— Бросьте эту падаль в реку! И приберите все в палатке…

Христоф глядел на брата широко раскрытыми глазами.

— Иво, Иво, что ты наделал! — воскликнул он сокрушенно.

— Я отплатил изменнику по заслугам.

— Но не доказано судом, что он изменник.

— К чему тратить время и средства на доказательство очевидного? — с злобной улыбкой заметил Иво. — А смерть его пусть останется тайной!

Христоф, конечно, нашелся бы, что сказать. Но он знал: говори, не говори… если Иво что-то втемяшил себе в голову, его уже не переубедишь. Поэтому, круто повернувшись к брату спиной, он ушел.

Ополченцы, что сидели у костра, вытащили тело Гавриила из палатки, сбили с рук и ног цепи.

Пока сбивали эти железа, кто-то сказал:

— Как жалко выглядит безжизненное тело! А еще четверть часа назад он казался великаном и силачом.

— Поделом ему — ублюдку! — отозвался другой.

— Ты, Сийм, даже мертвого его не простишь? — спросил третий.

Тело Гавриила подняли и отнесли на высокий берег реки. Раскачали. Внизу смутно блестела черная поверхность воды. Светила луна, далеко в лесу кричала неясыть. Раздался всплеск… и над исчезнувшим телом сомкнулись вечные волны.

— И кто велел ему спешить к названому брату! — не без сожаления пробормотал Андрее — он тоже был в числе людей, тащивших тело.

Остальные пожали плечами, еще с минуту поглядели вниз и отправились обратно в лагерь. Их совесть была спокойна. Они исполнили свой долг.

X. Встреча

пустя несколько дней после описанного события Иво Шенкенберг со своим большим отрядом подошел к Таллину. Однако он не вошел с войском в город, а расположился лагерем под Ласнамяги, на месте нынешнего Кадриорга. Из города толпами приходили люди, чтобы посмотреть на лагерь, повидаться с родственниками и накупить у воинов по дешевке награбленного добра. Лагерь, едва был разбит, превратился в огромный базар. Здесь продавалось все: скот, рабочие инструменты, домашняя утварь, платье, украшения и книги, зерно и… рабы, — главным образом, эстонские девушки; хотя следует сказать, что спрос на них был невелик — девушек и без того в городе набралось достаточно, их можно было взять чуть ли не за корку хлеба.

Роскошный шатер Иво стоял отдельно, в дальнем конце лагеря, и вокруг него была расставлена стража, не подпускавшая близко никого из посторонних.

На следующее утро после прибытия в Таллин Иво и Агнес сидели в шатре за завтраком. Агнес уже поправилась, только левая рука ее была еще на перевязи. Но девушку не выпускали из шатра: прогулки, как объяснила старуха, могли бы на первых порах еще повредить слабому здоровью Агнес. Следовало еще недельку-другую попить отваров целебных трав, отлежаться. Девушка выглядела очень нарядно в шелках и бархатах. Она уж и не помнила, когда последний раз надевала мужское платье — платье юнкера. В ее распоряжении были огромные сундуки с роскошной женской одеждой и ларцы с великолепными украшениями — на зависть европейским королевам. И платья, и украшения эти Иво почти силой заставил ее принять в подарок.

Агнес не хотелось ни есть, ни пить; грустно сидела она напротив Иво и думала о Гаврииле, который… который, по словам Иво, злоупотребил дарованной ему свободой и недавно бежал; при этом едва не убил кого-то, ибо очень неплохо владеет мечом. А кто учил его владеть мечом? Кто показывал приемы боя, как не названый брат?.. Иво Шенкенберг настаивал: если бы у Гавриила была совесть чиста, он не боялся бы суда и не бежал бы. И все сложилось бы хорошо…

