Конечно, многого я знать не мог, а то, что как-то доходило до меня через знакомых прорабов - ибо они между собой более откровенны в извержении эмоций - позволило мне как-то очертить круг причин подобных отношений, ибо в них, в отношениях людей, редко когда бывает идиллия, чаще всего эта злосчастная доминантность, то есть непозволительность низшего по чину присваивать себе несвойственные функции, тревожит сознание более, чем прямые оскорбления.
Лебедев "закусил удила".
Возле того самого дома, где я надеялся увидеть Лебедева, нам преградили дорогу двое непрятного вида, явно дожидавшиеся прораба. Лебедев попытался обойти их сторонкой, но один из ожидавших шагнул наперерез, заставив нас остановиться.
- Вы чего вернулись? - чуть слышно и очень недружелюбно спросил Лебедев.
- Да вот, - вызывающе, но заметно боязливо отвечал один из них, - директор просил остаться, работать.
Лебедев сделал вид, что не считает причину возвращения достаточно уважительной и мягко, но решительно отодвинул с дороги нахала.
- Задается начальник, - прокомментировал второй, скрывая, как мне показалось, истинные чувства и уже нам в спину прокричал, - так что, работать нам или нет?
Лебедев приостановился, чуть повернув голову вбок, только чтобы была заметна его реакция, ответил: "ваше дело! выполняйте моё задание! или как хотите".
- Тогда по-среднему плати...
Реакции на эти призывы не последовало.
Мы уходили, а оба приятеля как-то униженно улыбались друг другу и один из них крепко выругался. Они сели на бревно, достали сигареты, и по нервным движениям их рук, вдруг ставших ненужными, я понял как они переживают случившееся.
- Ну что, Федя, съел плюху? - засмеялся здоровенный парень, пронося мимо них доску.
- Иди, иди... - только и мог ответить тот, скосив злые глаза.
Мы прошли улочку из белых домиков и остановились в конце намятой в снегу дороги. Чувствуя нерешительность Лебедева я первым шагнул в глубокий снег и, проваливаясь по колено, смело двинулся в сторону небольшого возвышения, откуда можно было видеть и крутой изгиб берегов неширокой, но красивой речушки, и голубой силуэт елового леса, полукольцом охватившего большое поле за рекой, и живописно расползшиеся по отрогам холма черные крыши деревни.
- Откуда начнем смотрины? - спросил я Лебедева.
Он пожал плечами:
- Всё перед вами. Думаю, места здесь хватит.
- Да, места хватит, - согласился я, - только жаль мне этой площадки: такое райское место и линейная застройка...
- Сделайте нелинейную.
Надо бы объясниться, но попытки прежних бесед такого рода всегда заканчивались легкой драмой и я ограничился улыбкой сочувствия, предложив поискать вместе другую площадку.
- Строите вы конечно добротно, смотреть любо-дорого, - пробовал я как-то сгладить недоразумение и заметил, что мне это удалось: Лебедев молча посмотрел мне в глаза, - каменщики свои?
- А чьи же? - и спокойно добавил, - раз десять переделают и начинает получаться.
Какое-то время шли молча. Я никак не хотел, чтобы Лебедев заподозрил меня в раскаянии и потому пытался вести себя так, будто ничего особенного не случилось.
- Виктор Николаевич, - повернулся я к нему лицом, - где вы до этого работали? на важных стройках?
- Было дело, - ограничился Лебедев малословием.
Я попробовал разговорить его, но удавалось плохо.
Мы шагали по гладкой, наезженной деревенской дороге, по обеим сторонам которой теснились присмиревшие днем деревенские домики, спрятав узенькие оконца в густые заросли палисадников. Почти не видно было плохих домов, всё больше обшитые тесом, окрашенные, некоторые под шиферной кровлей, и всё чаще в промежутках между домами густой сеткой чернелись изогнутые стволы яблонь. Нам стоило большого труда подобрать подходящую площадку, но когда она была найдена на месте покосившегося совхозного сарая, взгляд прораба чуть подобрел и смягчился:
- Здесь и водопровод поближе, - как бы самому себе подсказал он.
