Агнес сказала:

— У него вспыльчивый нрав, вам это известно не хуже меня. Он мог поссориться с вашими людьми и… кто знает? Может быть, вы скрываете это от меня, боитесь меня испугать и огорчить? Не бойтесь, я смогу вынести самую страшную правду, но эта неизвестность может меня убить.

На лбу Иво блестели капли холодного пота, зубы его стучали. Он не выдержал пристального взгляда Агнес, вскочил и несколько раз прошелся по шатру.

Потом Иво сказал сдавленным голосом:

— Вы бредите, фрейлейн фон Мённикхузен; я вижу, болезнь вас еще не покинула. Вам крайне необходимы покой и отдых. Я сейчас пришлю старуху для ухода за вами.

— Я не хочу видеть эту женщину! — воскликнула Агнес с отчаянием и отвращением. — Я вполне здорова, отпустите меня в город, к отцу!

— Не могу…

— Мне трудно понять вас, Иво Шенкенберг. Мы ведь в двух шагах от города. Разве я не в силах сделать эти два шага?.. Ну, хорошо! Велите своим ополченцам: пусть они доставят меня в город на носилках. Ведь сидеть в подушках мне можно?

— Волнение при встрече с отцом может повредить вам, — холодно сказал Иво. — Не нужно быть лекарем, чтобы понимать это. Я отвечаю за вашу драгоценную жизнь. Если с вами что-то случится, что я скажу барону Мённикхузену?.. Нет уж! Потерпите, сударыня. Еще несколько дней отдыха, а потом… а потом посмотрим!

С этими словами Иво вышел из шатра. Во дворе он подозвал к себе брата и старуху и приказал им охранять и по возможности развлекать Агнес.

— Что, все еще не сдается? — насмешливо шепнул ему Христоф. — Говорил я тебе: пустая затея. Сердце ее уже ей не принадлежит.

— Если не сдастся — силой заставлю! — проскрежетал зубами Иво.

Можно было не сомневаться, что так и будет.

Страже Иво сказал:

— Вы головой отвечаете за то, чтобы госпожа не выходила из шатра и чтобы никто сюда не смел приблизиться. Если не поможет окрик, пускайте в ход меч — кто бы ни стоял перед вами — хоть Римский Папа.

Потом он вскочил на коня и во весь опор помчался к воротам Таллина.

Несколько часов спустя из города выехала группа знатных господ, чтобы осмотреть лагерь Шенкенберга. С одной стороны им, как и другим горожанам, хотелось удовлетворить любопытство — посмотреть на непобедимое воинство, полюбоваться на отнятый у русских шатер; с другой стороны, они должны были проинспектировать эстонское ополчение, дабы знать, на какие силы им можно рассчитывать в войне с русскими. В числе всадников были бургомистры Таллина Фридрих Зандштеде и Дитрих Корбмахер, начальник мызного отряда Каспар фон Мённикхузен и юнкер Ханс фон Рисбитер.

Мённикхузен после вынужденного бегства из Куйметса стал еще более угрюмым и вспыльчивым, между тем как юнкер Ханс по-прежнему отличался легкомыслием, хвастовством и слыл лгуном (оставалось удивляться, почему барон не замечал того, что ясно видели другие; как видно, старый Мённикхузен был очень глубоко погружен в свое горе); натура у юнкера Ханса была слишком мелкая, душа слишком низкая, чтобы сознание постигшего его несчастья могло в ней крепко укорениться. Не нужно здесь много и говорить: юнкеру жаль было потерять красивую невесту, и он не делал из своего сожаления тайны, делился им с каждым, кто только хотел его слушать, но он никогда не забывал прибавить, что уложил на месте дюжину русских и, наверное, освободил бы Агнес из их рук, если бы все мызные люди так же доблестно, как он, исполнили свой долг; однако, говорил он, не все мызные воины оказались воинами, иные — вроде юнкера Дельвига — оказались слабы, плохо подготовлены и потому сложили головы. Вместе с тем юнкер давал торжественный обет, что вырвет Агнес из «пасти льва», как только разбежавшиеся мызные воины опять будут в сборе… Если кто-нибудь удивлялся тому, что Ханс фон Рисбитер, перебивший двенадцать русских, сам не получил ни единой царапины, то «доблестный» юнкер пожимал плечами и давал понять, что в искусстве владеть мечом он достиг совершенства.

