— Наверное, будет дождь, — сказал Герасим, глядя на небо.

— Иди ты к черту, — набросился на него Трифан. Потом открыл дверь. — Пожалуйста, входите.

Елена стояла к ним спиной и едва слышно ответила на их приветствие. Она еще ниже нагнулась над плитой, на которой клокотала красная эмалированная кастрюля. Рядом, на скамеечке, подпершись кулачком, сидела дочь Трифана, Марта, в вылинявшем ситцевом платье. Она сидела молча, задумавшись, ее никто и не заметил.

— Добрый день, — сказал Герасим, — Трифан пригласил нас пообедать. Он говорит, что…

— Знаешь, — Трифан быстро подошел к жене, — нам надо поговорить о важных вещах.

— Будут есть, что дадут, — вздохнула Елена и недовольно отвернулась к плите.

Они быстро съели тушеную картошку. Мяса не было. Поп громко пыхтел, жадно глотая большие куски мамалыги. Жилован чувствовал себя неловко и удивлялся Герасиму, который держался совсем как дома. Несколько раз он поглядывал на Елену, стараясь угадать, что она думает, но хозяйка все время возилась у плиты и не смотрела на них. Они кончили есть, закурили.

Трифан заметил, что Марта чем-то огорчена. Он встал из-за стола и подошел к ней.

— Что с тобой, доченька? — спросил он шепотом.

Она покраснела.

— Папа… знаешь… вечером в «Савойе» идет хороший фильм. Нели звала меня… но у нее… у нее нет денег на билет.

Трифан вздохнул и порылся в карманах.

— Это очень, очень хороший фильм, — добавила она шепотом, вся зардевшись от смущения. — Играют Тайрон Пауэр и Хамффи Богарт.

— Разрази их обоих господь, — пробормотал Трифан.

— Идите, пожалуйста, в комнату, у меня здесь свои дела, — сказала Елена и показала на гору грязной посуды.

— Нет, мы останемся на кухне, — возразил Трифан. — Ты что? Хочешь, чтобы мы закоптили тебе занавески и чтобы после того, как они уйдут, я выслушивал четырехчасовую литургию? Сидите здесь!

— Георге! — неуверенно запротестовала Елена. — Что они подумают?

— Ничего. Обед был очень вкусным, — сказал Герасим.

— Только маловато, — сказал Поп, нисколько не смущаясь.

— Но ведь вы не предупредили, что придете…

— Ничего, и завтра будет день. Придем завтра.

— Нет уж, оставайтесь дома, — нахмурился Трифан.

Он снова сел и начал вертеть в руках пустой стакан.

2

Табачный дым был таким едким, что Елена, не в силах больше выносить его, пошла поболтать о дороговизне с соседкой, тетушкой Линой.

— Ну, — сказал Герасим. — Все ясно как день. Восемьдесят станков валяются на складе. Кого беспокоит, что производство не увеличивается? Вольмана? Нет, нас!

— А если барон не хочет их вводить в строй? — спросил Трифан, потягиваясь.

— Тогда мы его заставим.

— И все-таки я не понимаю, — вступил в разговор Поп. — Не понимаю. Если больше станков, значит, увеличивается производство и еще больше зарабатывает его светлость. Почему же, черт его возьми, он не хочет? Глядишь, и нам перепадет премия… Какое-нибудь полотно из отходов, чтобы каждый из нас смог сшить себе по полштанины.

— Вначале и я так думал, — сказал Жилован. — Когда я был у него дома, я даже хотел спросить его.

— Ну?

— Не спросил, не успел. Разразился скандал…

Трифан подсел поближе к Жиловану.

— Кому пришла мысль проводить совместное заседание у барона на дому?

— Не знаю. Меня позвал Симон и посадил в машину барона. Я спрашиваю его: «Что случилось?» — «Едем на заседание к барону, потому что господин барон очень занят и не может принять нас на фабрике». Я поехал. Ну и квартира у него…

— Оставь ты квартиру.

— Как это оставь? Я никогда, с тех пор как мать меня на свет божий родила, не видывал ничего подобного. Когда я очутился у него в комнате, я растерялся, как ребенок. У меня глаза разбежались. Кругом только шелк и мрамор. Как в сказке. До сих пор не пойму, откуда шел свет. Я таращил глаза, но не увидел ни одной лампочки. А в комнате было светло, как днем.

— Правда, что он выпил стакан вина за партию?

