— Флорика…

— Не надо сейчас, Хорват…

Хорват долго смотрел на нее. У Флорики было усталое, печальное лицо.

— Тяжело тебе со мной, да?

— Да. Очень тяжело, Хорват… Не так представляла я себе жизнь. Ты знаешь, как… — И не в силах больше держаться на ногах, она скользнула вдоль стены и опустилась на пол. Она говорила, не глядя на Хорвата. — Ты знаешь, как… Я мечтала о спокойной жизни. Такой спокойной, чтобы вечером было слышно стрекотанье кузнечиков в саду. Я мечтала иметь много детей. И, не знаю почему, я представляла их себе очень непослушными. Непослушными шалунами. Такими, какой я сама была в детстве. Я думала, как буду сидеть дома, поджидать их возвращения из школы, буду ругать их за каждую плохую отметку и учить говорить всем соседям «целую ручку». Вот о чем я мечтала. Хорват… И больше ни о чем… Ах, нет. Я мечтала также о том, чтобы защищать их, если бы ты стал бить их ремнем. Отец бил нас ремнем, о который точил бритвы. Мы прятались по углам и звали маму на помощь. Это много, Хорват? Скажи? Я многого хотела от жизни?

— Нет, Флорика, — ответил ей Хорват, хотя знал, что сейчас любой ответ будет неподходящим.

— Ты обещал мне. Помнишь?..

— Да, Флорика… И ты увидишь, что…

— Не будем больше говорить об этом. Помолчи. Разбудишь Софику.

Глава X

1

— Здравия желаю, господин начальник. Разрешите доложить. Сегодня в два часа ночи в Микалаке пристрелили взломщика, его застигли на месте преступления., Он был предупрежден по уставу, это и в протоколе отмечено. Никаких документов не обнаружено. Судебный врач приказал перевезти труп в морг. Погранзастава передала двух перебежчиков: старика, счетовода ТФВ, Сами Перчига, и еще одного, назвавшегося Василикэ Балш. Он очень модно и элегантно одет, этот Балш, он заявил, что знает вас лично и даже был тесно с вами связан. Сейчас они оба в подвале. Признаний от них пока получить не удалось, хотя их допрашивали со всей строгостью.

Албу, которому давно надоели эти ежедневные рапорты, однообразные, монотонные, вздрогнул, услышав, что один из задержанных при переходе через границу утверждает, что знаком с ним. У Албу было такое чувство, будто Бузату, дежурный полицейский, намеренно подчеркнул эту деталь. Он поглядел на Бузату: невысокий, узкие костлявые плечи, лицо усталое, худое, левый глаз меньше правого, под ним — красный шрам, прямой, будто проведен по линейке, и тянется до самого подбородка. Память о драке с пьяным каменщиком в Бужаке. Бузату и сам был не прочь выпить. Даже весьма не прочь. Об этом говорил и его красный большой нос картошкой, свернутый на сторону. Черные тюленьи усы, пожелтевшие от табака, придавали ему вид человека свирепого, ни перед чем не отступавшего. Раньше его использовали только для допросов. Он работал быстро, и редко случалось, чтобы он не добивался признания.

— Ты говорил с ним? — спросил Албу.

— Еще нет. Я устал. Мы устроили облаву на рынке. Схватили одну девушку, господин начальник. Конфетка! Мне кажется, она цыганка. Ничего подобного я еще не видывал. Ей, конечно, нет и пятнадцати. Вы хотите, чтобы я поговорил с тем, который утверждает, что знает вас?

— Нет, дорогой Бузату… Я сам поговорю с ним.

— Как вам угодно, господин начальник. Привести его к вам сейчас?

«Хочет убедиться, действительно ли это мой приятель». Албу казалось, что старые работники полиции, которых он здесь застал, следят за ним, чтобы поймать его на чем-нибудь. Тогда уж он будет вынужден столковаться с ними. До сих пор он вел себя во всех случаях корректно. Даже во время облав. Хотя иногда очень трудно оставаться в рамках законности. У кого сейчас все в порядке, в эти смутные времена? То не хватает какого-нибудь документа, то документ неверно заполнен, то обнаружат несколько лишних килограммов муки, то незарегистрированный радиоприемник. Нет ни одного человека, к которому нельзя было бы придраться. «Но честь, престиж, — думал Албу, — все равно, что девственность: потерять их можно только раз и уже безвозвратно». Он говорил об этом и с Бэрбуцем, тот тоже сначала задумался. Но потом улыбнулся и, как будто речь шла о чем-то самом обычном, сказал:

— Видишь ли, Албу, девственность никому не видна. Не видна и совершенно бесполезна. Разве только чтобы удовлетворить собственную гордость.

