- Где Янни? - перед нами расступаются. Какой-то лаборант шарахается от меня, как от прокаженного.

- Ему вкололи успокоительное и отвели в лазарет. Поспит пару часов, - Адамон идет к оранжерее. Пропускает вперед, плотно притворяя стеклянную дверь и отсекая тревожный шум снаружи. Отчетливо дрожащими руками достает сигареты. Закуривает с третьей попытки.

Рукав свитера промок. Странно холодные струйки опутывают предплечье, наполняют ладонь, срываются в кляксы на полу. Я двигаю рукой, направляя и соединяя - отдельные точки в линию. Сегодня я тоже могу колдовать.

Мужчина глубоко затягивается и закрывает глаза. Закашливается, из скошенного набок носа опять летят брызги - белый халат расцветает новыми пятнами. Запрокидывает голову, глядя из-под опущенных ресниц. Его усы почернели от крови. Неуверенно загораются лампы дневного света.

- Зря вы решили бежать, - вздрагиваю. Моя очередь делать глубокий вдох: забираю у него пачку и зажигалку.

- Мы остались. Уехали только родители.

Пожимает плечами.

- Значит, мы ошиблись.

- Что с мамой и папой? - с Аллой? Боль от раны расползается по венам.

- Не знаю. Неважно. Янни тоже это больше неважно. И о тебе он теперь не беспокоится, - мужчина обманчиво небрежно роняет слова. - Почему?

Сжимаю кулак. Пальцы зудят после того, как я взял один из Янниных зачарованных леденцов.

- Он знает, что я могу за себя постоять, - конечно, я ведь так ему и сказал.

- Поэтому он решился на самоубийство?

- Что? ... - нет. Он хотел убить всех остальных...

- Он не был готов к подобному. Они все не готовы, но другие попали к нам слишком поздно, когда их сила уже обрела форму. С Янни было иначе. До сегодняшнего дня. Он сознательно исказил ритуал. Создал Высшую тварь, зная, что это может разрушить его психику. Самоубийство. И я хочу знать: почему?

- Зачем? - я прислоняюсь к колонне. Тело ломит от накатившей усталости. - Чтобы заново влезть ему в мозги и заставить слушаться?

Голос Адамона звучит очень громко и одновременно далеко, словно из другого измерения:

- Да. Чтобы защитить от его собственной силы, - мужчина смял дымящийся окурок. - Если он оправится.

- Если? - за ребрами ширится стылый ужас.

- Если. Наверняка станет известно после того, как он очнется. Но я видел достаточно ритуалов, чтобы понимать, когда грань пройдена, - он замолчал, а продолжил тоном, какой я часто слышал раньше: таким Адамон А. Влодек давал распоряжения и запрашивал результаты:

- Заберешь его завтра вечером, когда закончат тесты. Для вас подготовят комнаты здесь. Сегодня заночуешь в лазарете, а утром можешь переехать. Тебе помогут с вещами.

Я отворачиваюсь. Холодно. В голове повторяется: если, если.

Если.

Что, если...

Он продолжает говорить, но я не слушаю. Сквозь растения просматривается кусочек коридора. Картинка в рамке листвы: воробей. В подвале, полном дверей и сеток. Сидит на полу и глядит прямо на меня.

- Калеб! - моргаю. Адамон морщится и поправляется:

- Мария. Наш психолог научит тебя оказывать Янни необходимую поддержку. Будьте послушными мальчиками - и все наладится.

- До следующего ритуала, - говорю я птичке. Она прыгает навстречу.

- Скорее всего. Но если ты думаешь, что хуже некуда... - он милосердно не заканчивает предложение. - Мы не меньше твоего заинтересованы в его благополучии.

До отрезвляющей боли стискиваю простреленное плечо, выталкиваю сквозь зубы:

- Конечно, ведь огонь - редкая сила, - смеюсь. Так Адамон А. Влодек сказал в первый день. Птица скрылась за цветами, но она подбирается ближе, и скоро снова покажется.

Мужчина выпрямился, вздернул подбородок, посмотрел свысока - хоть сам и на добрых полголовы ниже. Процедил:

- Ты это сделал с ним, хоть я не понимаю... - раздраженно выдыхает. - Вы оба виноваты в случившемся. И ты заплатишь свою цену, как он заплатил свою.