— Нет, неправда! Мы сели на стулья из черного дерева, обитые тканью «Дита», вытканной у нас, но не на четырех катках, а на шестнадцати и с двойной крученой нитью. Я даже не успел все осмотреть, как увидел, что барон поднялся с места. Он держал в руке стакан с вином и предложил выпить с ним за рабочих.

— И Симон захлопал в ладоши, — перебил его Трифан.

— Да! Он захлопал в ладоши. Как сумасшедший. Барон выпил залпом, потом, видя, что мы не пьем, бросил стакан на пол. «Ну, — сказал он, — будьте смелыми, господа, речь идет о рабочих, бросайте стаканы!» Это были тяжелые хрустальные стаканы. Мне было жаль бить их. Симон выпустил из рук свой стакан. Он не разбился, упал на ковер. Я посмотрел на Хорвата. Ты знаешь, какие у него маленькие глазки вообще. А тогда у него вместо глаз были только две черненькие точечки. У него дрожали брови. «Вы не умеете кутить, господа», — сказал барон. И смерил нас взглядом. Тогда Хорват рассмеялся и сказал: «Как, черт возьми, не умеем!..» Схватился за скатерть и дернул изо всех сил. Хрусталь и фарфор — все зазвенело и полетело на пол. Слышно было, как под ногами Хорвата хрустят осколки. Барон побледнел, встал с места. Поднялся и Хорват. Сказал: «У вас есть еще стаканы, господин барон? А то я хотел бы выпить за буржуазию…».

Трифан засмеялся.

— Ну?

— Все. Барон выгнал нас. Позвонил, но никто не появился. Это, по-видимому, еще больше разозлило его. Он проводил нас до ворот, и там Хорват спросил его, даст ли он нам машину. Барон захлопнул ворота перед нашим носом.

Трифан погладил подбородок.

— Если он захлопнул перед вашим носом ворота, значит, он здорово обозлился.

— Обозлился? — сказал Жилован. — Да если бы он мог убить нас взглядом, не сидели бы мы теперь у тебя, не опустошали бы вашу кастрюлю.

— Первый раз слышу, что барон вышел из себя. А я знаю его почти двадцать лет. И за все эти годы ни разу не видел его расстроенным или сердитым. Помните, в тридцать первом, когда загорелся спиртовой завод? Когда об этом сообщили, он как раз был у нас, в котельной. Он даже глазом не моргнул. Пробыл у нас еще полчаса, спросил, как идет ремонт, и только потом ушел. Все были уверены, что он помчится как сумасшедший посмотреть на свою пылающую фабрику. Но нет. Он пошел в контору и вышел оттуда лишь после окончания смены. Мне сказал дежурный, что он проверял какие-то накладные и поинтересовался, принесли ли ему билеты на матч «Амефа» — «Рипенсия». Не хотел бы я быть в шкуре Хорвата.

— Плевать на него хотел Хорват, — гордо сказал Герасим. — Он…

— Не совсем так, — перебил его Жилован. — На обратном пути Хорват был очень подавлен. Он жалел о случившемся.

— Из-за каких-то несчастных стаканов? — удивился Поп. — Я бы разбил у него и зеркала, черт бы побрал этого барона.

— Дело не в стаканах… Хорват жалел, что поссорился с бароном.

— Вот, вот, — зло сказал Поп. — А еще хвалится, что он настоящий коммунист.

Трифан положил ему руку на плечо.

— Ты и стар и глуп.

Поп вытаращил глаза, огляделся, не вступится ли кто за него, потом, смирившись, опустил глаза.

— Он жалел, — продолжал Жилован, как будто его никто и не перебивал, — что поссорился с бароном, вместо того чтобы потребовать установки станков.

— А Симон почему против их сборки? — спросил Герасим.

— Как это почему? — вырвалось у Жилована.

— Если Хорват говорит «да», он должен сказать «нет», иначе он не был бы Симоном!

Герасим закашлялся от густого дыма.

— Откройте окна.

Никто не встал.

Все помолчали, потом Трифан, как будто только сейчас до него дошли слова Герасима, подошел к окну и распахнул его. От холодного воздуха затрепетали занавески.

— Вы думаете, у Хорвата хватит мужества еще раз поднять вопрос о станках? — спросил он.

Видя, что все молчат, Трифан ответил себе сам.

— Думаю, что да. Нужно поговорить с ним и…