В Шотландии обстановка была куда менее спокойной. Граф Арран ворвался с шайкой вооружённых людей в часовню королевы во время мессы, и её сводному брату лорду Джеймсу со слугами пришлось обнажить шпаги и заставить их удалиться. Графа Босуэлла, преданного сторонника Марии, пришлось выслать из Эдинбурга, чтобы успокоить других лордов и лишить его возможности отомстить Аррану и другим за нанесённые оскорбления, развязав на улицах столицы кровавую межклановую резню.
К угрюмому лорду Джеймсу, снедаемому завистью к королевскому сану своей красавицы сестры, Марии Стюарт приходилось подлащиваться, чтобы успокоить его подозрения и побудить его к защите королевы; ярый ненавистник папистов епископ Джон Нокс, который провозглашал со своей кафедры о наступивших временах блудниц и Иезавелей, в ответ получал лишь вежливое приглашение явиться во дворец Холируд для дачи объяснений, хотя Мария мечтала о том, чтобы заточить его в темницу.
В эти первые месяцы в Шотландии вспыльчивая и неосторожная девица, которая во Франции была так невоздержанна на язык и столь уверенна в своей способности очаровать любого врага, проявила потрясающую выдержку перед лицом непрерывных вмешательств в её королевские прерогативы и личную жизнь. На заседаниях государственного совета она сидела тихо, вышивая и слушая, как её сводный брат лорд Джеймс и другие лорды принимают за неё решения. Оставшись одна, Мария часто плакала, но на публике она всегда была кроткой, умеренной и терпеливой, хотя и не казалась при этом слабой. Единственным её оружием было обаяние; несмотря на свою молодость и неопытность, она поняла это и пользовалась этим оружием с максимальной эффективностью. Для окружавших её загрубелых и жестоких людей она была чем-то необычным, и это так же было ей на руку. Они не понимали её, но природная проницательность не позволяла им вовсе её игнорировать. Постепенно она начала завоёвывать некоторых из них на свою сторону и сумела снискать восхищение народа. Хотя Нокс и реформаторы запугивали свою паству гонениями со стороны католиков, которым покровительствует идолопоклонница-королева, Мария сделала всё от неё зависящее, чтобы продемонстрировать свою терпимость к религии, которую она ненавидела и которая объявила её собственной вере войну не на жизнь, а на смерть. В Шотландии не сжигали еретиков, не принималось никаких законов, которые бы ограничили тираническую власть местной протестантской церкви и её пресвитеров, а о вторжении французских войск, которые бы научили еретиков-шотландцев почитать свою королеву, и речи не было. Хотя верой, акцентом и воспитанием Мария Стюарт отличалась от своих подданных, она ездила среди них верхом в костюме шотландской горянки, танцевала их танцы и ела их пищу; словом, старалась продемонстрировать, что в главном она такая же, как они. Несмотря на неодобрение Нокса и других, которые придирались ко всему, что бы она ни делала, постепенно при дворе Марии Стюарт стали воцаряться изысканность и просвещение. Вокруг неё собирались музыканты и поэты; в мрачных залах Холируда зашумели весёлые балы, его стены украсились роскошными гобеленами и шелками из Франции, а угрюмых шотландских лордов в нём принимала милостивая красавица королева, которая очень старалась показать, что ценит их всех одинаково. В стране царил мир, если не считать вспышек насилия в городках на границе с Англией и стычек между враждующими кланами в столице; если они начинали разрастаться во что-то более серьёзное, их подавляли войска королевы при содействии горожан. Казалось, в королевстве начинают укореняться законность, а анархия отступает, и это получило поддержку у всех, кроме разве что самых завзятых разбойников. Популярность королевы во всех слоях общества росла, и поэтому оскорблять её веру и привычки стало менее безопасно.
Её репутация, как и репутация её фрейлин, была выше всяких подозрений; королева Мария и прислуживавшие ей четыре Марии, дочери самых родовитых шотландских дворян, следили за этим с особой тщательностью. Особенно нравилось шотландцам сравнивать это благонравие с безобразными скандалами, слухи о которых доносились до них из Англии; там самозваную королеву Елизавету, именовавшую себя «королевой-девственницей», окружали фавориты и льстецы, причём самому гнусному из них, пресловутому Дадли, она позволяла во время одевания входить в свою спальню и подавать себе сорочку.
