительных лекций. Нет, Говарт не придворный головорез. Откуда у Дэймена такие мысли? Регент держит Говарта на службе из-за каких-то обязательств, возможно, перед семьей Говарта. Почему Дэймен спрашивает о Говарте? Он что, забыл, что находится здесь, только чтобы выполнять указания? Не нужно задавать вопросы. Не нужно интересоваться происходящим во дворце. Нужно выбросить из головы все, кроме ублажения принца, который через десять месяцев станет королем.

Вскоре Дэймен выучил нравоучительную речь наизусть.

К утру шестого дня ритуал омовения вошел в привычку, ничего особенного Дэймен от него не ожидал. Однако в этот день кое-что изменилось. Повязку с глаз сняли у порога купален, а не за ним. Радель осмотрел его критически, как товар на рынке. В хорошем ли он состоянии? Да, в хорошем.

Дэймен почувствовал, как с него снимают оковы. Здесь, снаружи.

– Сегодня в купальнях ты прислуживаешь, – коротко сказал Радель.

– Прислуживаю? – переспросил Дэймен. Это слово вызвало в памяти переплетенные тела на офорте, округлые ниши и их назначение.

Осмысливать услышанное или задавать вопросы не было времени. Почти так же, как на ринг, Дэймена затолкнули в купальни. Стражи закрыли дверь и остались за порогом, превратившись в неверные тени за узорчатым металлом двери.

Дэймен сам не знал, что ожидал увидеть. Возможно, развратную картину, как на ринге. Возможно, нагих питомцев в объятиях пара, растянувшихся на каждой поверхности. Возможно, динамичную картину – тела, движущиеся под аккомпанемент плеска воды или стонов.

Однако в купальнях обнаружился только один человек. Облаченный в одежды от мысков до самой шеи, не взмокший от пара, он стоял там, где моют рабов, прежде чем те погрузятся в купель. Увидев, кто это, Дэймен непроизвольно потянулся к золотому ошейнику, не в силах поверить ни в отсутствие цепи, ни в то, что они наедине.

Лоран облокотился на выложенную плиткой стену, плотно прижавшись к ней плечами. Из-под полуопущенных золотистых ресниц он смотрел на Дэймена с уже знакомой неприязнью.

– Так мой раб стесняется на ринге? Вы что, в Акилосе не трахаете мальчиков?

– Я человек цивилизованный. Прежде чем насиловать, проверяю: сломался у моего партнера голос или нет, – ответил Дэймен.

Лоран улыбнулся.

– Ты участвовал в битве при Марласе?

На липовую улыбку Дэймен не отреагировал. Разговор перешел в опаснейшее русло.

– Да, – только и ответил он.

– Сколько человек ты убил?

– Даже не знаю.

– Со счета сбился? – Сказано это было приятным голосом, словно обсуждалась погода. – Дикарь не хочет трахать мальчиков. Он предпочитает подождать пару лет и вместо члена воспользоваться мечом.

Дэймен покраснел.

– Речь о битве. Потери были с обеих сторон.

– Да, да, ваших мы тоже порубили немало. Я с удовольствием убил бы больше, но мой дядя вечно жалеет гадов. Ты с ним знаком.

Лоран напоминал фигуру на офорте, но не серебристую, а бело-золотую. «Вот тут ты меня и одурманил», – подумал Дэймен, глядя на него.

– Вы выжидали шесть дней, чтобы поговорить со мной о дяде? – спросил Дэймен.

Лоран сменил позу на еще более вальяжную, чем прежняя.

– Дядя уехал в Шастильон охотиться на вепрей. Он обожает устраивать травлю и убивать обожает. Один день он со свитой проведет в пути, потом еще пять дней в старой крепости. Поданные знают: беспокоить дядю посланиями из дворца крайне нежелательно. Я ждал шесть дней, чтобы остаться с тобой наедине.

Ясные голубые глаза так и буравили Дэймена. Если опустить приторный тон, то слова его были самой настоящей угрозой.

– Наедине со стражей у двери, – уточнил Дэймен.