Речь Иво была мягкой и учтивой, он не скупился на любезности, шутил и рассказывал о своих славных подвигах. С врагами быть дьяволом, с друзьями ангелом, с женщинами покорным рабом — таков был, как утверждал Иво, его девиз, которым он руководился во всех своих поступках; следуя этому девизу, он всегда побеждал врагов, приводил в восхищение друзей и покорил не одно женское сердце. Люди любят веселых и щедрых, а ведь он — Иво Шенкенберг — как раз и есть такой человек: самый веселый и самый щедрый… Разглагольствуя на эту тему, Иво поглядывал на Агнес одним глазом. Он удивлялся и втайне досадовал, что его вдохновенные речи не находят у Агнес должного отклика, она даже как будто и слушала его не вполне внимательно; он замечал, что его пламенные взоры не вызывают блеска в потускневших от печалей и слез глазах девушки, и едва мог скрыть злобу по этому поводу; хуже того, он с болью должен был признаться себе, что в глазах у Агнес, если она случайно встречалась с ним взглядом, отражались тайный страх, недоверие и порой даже отвращение. Едкой горечью наполнялось сердце Иво, когда Агнес в сотый раз заводила речь о том, что занимало ее мысли.

— В какую сторону мог бежать Габриэль? — спрашивала она, как бы разговаривая сама с собой. — Быть может, он сейчас где-нибудь поблизости?

— Куда же, как не к русским, ему бежать, ведь от них он и явился, — сухо отвечал Иво.

— Но у него было дело в Таллине.

— Какое дело?

— Он ведь много лет разыскивает отца. Именно за этим он шел в Таллин.

— И вы верите болтовне этого хитрого плута? — презрительно смеясь, спрашивал Иво. — Его отец был русский бродячий торговец, беглый преступник. И его двадцать лет тому назад повесили в Таллине за кражу. Он висел неделю — для всеобщего обозрения, в назидание, так сказать…

Это Иво придумал прямо сейчас. Откуда ему было знать, что девушке в подробностях известна история отца Гавриила. И опять неприятно удивился Иво Шенкенберг, наткнувшись на недоверчивый, выражающий отвращение взгляд!

Иво слегка тряхнул головой и продолжал уже в менее презрительном тоне:

— В сторону Таллина он бежать никак не мог — он ведь хорошо знает, что его там ждет: расплата за предательство и страшная, мучительная смерть. Я могу поверить, что он раньше стремился в Таллин, однако стремился он сюда вовсе не в поисках отца. У русских воевод, несомненно, есть намерение напасть на Таллин, и они выслали этого человека вперед как лазутчика; Гавриил прямо-таки создан для этого — он знает город с детства, владеет всеми языками и вообще хитер как лиса.

Иво бросил взгляд на Агнес. Та молчала. И он продолжил:

— То, что он по дороге попал к нам в руки, было, вероятно, большим счастьем для нашей родины: это показывает, что какая-то высшая сила охраняет древний Таллин. Жаль, что я поддался на его плаксивые просьбы; нужно было его в цепи заковать и держать до поры в глубокой яме, как зверя. А теперь он на свободе и может нам еще немало насолить. Но сейчас, по крайней мере, нечего опасаться, что он скоро осмелится появиться в Таллине.

Агнес думала о чем-то своем и не прикасалась к еде. А Иво, напротив, ел с удовольствием и запивал пищу вином из серебряного кубка.

— Есть, признаюсь, одна причина, которая заставляет меня даже радоваться его бегству: этот негодяй, к сожалению, является мне названым братом. Мой отец до сих пор проклинает тот день, когда из милости принял в свой дом сына коробейника, но что тут поделаешь? Он вырос вместе со мной, и мне было бы больно увидеть его на виселице, изуродованного пытками, поклеванного птицами… Кроме вас, фрейлейн Агнес, я никому не решаюсь признаться в этой душевной слабости, а то подумают, что я намеренно дал ему возможность бежать. И призовут к ответу…

— Он, значит, действительно бежал? — спросила Агнес, точно пробуждаясь от сна; казалось, она ни слова не слышала из того, что так долго рассказывал ей Иво.

Шенкенберг едва не выронил кубок и пробормотал, бледнея:

— Какой странный вопрос!..

— Вы от меня ничего не скрываете? — спросила Агнес, смотря в лицо Иво острым, испытующим взглядом; она будто чувствовала, что судьба обошлась с Гавриилом жестоко. — Не случилось ли с ним какое-нибудь несчастье?

Шенкенберг отвел свой единственный глаз в сторону; он спрятал свой глаз в кубке. Плеснул себе еще вина.