Я стояла спиной к публике, склонив голову и сжав все мышцы для финального пируэта, когда услышала, как на одну секунду сбился голос Кима. На одну единственную, фальшивую ноту, и в следующий момент мое левое обнаженное плечо пронзила боль. Я потеряла контроль, и на публику обрушился шквал проливного дождя и пронзительный осенний ветер, толпа возмущенно зашевелилась, все спокойствие и камерность распались, уступая место начинающейся панике. Но в следующий момент все утихло. Кто-то перехватил управление погодой, и я не могла понять кто ― Ким пел, музыканты играли ― естественно, сильно, как будто ничего не произошло. Я отступила назад, перехватила вопросительный взгляд Кима, кивнула утвердительно ― со мной все в порядке ― и задала свой невидимый вопрос. Ким кивнул в ответ.
Что ж, расслабляться было нельзя. Недоверчивость досталась из забытого прошлого, сохранилась странным наследством, которое я спускала так легко и расточительно, не зная цены. Но этот урок я постараюсь запомнить. Еще неплохо бы понять, за что, против кого была направлена агрессия ― против меня лично? Что-то выдало работу с ресурсом? Или это касалось всех музыкантов, как представителей общества, использующего силу? Непременно нужно выяснить, но позже. А сейчас время для ответного действия. Старегы перешагнули барьер первыми, и сейчас играть по их правилам ― уже не деликатность, а слабость.
Приобретенный сценический опыт помог быстро собраться, загнать боль на второй план, снова почувствовать музыку. И я продолжила свой танец, вызывающе повернувшись к публике левым плечом, из которого текла кровь и торчала инкрустированная рукоятка метательного кинжала. На всякий случай попробовала поставить вокруг себя защитный экран, но обнаружила, что это уже сделано. Тогда я непринужденно, будто это не требовало никаких усилий, извлекла кинжал из раны, провела над поврежденным местом рукой театральным жестом. И закружилась в вихре звуков припева, мысленно концентрируясь на ускорении регенерации. Когда я в следующий раз повернулась к публике левым боком, по плечу все еще текла кровь, но рана исчезла. Я слышала волнение в толпе, но властный зов музыки останавливал стагеров, заставляя подчиниться ритму, аплодировать и смотреть.
Глава 23
После концерта мы не ставили печать группы и не общались с публикой. Я сидела в тени, восстанавливая силы ― медицинское вмешательство всегда требует исключительных затрат. Особенно если отсутствует специальное образование, которое позволяет детально представить, что именно ты лечишь и как.
Мы дожидались, пока опустеет площадь, чтобы собрать оборудование и уехать, когда к нам зашел небольшой человечек с острой бородой. Он коротко представился старейшиной общины и сделал шаг к костру. Мы поздоровались, но никто не предложил посетителю сесть, и мужчина неловко переступил с ноги на ногу.
― Простите, ― сказал он наконец, ― мы нарушили законы гостеприимства. Мы приносим свои извинения, и надеемся, что вы приедете к нам во время вашего следующего путешествия.
Ким неопределенно кивнул, я не поняла, это было согласием или приглашением к продолжению беседы.
― Но мы просим не привозить с собой женщину из Нелоуджа, ― продолжил незваный гость, ― ее поведение, открытая демонстрация силы была оскорблением для всех нас.
― Вы чуть не убили члена моей команды, мою девушку, ― резко сказал Ким, ― и вы еще ставите мне условия?
Ветер угрожающе взвыл, поднимая клубы пыли, соглашаясь с ним. Сложно сказать, был ли это естественный порыв, или намеренный театральный эффект. Поземка змейкой закрутилась вокруг ног старейшины и опала песчаными узорами на грубые потрепанные башмаки.
― Том не собирался убивать ее. Он просто хотел выразить наше возмущение.
― Кто бы это ни был, он метил в сердце, ― сказал Ким. ― Вероятно, он полагал, что это не смертельно? Я в последний момент успел изменить траекторию ножа.
― Вы?! ― потрясенно спросил старейшина.
― Разумеется, ― холодно ответил Ким. ― Иначе мы бы сейчас не разговаривали. Думаю, тему можно считать закрытой. Мы выступаем за границами вашей территории, не демонстрируем яркие эффекты, мы, оказывается, рискуем жизнью, и вы все еще ставите условия?
Поземка снова закрутила песок, быстрее и яростнее, поднялась до колен. Незваный гость нервно отступил на шаг, махнул рукой.
― Подождите, ― вдруг спросила я. ― Но почему именно я?
Человек с острой бородой резко повернулся ко мне. У него было доброжелательное лицо, но глаза холодные и прозрачные, как вода из колодца. Ветер утих, прислушиваясь.
― Вы из Института, ― сказал старейшина, ― в вашем танце есть элементы праздничных танцев сотрудников, это очевидно.
― Допустим, ― согласилась я, так как не было смысла отрицать этот факт, не имея никаких аргументов в памяти, ― но за что вы нас так ненавидите?
― Мы не ненавидим. Мы боимся. Боимся стать такими, как вы, ― выплюнул слова старейшина.
― Может быть, мы и не идеальны, ― возмутилась я, ― но у нас есть вещи, которые вам бы не помешали.
― Какие? ― агрессивно спросил он, ― Назовите.
― Благодаря Институту в Нелоудже есть, ― я замялась, ― вода в каждом доме, общественный транспорт, порядок. У нас очень низкий уровень преступности. Неизлечимо больные могут обратиться в Институт за помощью, крестьяне получают помощь от Института во время засухи...
Я аполитична и слаба в таких вопросах. Честно говоря, мне было все равно, и я не любила Нелоудж, этот хаотичный, бесцветный, приземистый город. Но голос старейшины, вызывающий тон, звучал как личное оскорбление, и Нелоудж хотелось защитить, как честь. Иррациональный порыв. В конце концов, что останется иначе у девушки без прошлого?
― И чего это им стоит? У вас варварские законы, вы калечите людей за воровство ― просто потому, что Институт может легко излечить эти раны. Вы смотрите, как люди болеют и умирают, хотя можете, знаете, как можно помочь ― всего лишь вопрос денег, ведь помощь Института отнюдь не бесплатна, верно? У вас лишь одна отличительная черта ― жадность. Вы жадны до денег, жадны до власти, жадны до информации. Вы ведь даже слова не можете промолвить просто так ― "знание имеет свою цену", так у вас говорят? Вы стираете себе память, когда больше не можете вынести бремя воспоминаний, и стираете память другим, если они узнают нечто, чем вам жаль поделиться. Мы просто не хотим быть как вы. Мы считаем, что ресурс ― это метка дьявола, которая дает силу, но изменяет душу. Мы разговариваем бесплатно. Мы горюем искренне. Мы умираем один раз и навсегда, а не живем десятки полужизней без прошлого.
― Довольно, ― отрезал Ким и встал, показывая, что разговор окончен.
Я осталась сидеть, разглядывая резную рукоятку. Слова старейшины были возмутительно неприятны, но из головы не шел мальчик с зелеными глазами. И еще один, без левой ноги, который несколько дней просил милостыню у реабилитационного центра, а потом пропал. Мы все догадывались ― куда, Институт не терпит нищих в столице. Но ведь сотрудники могут вылечить любую хворь ― это, действительно, всего лишь вопрос денег. А история северного странника? Если один человек мог стать богом и превратить бесплодную землю в краю вечной мерзлоты в райские сады, то что может директор Института?
