Когда приходило время снимать гипс, мать везла меня в больницу. Мы брали такси, и мать требовала, чтобы больница возместила ей эти затраты, но вместо того, чтобы потратить деньги на такси домой, она припрятывала их, и мы возвращались пешком. Доктор поглядывал на потрескавшийся, стертый край гипса и отчитывал меня за то, что я слишком много ходила, но мать не обращала на это внимания, и мне, конечно, приходилось следовать ее примеру.

С появлением у Ханиф ребенка, Фразанда, у меня прибавилось работы. Она вроде бы была очень занята с малышом, а потому помогала мне даже меньше, чем обычно. Только Мена приходила в кухню, чтобы немного помочь помыть посуду и убрать. Однако подметала полы, вытирала пыль, стирала всю одежду и готовила только я.

Я постоянно сильно уставала, пытаясь справиться с работой по дому, но все же находила время делать домашние задания. Особенно устав, я больше обычного огрызалась в ответ на слова Ханиф, да еще если она требовала чего-то, когда я занималась другим делом. А еще Ханиф снова начала поправляться, и мы с Меной решили, когда как-то вечером убирали в кухне, что это предвестник рождения еще одного ребенка. Мне страшно было даже подумать об этом: меня и так уже завалили домашней работой и, если бы появился еще один ребенок, я просто не выдержала бы.

Так что когда мать позвала меня к себе, я решила, что получу удар наотмашь или что-нибудь похуже за пререкания с Ханиф или за то, что выполнила какую-то работу недостаточно хорошо или быстро. Шел 1982 год, и мне было около тринадцати лет. Я немножко вытянулась, но все равно была невысокой для своего возраста, по сравнению с откормленными одноклассницами.

Мать поманила меня рукой, поскольку я инстинктивно старалась держаться от нее как можно дальше. Когда я подошла ближе, мать внезапно протянула ко мне руки, притянула меня к себе, обняла и сказала мне на ухо:

— Сэм, ты хорошая девочка, хорошая дочь, ты тяжело трудишься для своей семьи, ты много работаешь для меня, молодец.

Я не верила своим ушам! Столько рабского труда, столько усилий, приложенных, чтобы хорошо справляться с работой, и я наконец-то смогла угодить матери!

— За то, что ты много трудишься, за то, что слушаешься старших, я повезу тебя в Пакистан и покажу места, откуда я родом, познакомлю тебя с пакистанскими родственниками. — Мать немного отстранилась от меня, взяла мое лицо в ладони и заглянула в глаза: — Только ты, Сэм. Только ты и я.

Мать никогда, ни разу не прикасалась ко мне, не считая побоев. Она никогда не разговаривала со мной ласково. В конце концов — она заметила, и я ничего не могла с этим поделать — слезы благодарности заструились по моим щекам. Я улыбалась сквозь слезы и что-то лепетала в ответ, уже не помню что. Меня переполняло это неожиданное чувство, это сияние, идущее из глубины души и наполнявшее каждую клеточку тела. Все, что я делала, все, с чем мирилась, имело одну-единственную цель: угодить матери. Мать одобрила все, что я делала, — я не верила, что дождусь этого дня. Но вот он настал, и в качестве награды я поеду на каникулы с мамой — только мы вдвоем, и больше никого!

Я ничего не знала о Пакистане. Братья и сестры, которые там побывали, никогда не рассказывали о нем. Мать, конечно, тоже ничего не рассказывала мне раньше об этой стране. Но когда я жила в детском доме, нас возили к морю, и я решила, что в Пакистане обязательно будут магазины, пляж и много детей, с которыми можно поиграть. А может, и нет, но это не важно, потому что каникулы означают: никакой домашней работы, ни стряпни, ни уборки, и мать весь день довольна мной.

Когда я на следующий день вернулась из школы, в доме была гостья, которую нам представили как тетушку, хотя мать называла ее Фатимой. Она приходилась тетей то ли зятю, то ли невестке, то есть не была кровной родственницей. Они с матерью были примерно одного возраста, но в отличие от нашей матери она излучала доброту. Тетушка сразу мне понравилась, но моя симпатия стала еще сильнее, когда на следующий день, после ужина, я несла грязную посуду в раковину и услышала, как она говорит матери:

— Мои дочери не делают и половины того, что делает Сэм. Зачем ты заставляешь ее выполнять всю домашнюю работу? Почему ей никто не помогает?

