— Вальтер!
— Да, господин барон.
— Как у Клары с экзаменами?
— Хорошо, господин барон.
— Как ты думаешь, Вальтер, она похожа на Анриетту?
— Да, похожа, господин барон. Особенно лицом.
— Я имел в виду другое, Вальтер.
— Похожа, господин барон.
— Да, Клара очень выросла… она уже не девочка. Знаешь, что я хочу сказать, Вальтер?
— Нет, господин барон.
— Ты не должен выполнять все ее приказы!
— Я понял, господин барон.
— Дай честное слово.
— Как вам угодно, господин барон. Я всегда буду держаться в рамках приличия.
— И не говори с Кларой об Анриетте.
— Никогда, господин барон. Вы мне однажды уже приказали забыть ее.
— Хорошо, Вальтер. Это все, что я хотел тебе сказать. Можешь идти.
Пронзительный грохот грузовиков, доносившийся с улицы, заставил Вольмана вздрогнуть. Он подошел к окну и посмотрел на вереницу машин с тюками полотна. Даже это зрелище уже не доставляло ему такого удовольствия, как раньше: он должен был теперь отдавать государству почти пятьдесят процентов всей продукции.
4
Собрания в цехах проходили интересно. Фабричный комитет отчитывался перед рабочими в успехах и неудачах своих переговоров с дирекцией. Обычно первым выступал председатель профсоюза Симон.
Он забирался на ящики, специально приготовленные для этой цели.
— Да, товарищи, мы одержали новую победу над бароном. Ясли! Наши дети больше не будут бродить по улицам, пока мы производим земные блага. Они уже не будут страдать так, как страдали мы. А как мы страдали!.. Но не будем говорить о прошлом, поговорим о будущем. Вы все видели, как за фабрикой поднимаются леса. Это новый стадион… Стадион ТФВ. Семьсот вагонов цемента. Семьсот вагонов…
— А почему не возобновляются работы по строительству нового цеха? — перебил его какой-то прядильщик. — А ну-ка, скажи, товарищ председатель! Почему не возобновляется строительство нового цеха? Из-за отсутствия цемента, не так ли?.. Я предлагаю, чтобы выделили хотя бы один вагон из этих семисот для нового цеха.
Симону не нравилось, когда его перебивали. Он терял нить рассуждений и начинал нервничать. Он бросил на рабочего злой взгляд. Тот смотрел невинно, вопрошающе. Слева, из-за станка, послышался тонкий женский голос:
— Хотя бы один-единственный вагон, товарищ председатель!
Симон счел предложение не заслуживающим внимания и продолжал:
— Да, товарищи. Будут воздвигнуты и другие сооружения.
— А почему ты не говоришь о сборке станков? — перебил его Герасим.
— Да-да, что происходит с этими станками?..
— Ну-ка, товарищ председатель, скажи, что мы будем делать с этими станками?
Хорват прислонился к стене, он улыбался. Ему страшно нравились цеховые собрания. Особенно когда слово брал Симон. Тогда не надо было его разоблачать, возражать ему, он сам запутывался в собственных фразах.
— Да, товарищи… Вопрос о станках еще не решен… Мы ведем переговоры с дирекцией, и господин Вольман настроен доброжелательно. Добьемся и сборки станков. Но это нельзя сделать сразу… Нам нужно время, время и еще раз время… Я кончил. От имени КПР слово имеет товарищ Герасим.
Герасим говорил просто, без цветистых фраз, как всегда. Люди стояли у станков и внимательно слушали. Несколько женщин потихоньку одевались, причесывались, переставляли пустые молочные бутылки в сумочках из клетчатого полотна, полученного на фабрике. Герасим все это видел, но отвел взгляд в другую сторону. Завтра он. с ними поговорит. Встретился глазами с Хорватом. Тот кивнул, как бы говоря, что доволен его речью.
