Сесил сидел один в своём кабинете в Хэмптонкорте; свечи на столе догорели, но в комнате уже было достаточно светло, чтобы обойтись без них, а из окна доносилось пенье птиц, которые приветствовали наступление нового весеннего дня. Он ушёл с королевского маскарада глубокой ночью, после того как один из секретарей прошептал ему на ухо срочное известие. Сесил был уверен, что королева не заметит его отсутствия; он не участвовал в легкомысленной половине её жизни и не располагал той нервной энергией, которая позволяла ей танцевать до зари, а потом работать целый лень, не нуждаясь в сне. Однако эту ночь провёл без сна и он: сел за письменный стол, развернул поданную ему бумагу и, прочитав её, отослал секретаря спать. Сесил был невозмутимым человеком с крепкими нервами и завидным хладнокровием; даже в эту минуту он не подал виду, будто встревожен и удивлён, а подумал прежде всего о том, как скрыть от всех то, что написано на этом листе мятой грязной бумаги, до тех пор, пока он не решит, как поступить и как известить об этом королеву.
Этот документ сейчас был развернут у него на столе, и в конце его была видна папская печать с чётким изображением трёхъярусной тиары и ключей апостола Петра, стража Царствия Небесного. Сесилу эти символы были ненавистны от рождения, и вот уже одиннадцать лет их не выставляли в Англии на обозрение. Верхний край документа был надорван — его сорвали с дверей собора Святого Павла, к которым он был приколочен. За последние два часа Сесил столько раз прочёл его, что выучил наизусть до последнего слова.
«Пастырское послание Его Святейшества касательно Елизаветы, самозваной королевы Англии, и прибившихся к ней еретиков».
Итак, Папа Римский наконец отлучил её от церкви. Он терпел одиннадцать лет — вероятно, надеялся достичь с ней компромисса после того, как она вступит в брак с католиком или другим путём, хотя Сесилу было известно, что этому не бывать, — но теперь слово Папы делало Елизавету в глазах всего христианского мира отщепенкой, незаконнорождённой похитительницей престола, гонительницей истинной религии; оно освобождало её подданных, исповедовавших католическую веру, от присяги на верность ей. Друзья Елизаветы объявлялись врагами Рима и анафема, которой была предана она, автоматически распространялась и на них. Теперь святая обязанность любого католика в Англии заключалась в том, чтобы при первой же возможности свергнуть Елизавету с престола.
Никто из её советников не предполагал такого оборота событий; они уже привыкли считать Папу далёким и бессильным врагом, который слишком слаб, чтобы что-либо против них предпринять и готов смириться с методичным уничтожением своей церкви в Англии в надежде на то, что после смерти Елизаветы к власти придёт Мария Стюарт и повернёт всё на прежний лад. Однако Елизавета не умерла; более того, её преемница стала пленницей, которую она могла в любую минуту лишить жизни. А если бы Мария умерла, править Англией стал бы её сын, который воспитывался в духе самого фанатичного протестантизма. Если бы Мария сохранила свой трон или была казнена, не успев поднять мятеж в Шотландии, Папа Римский никогда бы не сделал этого шага, после которого у него не было пути назад. Теперь он знал: единственный способ сохранить католическую веру в Англии — это свергнуть Елизавету с трона в пользу Марии, и английская королева была отлучена от церкви именно с этой целью. Отныне казнённые участники Северного мятежа становились мучениками за веру, а все будущие бунтовщики получали благословение самого Папы. Что же касается католических держав Европы, то папское послание прямо подстрекало их к священной войне против Англии. Кто-то прибил его к дверям собора Святого Павла; даже если этих злоумышленников удастся найти и покарать по всей строгости закона, буллу уже видело много людей, и заставить их молчать не удастся; кроме того, во все крупные английские города наверняка тайком провезены другие экземпляры.
Сесил сидел в своём кабинете уже почти три часа и размышлял, что теперь предпринять и как защитить Елизавету, приговорённую к смерти в собственном королевстве.