А Бэрбуц не глуп. Все же Албу не хотел компрометировать себя в глазах сотрудников полиции. Иначе он не сможет держать их в повиновении. А это было бы совсем ни к чему! Тем более что работа, которой он здесь занимается, ему нравится. Раньше он был лишь ничтожнейшим служащим на фабрике. Тогда он был убежден, что люди делятся на две противоположные категории в зависимости от того, в каком ракурсе они видят мир. Можно смотреть на мир сверху вниз и снизу вверх. Снизу мир казался тесным, злым, серым. Как он выглядит сверху — а верх означал комнату Вольмана, — Албу не знал. Все же он представлял себе этот мир сказочным, ярким, полным удовольствий. Ему хотелось бы хоть раз увидеть человечество в таком ракурсе, но он был убежден, что ему никогда не представится такой случай. Только поступив в полицию, он почувствовал, что люди боятся его, его приказов, и первый раз в жизни он испытал душевное удовлетворение.

— Привести его сейчас? — повторил Бузату.

— Да, приведи.

Оставшись в кабинете один, Албу застегнул мундир ка вое пуговицы. Ему нравилось носить форму, у него было четыре мундира, и все сидели на нем безукоризненно. Он пользовался гражданской одеждой только при выполнении специальных заданий или тогда, когда знал, что не встретит никого из знакомых. На партийные заседания он приходил одетым особенно тщательно, здоровался со всеми за руку и улыбался. Знал, что все вокруг побаиваются его. Это его радовало. Только Хорват относился к его мундиру без всякого уважения. Громко спрашивал, играет ли он еще в шестьдесят шесть и не перестал ли жульничать.

— Это неправда, — попробовал однажды возразить Албу, но Хорват хлопнул его по спине и разразился дурацким смехом.

— Разукрасился, что рождественная елка! Еще бы такому не жульничать, черт возьми! — и снова тряхнул его, чтобы услышать, как звенят позументы.

С Хорватом и вообще со всеми своими старыми знакомыми он старался не встречаться. Ему нравились окружающие его новые люди, которые ничего о нем не знали и восхищались им. Когда барон позвал его к себе, он думал, что наконец-то он ухватил фортуну. По дороге он представлял себе, как произойдет встреча. Разумеется, он поведет себя с бароном, как равный с равным. Все же в глубине души он признавал, что барон сильнее его. Уже одно то, что барон позвал его, а не он барона, подтверждало это. Потом, уйдя от Вольмана, он пожалел, что они поссорились. Действительно, самое лучшее было бы подружиться с ним. Но никогда не знаешь, как к нему подойти. В тот же вечер, собрав всех постовых полицейских, он произнес такую пламенную речь против буржуазии вообще и барона в частности, что присутствовавший на собрании Суру поздравил его. В тот момент Албу действительно был убежден, что ненавидит барона. Позднее, оставшись один, он со страхом подумал, что барон может узнать, как он его ругал. Тогда Албу решил не произносить больше речей.

Дверь открылась, и на пороге появился Василикэ Балш в сопровождении комиссара Бузату.

— Я привел его, господин начальник.

Албу встал из-за стола и подошел к Балшу, зная, что в форме он выглядит и выше и внушительнее. Некоторое время Василикэ с любопытством смотрел на него, потом улыбнулся смущенно и несколько испуганно. «Он совсем не изменился, — отметил Албу. — Вот также улыбался он и тогда, на чердаке собора. Как капризна судьба! Оба мы начали с подвала крепости и оба оказались в одном и том же учреждении. Только в разных ролях».

— Ты не узнаешь меня, Якоб? — Василикэ специально назвал его по имени, чтобы подчеркнуть их близость.

Албу наморщил лоб. Краешком глаза он посмотрел на Бузату. Тот понимающе улыбнулся. У Албу вся кровь прилила к лицу.