Я кивнул головой в знак согласия.
- Лет двадцать назад, может чуть больше, - неожиданно начал он после длинной паузы, - строили мы большой офицерский клуб в К. И вот там мне посчастливилось увидеть настоящую работу. Взяли меня тогда, юнца сопливого по особому блату в бригаду каменщиков. Дел, конечно, серьезных не доверяли, так, на забутовке да на, что называется, "поднеси-подай", вот я и подавал. Но и без дела не сидел, понемногу присматривался к мастерам, - Лебедев достал папироску, предложил мне, закурил сам, - однажды в свой обед выложил кусок перегородки, старался как мог и, надо сказать, не зря: мастера меня заметили и с тех пор дело пошло...
- Там-то вы и навострились?
- Да, - чуть задержав ответ, сказал Лебедев, - но речь не о том: качество-качеством, но, - он опять остановился, словно начал вдруг представлять прошлое, - был там генерал, командир зоны, благодаря, собственно, которому мы все поняли, можно сказать, смысл жизни. Конечно, я слишком... того. Мне уже за сорок, а забыть тех времен не могу. До сих пор в памяти: придет на стройку, с ним офицер всегда; прорабы, десятники сбегутся и все, верите ли, дрожат от страха. А он, правда, мужик представительный, толстый такой, громадный... "Ну что, орлы, показывайте свои проделки". А сам уж что-то заметил, идет к кому-нибудь из нас. "Как зовут-то, молодец?" "Гриша...Григорий". " что же у тебя Гриша стена-то как блюдо? Дай-ка правило!" Приставит рейку к стене, возьмет кусок газеты, свернет вчетверо и пропихивает в щель между стеной и рейкой. Если свободно проходит, обернется: "Где десятник? Тот, бедный, подойдет еле ноги держат: "Что же ты уважаемый, не следишь за работой?" Тот: Тр-р, пр-р..." - сказать нечего, - "Переделывай!А? "Конечно, товарищ генерал, переделаем". На рабочих никогда голос не повышал, мыдрый был мужик...
Говорил Лебедев без особых эмоций, монотонно, растягивая слова, будто жалел прошедшее, не размахивал руками, не останавливался и на меня не смотрел. "Страшно боялись все его, но уж если не найдет к чему придраться - радовались как дети, пересказывая увиденное друг другу. После уж того работали на других объектах, там требования были несравнимо ниже и, казалось бы, радуйся, но нет... вместо благодарности подвохи разные... странная человеческая натура! Но как соберемся в хороший вечерок - все разговоры о генерале: каждому есть что вспомнить. Бывало, войдет в готовый зал, посмотрит, чуть скривится: не-е! не то! Это уже значит переделывай! А как переделывать - никогда не объяснит. Прорабы психуют, но что интересно - всё, что переделывали, всегда становилось лучше. Поэтому никто никогда не обижался, наоборот, радовались, словно бы открывались какие-то особые силы. И польза была: многие так настрополились, что работали уже по высшим разрядам. И потом, лидеры поменялись: крикуны попритихли".
Лебедев говорил, а я думал о своём, о том, что когда-то вот так же набрасывался на мельничные колеса. И было одновременно и жаль его за безрассудство и завидно, что не пятится раком, не зарывает в песок голову, что верен внушенной "своим" генералом истине.
- А как здесь оказались?
- Брат тут живет.
- Директор-то поддерживает? - после некоторого молчания спросил я, делая вид, что не знаю ситуации.
- Поддерживает, - отвернулся Лебедев и надолго замолчал.
Мы возвратились к строящемуся дому и уже издали заметили Орлова, уверенно руководящего работами. Его грузная фигура неловко поворачивалась в узких проходах между кучами снега, штабелями бревен и кирпича. Возле Орлова я заметил и наших недавних знакомых - любителей беседовать на узкой дорожке. Правда, мне показалось, что один из них, тот что постарше, уже поработал, так как на руках у него были испачканные кирпичной пылью рабочие рукавицы.