Исповедовавшая католическую веру королева пуританской Шотландии подавила в себе любовь к нарядной одежде и облачалась в скромные бархатные платья, закрытые до самой шеи, в то время как в Англии Елизавета принялась всё больше и больше открывать взорам мужчин свою девственную грудь. Если англичане любили Елизавету за то, что она появлялась среди них разодетая в пух и прах, осыпанная драгоценностями, нарумяненная и с завитыми волосами, уложенными в высокую причёску, шотландцы гордились сдержанной и скромной наружностью своей государыни. В Европе теперь оказалось две королевы-соперницы, и хотя Мария была слабее, она была моложе и отличалась более крепким здоровьем. Ей было всего девятнадцать лет, её доброе имя было незапятнанно, и она с полным основанием претендовала на трон, на котором сидела женщина десятью годами старше, отличавшаяся сомнительной репутацией и, как считалось, слабым здоровьем. Тот, кто женился бы на Марии, вполне мог оказаться королём как Англии, так и Шотландии. Мария была разочарована, когда её встреча с Елизаветой, которую та всё время оттягивала, была в конце концов отложена на неопределённый срок. Она сгорала от любопытства увидеть женщину, которая писала ей такие дружеские письма и при этом, по словам Босуэлла и её брата Джеймса, отличалась змеиной хитростью и не заслуживала доверия. В душе Мария Стюарт считала Елизавету вульгарной особой и извиняла её небезупречный вкус тем, что её мать была авантюристкой из торгового сословия. Что до нравственного облика английской королевы, Мария считала это её личным делом, хотя и сожалела, что она так демонстративно выставляет напоказ свою распущенность. Заверения в тёплых чувствах, которые выражала Елизавета в письмах к ней, вполне могли быть искренними; осмелев, Мария уже думала, что в их основе лежит страх, и была готова проявить великодушие и подождать, пока Елизавета умрёт от какой-нибудь из часто мучивших её болезней, а лишь потом заявить о своих правах на английский трон. Такая недальновидность объяснялась гордостью и уверенностью в том, что хитрости не дано восторжествовать над знатным происхождением. Тем не менее она передалась шотландским дворянам, и они тоже размечтались, завистливо поглядывая на соседей: покорение Англии сулило богатую добычу, о размерах которой они могли судить по набегам на приграничные английские селения; кроме того, возможно, с помощью Марии, которая была для них лишь средством достижения этой цели, удастся отомстить за поражения в ожесточённых англо-шотландских войнах. Шотландское дворянство любило свою королеву, потому что она отлично ездила верхом и была, по-видимому, сильной духом женщиной; они повиновались ей потому, что она этого просила, но только в тех вопросах, где это им ничего не стоило.
Верности монарху в том смысле, как понимала её Мария, в Шотландии не существовало, но она этого не знала и обманывалась. Божественное право королей, ради утверждения которого в Англии Генрих VIII пролил столько крови, никогда не проникало в Шотландию, где отношение к трону было совсем другим — здесь преходящей власти монарха только завидовали, а взойти на трон ценой убийства или завоевать его силой оружия считалось вполне естественным. Правитель этой страны не был Божьим помазанником, наделённым теми же мистическими свойствами, что и сам папа римский; нет, король был всего лишь самым сильным и волевым из лордов, и его царствование продолжалось лишь до тех пор, пока не появлялся кто-то сильнее и не свергал его с престола.
Мария этого не замечала, хотя её и предостерегали, но, учитывая полученные предостережения, в первый год своего царствования она старалась действовать как можно осторожнее. Однако постепенно она привыкла к своей власти, на деле лишь номинальной, к всеобщему почитанию и перестала замечать то, что на самом деле творилось вокруг. Её брат, казалось, был вполне доволен своим нынешним положением; как она полагала, он перестал завидовать се королевскому сану, ведь Мария присвоила ему титул графа Муррея, а на заседаниях государственного совета он всегда сидел на первом месте. Ей казалось, она навсегда заручилась его поддержкой, устроив его брак с дочерью графа-маршала Шотландии, который раньше не желал иметь незаконнорождённого зятя, пусть даже и королевских кровей. Мария Стюарт была слишком прямодушна и слишком благородна, чтобы понять: лорд Джеймс пользуется её милостями, в том числе и услугами свахи, но не чувствует благодарности, коль скоро они исходят от неё.