– Опять недоволен, что не можешь ударить в ответ? – еще более приторным тоном осведомился Лоран. – Не волнуйся, я не ударю тебя без веской причины.

– А похоже, что я волнуюсь? – спросил Дэймен.

– На ринге ты казался слегка взволнованным, – ответил Лоран. – На четвереньках ты мне больше нравился. Пес. Думаешь, я стерплю нахальство? Давай, испытай мое терпение.

Дэймен промолчал. Теперь он чувствовал горячий пар на коже. И опасность тоже чувствовал. И слышал свои слова со стороны. Ни один воин не посмел бы так разговаривать с принцем. Раб же, увидев Лорана в купальнях, тотчас упал бы на колени.

– Сказать, что понравилось тебе? – спросил Лоран.

– Мне ничего не понравилось.

– Врешь. Тебе понравилось, как соперник упал от твоего удара. И когда встать не смог, понравилось. Ты и меня с удовольствием избил бы, правда? Неужели тебе так сложно сдерживаться? Красивыми словами о честной игре ты одурачил меня не больше, чем показной покорностью. Скудными акилосскими мозгами ты рассудил, что в твоих интересах прикинуться цивилизованным и послушным. Но по-настоящему тебя заводит только бой.

– Вы пришли подстрекать меня к бою? – спросил Дэймен странным голосом, звучащим точно из самого его нутра.

Лоран оторвался от стены.

– Я не сражаюсь со свиньями в свинарнике, – невозмутимо проговорил Лоран. – Я пришел вымыться. Я сказал что-то удивительное? Подойди сюда.

Повиновался Дэймен не сразу. Едва переступив порог купален, он стал прикидывать, не напасть ли на Лорана, – но передумал. Если он ранит или убьет кронпринца Вира, живым из дворца не выбраться. Решение далось ему не без сожаления.

Дэймен остановился в паре шагов от Лорана и с удивлением прочел в его глазах что-то помимо неприязни. Его взгляд был самодовольным, да, но еще оценивающим. Дэймен ожидал браваду. За дверью, разумеется, стояла стража, которая по первому зову принца ворвалась бы в купальни с мечами наголо, но где гарантия, что взбешенный Дэймен не убьет Лорана раньше? Кто-то другой так и поступил бы. Кто-то другой решил бы, что неминуемое возмездие – публичная казнь, голова, насаженная на пику, – стоит удовольствия свернуть принцу шею.

– Раздевайся, – приказал Лоран.

Нагота никогда не смущала Дэймена. Он уже понял, что для вирской знати она была табу. Но как бы Дэймен ни относился к традициям Вира, он уже успел продемонстрировать все, что можно, причем публично. Дэймен расстегнул свои одежды, и они скользнули на пол. Он не понимал, зачем это все. Возможно, как раз чтобы смутить.

– Раздень меня, – велел Лоран.

Смятение усилилось. Отринув его, Дэймен шагнул вперед.

Чужеземные одежды оказались настоящей загадкой. Невозмутимо-бесцеремонный, Лоран вытянул руку ладонью вверх: вот, мол, с нее начинай. Тугая шнуровка на внутренней стороне рукава, темно-синяя, как и сам наряд, тянулась от запястья до середины предплечья. На ее развязывание Дэймен потратил несколько минут; стежки были мелкие, замысловатые и тугие, и развязывать их приходилось по отдельности, протягивая ленту через полотняное ушко.

Лоран опустил руку с развязанной шнуровкой и вытянул другую.

Простые, лаконичные одежды акилосцев подчеркивали эстетику тела. Наряды вирцев, напротив, скрывали и прятали, словно были созданы замедлять и досаждать. Монотонно возясь со шнуровкой, Дэймен с презрением размышлял, приходится ли вирским любовникам по полчаса укрощать свою страсть в попытке раздеться. Наверное, в этой стране все было осознанно и расчетливо, даже занятия любовью. Хотя нет, он вспомнил, как на ринге бурлила похоть. Питомцы одевались иначе – их наряды подчеркивали легкодоступность, а тот рыжеволосый юноша развязал лишь нужную ему часть хозяйских одежд.