— …и если наш фабричный комитет добился лишь того, чтобы вести переговоры с дирекцией, как равный с равным, это значит, что дело обстоит очень плохо. И не только с переговорами, но и с достижениями. Товарищ Симон сказал, что мы получили ясли. Это не так. Мы боролись за них и заставили дирекцию отпустить нам необходимые средства. Товарищ Симон говорил о стадионе и о нашем прекрасном будущем. Мы занимаемся разглагольствованиями, а факты душат нас. Именно фабричный комитет виноват, что барану удалось вырвать семьсот вагонов цемента для строительства стадиона. Конечно, неплохо, что строится стадион. Но нам негде жить, негде жить и шахтерам, а барон ухлопывает на стадион семьсот вагонов цемента. Возможно, и другим фабрикам нужны ясли, а у них нет и мешка цемента. Да и мы по тем же причинам не можем возобновить работы по строительству уже начатого цеха, в то время как у нас на складе лежит семьсот вагонов цемента. А нам нужен новый цех. Туда мы поставим станки, которые ржавеют в сарае. Я предлагаю фабричному комитету вести переговоры с бароном так же, как тот вел с нами переговоры в тридцать шестом. Это все, что я хотел сказать, и в заключение вот еще что: коммунисты из прядильного цеха готовы работать добровольно на сборке станков…
— Согласны!
— Согласны!
— А почему ты не сказал о молоке, товарищ Герасим? — подняла руку, чтобы ее видели, какая-то женщина. — Говоришь о станках, о добровольном труде, как будто это излечит нас от туберкулеза, а не молоко. Вот уже два дня, как мы не получаем ни капли молока.
— Да-да, скажи о молоке, товарищ Герасим, — крикнул и Балотэ, черноволосый рабочий с низким лбом. — Ну, чего ж ты молчишь?!
Герасим искоса посмотрел на него. Он хорошо знал этого механика из цеха грубых тканей. Тот сразу записался и в коммунисты и в социал-демократы, так что, когда в обоих партийных комитетах встал о нем вопрос, возник конфликт. Трифан требовал произвести дознание, поскольку социал-демократы записали Балотэ позднее. Но Балотэ заявил на одном из заседаний, что Трифан грозился его побить, заставляя признаться, что он, Балотэ, несколько месяцев подряд просил у него вступительную карточку.
— Почему ничего не говоришь о молоке, товарищ Герасим? Хочешь защищать барона?
— Вы неправильно ставите вопрос, — вскочил Симон на ящик рядом с Герасимом. — Товарищ Герасим ни в чем не виноват. Дирекция забыла продлить договор, и поэтому нам не дали молока. Но мы обратились к товарищу Молнару, и он принял некоторые меры* Через два-три дня у нас снова будет молоко.
«Врет, как свинья», — покраснел Герасим. Он встретил взгляд Хорвата, тот сделал ему знак не продолжать. Увидев, что Герасим спускается с импровизированной трибуны, Симон порозовел от радости.
— Да, товарищи, каждый раз, как мы встречаемся с вами, нам есть чему поучиться. Действительно, лозунгам нечего делать в нашем словаре, если они не конкретизируются в фактах. Мы говорим о станках, о новых цехах, а у нас урчит в животе. Что нам нужно — молоко или станки, которые принесут барону новые барыши? Довольно грабил он нас до сих пор, довольно мы голодали. Я беру обязательство, а в моем лице все специалисты завода, что мы будем бороться за каждую каплю молока…
Хорват энергично захлопал. Герасим с досадой посмотрел на него. Он не понимал его. У этого Хорвата был своеобразный взгляд на вещи, он умел запутывать и распутывать все, как никто другой в комитете. Вот, например, почему он не предложил поднять вопрос о молоке, почему было не воспользоваться мелким фактом, выступая перед прядильщиками? Герасим был уверен, что Хорват в чем-то ошибается. Работая локтями, он протиснулся через толпу к аплодировавшему Хорвату.
— Ты считаешь, что Симон прав?
— Прав, — ответил Хорват.
— Как же тогда?
— Ты глуп, — сказал Хорват. — Мы ведь должны сотрудничать с ними. Разве ты не видишь, что сотни рабочих на их стороне? Или ты думаешь, что эти рабочие, честные социал-демократы, против нас?
— Против.
— Нет, не против. Речь идет не о Симоне, не о Балотэ, не о впавшем в идиотизм Молнаре. Речь идет о наших прядильщиках.
— Как о наших прядильщиках?! Если их руководители…
— Ты говоришь глупости. Не все их руководители такие. Бребан, например! Какого ты о нем мнения? Он тоже социал-демократ. Без него мы не провели бы забастовку в тридцать шестом.