Тем вечером, а также следующим Тара, которая приходила на ужин, и Ханиф пришли в кухню, чтобы приготовить и подать ужин, а когда пришло время собирать грязную посуду, даже мать отнесла свою тарелку в раковину, вместо того чтобы по своему обыкновению заставить меня это сделать. Несмотря на то что я теперь просто обожала мать, узнав о ее планах взять меня с собой на каникулы, я не могла не заметить, насколько легче мне становилось, когда в доме была тетушка, ведь тогда все понемножку помогали мне.

С появлением тетушки изменились не только порядки в нашем доме. Она водила нас с Меной в парк за углом, в тот самый, куда мы ходили с папой, только в отличие от папы тетушка считала, что мы будем бегать и играть с остальными детьми, свободно исследовать парк и бродить повсюду, где нам только заблагорассудится.

В парке росло множество деревьев и цветов, имелись газоны и игровые площадки, но прекраснее всего было озеро с лодками в центре. По водной глади проплывали всевозможные птицы, а мы сидели на берегу и наблюдали; прекраснее всех были лебеди. Папа, наверное, переживая, что скажет мать, никогда не позволял нам слишком близко подходить к воде, но теперь я могла разглядеть, какие это большие птицы и насколько белые у них перья. Казалось, они сияли в солнечных лучах, грациозно скользя по воде, и мне не хотелось уходить домой, я хотела остаться у озера и целую вечность наблюдать за ними.

Сидя на берегу, я вспоминала о Кэннок Чейзе, об открытом пространстве вокруг нашего детского дома, о сказках, которые читала мне тетушка Пегги. Мне вспомнилась одна история про уродливую птичку, которую никто не любил, а она улетела прочь и вернулась уже лебедем, самой красивой птицей из всех. «Быть может, — думала я, — со мной будет то же самое: я отправлюсь в Пакистан, где ужасная Сэм, которая все делает не так и которую нужно отчитывать, изменится и спрятанная внутри девочка явится во всей красе. Когда я вернусь домой, Тара, Ханиф и все остальные не узнают меня, все будет по-другому, и я никогда больше не буду несчастной».

— Сэм. Сэм! Пойдем, тетушка говорит, что нам пора, — прервала мои мысли Мена, дергая меня за рукав.

— Что, уже? — спросила я.

Мена кивнула.

Я поднялась и пошла как можно медленнее, нехотя оставляя за спиной кусочек рая.

Тетушка шла впереди, когда мы вынырнули из небольшой посадки возле ворот на игровую площадку. Мои мысли все еще были заняты прекрасной мечтой, и я не разговаривала с Меной.

— Смотри, — вдруг сказала она. — Там качели. — Сестра улыбнулась, и я поняла, что не только мне тяжело возвращаться домой.

Три дня, пока у нас гостила тетушка, я была счастлива. Она была со мной добра и ласкова. Поэтому когда пришла пора расставаться и она обняла меня, я очень крепко в нее вцепилась. Тетушка была высокой, и в ее объятиях я чувствовала себя надежно защищенной. Мне не хотелось, чтобы она уезжала, но я не могла сказать этого при матери, иначе меня побили бы за такие глупые речи. Я знала, что, когда тетушки не будет, я снова останусь один на один с кастрюлями, шваброй и веником.

Наконец тетушка высвободилась из моих объятий, слегка при этом усмехнувшись. Она приподняла мою голову. Взявшись за подбородок, задумчиво на меня посмотрела, сказав матери:

— Знаешь, она очень на тебя похожа.

— Да, я тоже так думаю, — отозвалась мать, чем удивила и обрадовала меня.

Даже Тара согласилась с этим. Она сказала:

— Да, самая симпатичная из нас. — Но голос у нее при этом был злой.

Вскоре после визита тетушки меня снова отправили в больницу, чтобы лечить ступни, и, как обычно, выписали с гипсом на ноге. В то воскресное утро Мена раньше меня спустилась вниз, чтобы сходить в туалет. Спустя какое-то время я услышала ее быстрые шаги по лестнице. Мена влетела в комнату и сказала: