Сказать, что Симон вначале был не в восторге от переселения к деду, – значит ничего не сказать. Он бы, разумеется, предпочел снять угол в мансарде на Сен-Жермен-де-Пре, неподалеку от университета, но из-за заоблачных цен даже на простую каморку с туалетом на площадке он, смирившись, обосновался у Макса. О том, что дед тоже был не в восторге от перспективы принять его у себя, он узнал, подслушав телефонный разговор Макса с матерью, из которого понял, что она своего родителя просто уговорила.

– Хотя бы это ты можешь для меня сделать! Раз уж ты совсем не помогал мне, когда я училась, – проскрипела она тем неприятным, сварливым тоном, которым обычно разговаривала с Максом.

Эгоизм деда был семейной легендой. В итоге Симон старался занимать в квартире как можно меньше места и проводил все время, уединившись в своей комнате, что не особенно шло на пользу его цвету лица. Он скучал по Шантийи, родительскому саду, лошадям, лесу, матери, своей комнате… Словом, по всему, от чего он два месяца назад с таким энтузиазмом сбежал в Париж.

Он открыл окно, чтобы покурить косяк, и покосился вправо, на окно Дории. Свет не горел – добрый знак. Затем он поднял взгляд на окно Анжелики. В некоторые удачные вечера он видел, как она раздевается, но теперь она, наверное, уже спит… Погасло последнее окно в подъезде «В». Лео Клайн из студии «Клайн Дизайн» наконец ушел из своего кабинета. Симон в последний раз затянулся косяком, закрыл окно, захлопнул ставни и нырнул в постель. Его мозг перелистал знакомый каталог эротических картинок, в том числе и весьма горячих, но в этот вечер Симон Ламбер заснул сразу же, только успев положить руку на ширинку трусов.

Как-то утром Мира позвонила в дверь квартиры, чтобы передать Дории пакет, который только что оставил у нее некий молодой блондин. Фредерик в роли почтальона-фотографа, умора да и только!

– Когда он заглянул ко мне, то попросил разрешения сфотографировать меня в моей ложе. Никуда не спешил, улыбался. Такого приятного человека редко встретишь. И взгляд из-за очков добрый-добрый… Я из тех женщин, которые замечают подобные вещи.

Мира подождала немного, не выпуская из рук конверты, надеясь узнать какие-либо подробности об этом ангельском посланнике.

– Спасибо, Мира! – сухо поблагодарила ее Дория, пытаясь забрать конверты.

Консьержка поджала губы:

– Он попросил, чтобы ты позаботилась о переадресовке писем. Он больше не хочет заниматься твоей почтой.

Дория закрыла дверь со вздохом. Она вспомнила, что принесла с собой пачку конвертов в тот день, когда ходила за своими вещами, и положила их на письменный стол, пообещав себе разобрать их позднее. Она уложила письма красивой прямоугольной стопкой, села за стол и взялась за работу. Сначала она поискала отправителя, от которого можно было ожидать хороших новостей, например чека или приглашения на крутую вечеринку, но не нашла ничего. Зато отыскалось три письма от ее банкира. У Дории с шестнадцати лет был счет в Генеральном банке. По странной иронии судьбы, тот же банк являлся собственником особняка, в котором жил Макс.

В первом конверте банковская выписка уведомляла ее о перерасходе в четыреста евро и, следовательно, об отказе в оплате по последнему выписанному ею чеку. Во втором конверте было уведомление о необходимости как можно скорее исправить ситуацию. В свежей почте было напоминание о банковских расходах за месяц – всего-навсего тысяча пятьсот евро: банковские комиссионные, оплата уведомлений и расходов на процедуры банка и налоговые сборы. Кроме того, банкир просил ее как можно скорее с ним связаться.

Дория отложила письма с бьющимся сердцем. Тысяча пятьсот евро! За какие-то несчастные четыреста евро перерасхода…

Дория начала нервно прибираться в комнате, мысленно отшлифовывая реплики, которыми она собиралась наградить банкира: «Ваша система – машина для загребания штрафов», «Ваши капиталы складываются из отчислений с тысяч таких мелких счетов, как у меня», «Перерасход бывает у каждого пятого француза», «Прогнило что-то в финансовом королевстве» и так далее.

Она злобно взбила подушки, которыми отец украсил кровать для придания ей сходства с диваном, засунула свои сапожки в нижнее отделение шкафа, которое он освободил, чтобы было больше свободного места для ее вещей. Внезапно сложившаяся ситуация предстала перед ней во всей своей неприглядной реальности. Ничего в этой комнате не принадлежало ей, кроме одежды. У нее никогда в жизни не было своей крыши над головой, не было никаких ясных перспектив на будущее, ни одного конкретного проекта, не планировалось никаких денежных поступлений. И почему только она выбрала эту злосчастную профессию? Какая загадочная сила толкала ее каждый день вставать и снова пытаться бросить вызов судьбе? Она не мечтала, чтобы ее имя было у всех на устах, не грезила о своем лице на плакатах, экранах, страницах журналов. Она всей душой стремилась лишь к одному: перестать быть Дорией Даан, хотя бы пока исполняется роль, влезть в чужую кожу, чувствовать, действовать, жить иной жизнью.

Дория была актрисой. Актрисой совершенно безвестной и при этом выбившейся из сил. Ее драматический талант пока мог проявиться всего лишь в нескольких телефильмах и многочисленных рекламных роликах. Ее агент Жослин Дюбуа должна была находить ей настоящие, серьезные роли, но чаще всего предлагала лишь рекламу всяких унылых товаров, маргарина например. Тем не менее эти съемки приносили Дории основную часть ее доходов.

Чтобы как-то себя отрекламировать, она придумала концепцию юмористических видеороликов под названием «Бизз-базз». Это был веселый тележурнал, в котором Дория и Беттина сообщали исключительно о необычных новостях: о рождении близняшек с разным цветом кожи (одна белая, другая негритянка), о прыжке в воду девушки-инвалида в кресле с двумя электродвигателями и поплавками, об изобретение спрея, позволяющего ощутить опьянение на несколько секунд…

Они тратили массу времени на поиск информации, сочинение текстов, на то, чтобы загримироваться, снять, смонтировать и выложить видео онлайн на их канал в Ютьюбе и на страницу в Фейсбуке, а также разбросать ссылки по всем доступным социальным сетям. Их относительный успех пока еще не привлек внимания кинопродюсеров и телевизионщиков, но они не расставались с надеждой когда-нибудь достичь своей цели.

Остальное время, то есть большинство вечеров, Дория проводила в барах, концертных залах, клубах. Ночь окрыляла ее, глаза, казалось, начинали видеть в темноте. Вот почему ее называли кто совой, а кто и ночной пташкой.

А пока Дория была должна своему банку почти две тысячи евро. Она накинула куртку и отправилась к своему агенту.

Агентство «Рашель» занимало помещение на втором этаже ветхого особняка на бульваре Бон-Нувель, рядом с театром «Жимназ». Агентство было названо в честь прославившейся в XIX веке актрисы Рашель, которая впервые вышла на сцену в театре «Жимназ» в январе 1837 года в возрасте шестнадцати лет. У нее был короткий роман с Альфредом де Мюссе, который написал о ней: «То было невежественное создание, живущее инстинктом, настоящая принцесса цыганского племени – щепотка пепла, в которой тлела священная искра». Эти несколько строк красовались на визитных карточках, рекламных буклетах, а также всех бланках агентства «Рашель», включая и контракты.

Директриса агентства, как говорили, была твердо убеждена, что в каждой из «лошадок», на которых она сделала ставку, горела эта «священная искра». Дория так и не смогла уточнить, распространяется ли эта уверенность на нее.

Дория толкнула массивную входную дверь. Помещение агентства, безупречно новое, со свежевыкрашенными стенами, мебелью светлого дерева и строгих линий, являло собой несомненный контраст с ветхостью самого особняка. Стена за стойкой администратора была украшена черно-белыми фотографиями сотен актеров, сценаристов, режиссеров, знаменитых и не очень. Агентство, что называется, показывало товар лицом. Это был всего лишь способ продемонстрировать потенциальным клиентам, что в этом аквариуме водятся и крупные рыбки. Дория отказалась от попытки найти в этом море лиц себя, кивнула администраторше и, цокая каблучками по паркету, направилась в кабинет своего агента. Жослин, предпочитавшая представляться как Джосс, что-то сосредоточенно печатала двумя пальцами, уткнувшись носом в экран компьютера.