— Мне сказали, что у вас в окнах до сих пор горит свет. В чём дело, Сесил?
Она стояла на пороге одетая в маскарадный костюм, сверкающий драгоценными камнями, а на руке у неё болталась раскрашенная маска с султаном.
Секретарь королевы нерешительно встал с места и прикрыл ярко-алую печать на документе ладонью.
— Мне не хотелось вас тревожить, госпожа. Я думал, вы уже отошли ко сну.
Елизавета рывком захлопнула дверь и подошла к столу.
— Я веселилась. Вам иногда следует брать пример с меня и убивать время не только за работой, но и за развлечениями. Уберите руку и покажите мне, что вы прячете.
Он молча протянул ей документ, и она прочла его, не сняв с правого запястья висевшую на ленте золотую маску Дианы, богини охоты.
— Нортумберленда и Вестморленда это уже не воскресит, но вдохновит тех, кто захочет идти по их стопам, — сказала она. — Я незаконнорождённая самозванка, и всякий, кто свергнет меня с престола или вонзит кинжал мне в сердце, совершает подвиг во славу Господню. Такое же послание было издано против моего отца, а он умер в своей постели.
С этими словами она швырнула папскую буллу обратно на стол.
— При вашем отце всё было по-другому, — проговорил наконец Сесил. — На его трон не было претендентов-католиков, кроме его родной дочери Марии. Хотя она была нечестива и деспотична, она бы никогда не восстала против него.
У Елизаветы вырвался невесёлый смешок:
— Просто не успела бы: появись у неё такие мысли, ей бы пришёл конец.
— Франция тогда была на ножах с Римом, — продолжал между тем Сесил. — Теперь они союзники. Испания была не в состоянии начать против нас войну, в Германии была смута, протестантское движение по всей Европе было слишком мощным, чтобы позволить кому бы то ни было исполнить папский приговор, вынесенный вашему отцу. Благодарение Богу, госпожа, что ему так посчастливилось. Ваше положение куда тяжелее.
— Только в одном отношении, Сесил, и все эти годы здесь не произошло никаких изменений. — Она села лицом к нему и предостерегающе подняла руку, когда он захотел возразить. — Дело не в Марии Стюарт: это ваш пунктик, но для меня Мария куда менее опасна, чем мой милый зятёк, испанский король. Я отлучена от церкви — что ж, отлично. Мария Стюарт — моя преемница, но Франция не пойдёт на меня войной, чтобы посадить её на престол, потому что там понимают: я убью Марию, как только первый французский корабль будет замечен в водах Ла-Манша. У себя дома мы подавили один мятеж, и все остальные, когда настанет их черёд, будут подавлены точно так же. В нашем распоряжении лучшая в мире тайная полиция, самые устрашающие пытки и казни, которые только измыслил человеческий разум, а все потенциальные заговорщики находятся под нашим надзором. Если мы будем знать тайны Марии Стюарт, нам со временем станут известны все тайны наших врагов в Англии и на континенте. Я боюсь не Марии, а Филиппа Испанского. Вы говорили об его отце, императоре Карле. Его руки тогда связывала война в Германии, руки его сына теперь связывает война в Нидерландах. Однако так будет не всегда. Кроме того, Карл Пятый был политиком, а его сын — фанатик. Настанет час, и он попытается исполнить это. — Она указала на буллу. — Некогда он был королём Англии; он ненавидит наше государство не меньше, чем меня. Он будет рад устроить здесь такую же резню, как в Нидерландах — не к вящей славе Господней, а к вящей славе Филиппа; для него это одно и то же. Он не станет со мной воевать для того, чтобы посадить на моё место Марию Стюарт; мне уже надоело вам это повторять. Он не намерен проливать испанскую кровь для того, чтобы отдать половину нашей страны Франции. До тех пор, пока Мария Стюарт жива, с его стороны нам ничего не грозит.
— Он был замешан в заговоре Ридольфи, — напомнил ей Сесил. — Тогда он обещал мятежникам войско и деньги, почему бы ему не поступить так и теперь?