Увидев пестро одетых воинов Иво Шенкенберга, большинство которых составляли бывшие крестьяне и крепостные, юнкер Ханс наморщил нос и презрительно сказал:

— Я готов признать себя мужиком, если эти бродяги хоть одним глазом видели русских.

— Не только видели, господин юнкер, но и побеждали их, — заметил ему бургомистр Зандштеде.

— Хороши победители! — насмешливо возразил Рисбитер, геройски подбоченясь в седле. — Дайте мне с десяток бравых мызных людей, и я все это стадо доморощенных вояк мигом опрокину в море.

— Не делайте этого, уважаемый юнкер Рисбитер, — Зандштеде с тонкой усмешкой слегка поклонился хвастуну. — Это было бы не самое разумное действие, потому что сейчас упомянутые вами «доморощенные» вояки — наши самые надежные защитники.

— Сразу видно, что вы не воин, господин бургомистр, — скривился Ханс. — Иначе вы не стали бы так щедро раздавать столь почетные эпитеты.

— Воин я или не воин, но я все же вижу, что эти люди вернулись с победой и богатой добычей, а доблестный мызный отряд, бежав со своей земли, пришел к нам с пустыми руками, в поисках убежища. Что же касается дюжины убитых русских, то это, скажу вам, совсем просто. Я их сотнями в мыслях убиваю и сплю спокойно…

— Ого, вы хотите нас оскорбить! — вмиг загорелись глаза у Рисбитера.

— Тише, Ханс, — вмешался тут в разговор Мённикхузен; барон был серьезен и печален. — Нам, признай, нечем гордиться, ибо наше самое драгоценное сокровище в руках врага. Что уж теперь грудь раздувать!..

— О, Агнес, дорогая Агнес! — вздохнул Рисбитер, прижимая руку к сердцу. — Да, вы правы, барон. Враг самым подлым образом перехитрил нас и отнял наше сокровище… — он перекрестился и вознес глаза под небеса. — Клянусь всеми святыми, Агнес, я каждый божий день думаю о тебе… О, скоро ли настанет тот священный миг, когда я своими руками смогу вырвать тебя из пасти льва? Где найду я для этого подвига достойных соратников, чтоб прикрывали мне спину, чтоб защищали справа и слева?.. Куда девались все наши отважные воины, на которых можно положиться, как на себя самого?.. Увы! Крестьяне и крепостные носят теперь звание воина, а сын ремесленника Иво Шенкенберг, имени которого вчера еще никто не знал, которому отец его чеканщик доверял только лопату для угля и который не знает, как меч правильно держать… стал знаменитым военачальником! Подумать только — Ливонский Ганнибал… Я сейчас с лошади упаду.

— Разве имя Шенкенберга вам действительно больше ни о чем не говорит, юнкер Рисбитер? — спросил Зандштеде, улыбаясь. — Припомните-ка! Что случилось с вами и вашими приятелями год назад?

— А что случилось? — Рисбитеру захотелось как-нибудь поскорее замять этот разговор. — У меня памяти не хватит знать имена всех горожан и ремесленников, а также помнить обо всех случаях.

Но Зандштеде был человек аккуратный, он привык, чтобы над каждой буковкой «i» у него стояла точка; Зандштеде недосказанностей не любил.

— Ну как же! — обратился он к Мённикхузену как к свидетелю тех давних событий. — Быть может, вы, барон, еще помните ту жаркую схватку, что произошла прошлым летом на таллинском рынке между юнкерами и сыновьями горожан?

— Да, мой друг, — кивнул Мённикхузен. — Я помню то дело. Кабы не юнкер Дельвиг, дальний родственник мой, — о, храни, Господь, его славную душу! — плоховато бы другим юнкерам пришлось, — тут он повернулся к Рисбитеру. — Разве и ты там был, Ханс?

Юнкер сделал вид, что смотрит куда-то вперед, будто что-то там привлекло его внимание, и не ответил.

Бургомистр припомнил кое-какие подробности:

— Иво Шенкенберг был предводителем горожан, и рыцари потом очень настойчиво, но тщетно требовали, чтобы его судили и наказали.

Рисбитер покраснел как вареный рак; он хорошо помнил, что тогда был жестоко избит Иво. Проклятый Шенкенберг не только повалил его на мостовую, но еще и поплясал на нем, после чего у Ханса целый месяц болели ребра и он продохнуть не мог.

— Разве и ты участвовал в этой постыдной драке? — повторил свой вопрос Мённикхузен, нахмурясь.