Адамон говорит что-то еще, про отчеты и консультации, расписание дня. Обычное дерьмо, наполняющее его жизнь. А теперь и нашу. Я опять отключаюсь, а потом он замолкает и грубо отбирает сигареты.

- Завтра в восемь, - уходит. Воробей выныривает из-под сочной зелени папоротников. Я съезжаю по колонне вниз.

Протягиваю красную от крови руку.

Совсем рядом разбирают завалы, уводят пострадавших в третий медицинский блок. Приближаются шаги и разгораются лампы. Университет залечивает рану, а я шепчу:

- Пойдем.

И вижу вдруг иное: Янни на фоне ночного окна в нашей спальне. Длинный узкий силуэт, плоская тень дневного брата. Те, что плещутся в углах комнаты, гораздо реальней. Я уже засыпаю, но замечаю, как очищается лунный свет. Стихают шепотки. Скрипит открываемая клетка. Трепещут крылья.

Утром птиц больше, чем было вечером.

***

Что-то уходит в каждом ритуале. Уходило и раньше, когда овраг осветился - когда сам Алек впервые полыхнул и раздвинул границы привычного. Уходило постепенно, незаметно, день за днем, когда я молчал, когда и брат замолкал, а между нами ширилась заполненная волшебством пропасть. Ушло навсегда в день, когда из плоти сотни мертвых тварей Янни создал одну - живую, яростную. Свободную.

- Я больше не могу, - голос Янни возвращает в реальность. Смотрю на останки рисунка и его опущенную голову. Он сейчас не об уборке.

- Знаю, - отвечаю мягко. Запах крови намертво въелся в мою кожу.

- Мы должны это закончить, - говорит в пол. Кажется, если хоть на секунду отвлечется, снова пропадет в водовороте забытых дней. Я сжимаю кулаки, чтобы не коснуться.

Пусть побудет со мной еще немного.

- Оставь меня и уходи. Найди их. Убирайся отсюда, - тихонько, чтобы никто не услышал. Накрываю по-птичьи тонкие пальцы. Вздрагивает, поднимает опустевшие глаза.

Смаргивает, не понимая.

Ушел.

С того ритуала его мысли стали зыбкими и рваными. Легкими, поверхностными. Порхают по кругу, и, подчиняясь их танцу, Янни жадно впитывает происходящее вокруг и подмечает детали, и ищет связи. И делает выводы - ненужные, пустые, вроде:

- Смотри, Калеб. Вот эти двое друзья, но недавно поссорились, и тот, в зеленой кофте, виноват, но мириться первым пойдет другой. А та белобрысая девчонка в синем платье вчера играла с котенком, - делится громким шепотом, дергая меня за руку и возбужденно сверкая глазами. Иногда Янни ошибается - и легко соглашается, если я говорю, что он не прав. Даже если наверняка прав. Он больше не спорит: ему нечего отстаивать. И некогда, он должен цепляться за ускользающие ниточки чужих историй, чтобы не заметить дыр в своей. Чтобы пол перестал уходить из-под ног, а время - распадаться на части.

До боли знакомое ощущение и слишком простая мысль: я точно так же всматривался в него, чтобы не видеть себя.

А теперь он стал моим отражением.

- Что же мне делать? - хмурится. Пожимает плечами: о чем ты? Не понимаю. Верно, для ответа придется занырнуть до самого дна в глубину нашей жизни, а ему едва хватает сил держаться на плаву.

Мне тоже.

Несколько раз я водил брата в наш двор у стадиона. Домой. На крышу. В школу. Мы ездили и на дачу, к злополучному оврагу.

Но Янни лишь молчал, сжимая губы в тонкую линию, а потом:

- Пойдем, - одними губами. Признавая поражение.

В одиночестве он начинает шарить взглядом вокруг и терзать нервными пальцами одежду. Метаться по комнате или сидеть, сжавшись, в углу. И рисовать.

Часами выстраивает сложные многоуровневые чары, повергающие остальных техников в трепет. Создает, что хочет, согласно движению каких-то внутренних векторов, не реагируя на просьбы, предложения, приказы. Рисует везде, даже в наших комнатах - аппендиксе научного корпуса. Сначала люди из Администрации были против, ожидая, что Янни запустит очередное заклинание и разнесет Университет на куски, но он ни разу не порывался проверить, работают ли его формулы.

Теперь он не пользуется магией. А попытки вернуть память умирают в тупике выцветающего глянца фотографий: