Флоранс уловила мое настроение, в котором не было и намека на энтузиазм.

– Они из Африки, – сказала она.

– Так вот, значит, какой он, вирус Эбола, – проговорил я. – Это вещи твоего брата?

– Нет… О, я хотела спросить, ты собираешься в душ?

– Да, я подумывал об этом.

– Знаешь, Maman говорит… – При этих словах ягодицы Бриджит, казалось, навострили уши. – Ты не мог бы вытираться, стоя на коврике, потому что в прошлый раз ты оставил мокрые следы на полу?

Конечно, я наследил на вашем чертовом полу. Более идиотской ванной трудно придумать, и немудрено, что любой оставит лужи на этом чертовом полу в этой чертовой ванной. Так хотелось мне сказать, но я заглушил этот порыв, попытавшись отпить кофе из огромной чашки, которую только что поставила передо мной Бриджит. Горячая жидкость перелилась через край, обжигая подбородок и кончики пальцев.

– Хочешь соломинку? – предложил Симон.

И кто бы мог подумать, что еще вчера я чувствовал себя самым настоящим французским крестьянином. Сегодня я снова был английским истуканом, аутсайдером, который даже завтракать толком не умеет.

Проблема в том – и это объективный факт, – что, приезжая в чужую страну, ты оказываешься далеко от дома. Я хочу сказать, далеко от своих приятелей и семьи. Ты вынужден приспосабливаться к окружающим. У тебя не получится прийти вечером в паб и рассказать всем о том, как «она налила кофе прямо в кукурузные хлопья», и услышать слова сочувствия.

Ситуация представляется еще более экстремальной, если твоя подружка парижанка. И не так страшно встречаться с ее друзьями (хотя, как я уже говорил, никогда не знаешь, сколько среди них ее «бывших»), гораздо труднее общаться с ее семьей. Как собака, попавшая к другим хозяевам, ты вдруг обнаруживаешь, что в новой семье диваны предназначены вовсе не для того, чтобы на них сидеть, кости следует грызть, а не закапывать, и все смеются, когда ты начинаешь вылизывать свою задницу. «Что плохого в том, что я вылизываю себе задницу? – думаешь ты. – Там, откуда я родом, все так делают».

Я уже с нетерпением ждал, когда смогу вырваться из дома и выпустить пар на земляных работах. Бриджит увязалась следом за мной, чтобы объяснить, как держать в руках лопату и наполнять тачку землей. Я слушал ее советы, старательно отводя глаза в сторону, потому что на ярком солнце ее сорочка просвечивала еще сильнее, почти не скрывая прелести, которые мне вовсе не хотелось видеть.

Я спрыгнул в метровую яму и провалился в липкую глину.

– О, там очень грязно. Будь осторожен, смотри не увязни, – сказала Бриджит и пошла восвояси, сокрушенно качая головой.

Флоранс пришла похихикать. И было над чем. Помимо ослиной шляпы и резиновых сапог, теперь на мне были уродливые штаны, настолько огромные, что мне пришлось подвернуть их в поясе, чтобы они не сваливались, и футболка, разодранная чуть ниже груди, очевидно, тем, кто стремился продемонстрировать рельефный пресс. Я выглядел как поп-идол восьмидесятых, который переживает трудные времена, а потому вынужден подрабатывать летом в деревне, разгребая дерьмо.

Флоранс, напротив, смотрелась роскошно в топике бикини и саронге, с высоким пучком на макушке. Будь я в состоянии поднять хотя бы одну ногу, я выкарабкался бы из своей дыры, затащил бы Флоранс в сарай и уложил бы на земляной или какой угодно другой пол.

– Меня запрягли помогать готовить ланч, – сказала она. – В десять принесу тебе попить.

– В десять? А сейчас сколько?

– Половина девятого.

– Боже правый, выходит, я встал на рассвете.

Большой стакан клубничной слизи принес Мишель, брат Флоранс.

На нем были линялые голубые шорты-боксеры и резиновые сапоги из разных пар – один зеленый, другой коричневый, и оба на левую ногу. По крайней мере, я был не единственный в клоунской одежде.

– Вау, расслабься, старик, – произнес он по-английски, с франко-американским акцентом. – Не копай так быстро. У нас все лето впереди.

– Все лето? – И речи быть не могло, чтобы я застрял в этой дыре так надолго.

– Да, новый септик привезут только осенью. – Он спустился по доске, что вела в яму с пологой стороны, и, приблизившись ко мне, поскреб щекой по моему лицу. Казалось, в этой семье и мужчины целовались по утрам. Независимо от того, побрились они или нет. Какая мерзость!

Мишель ненадолго сменил меня и заодно объяснил странности в поведении своей матери.

– Когда она в городе, она совершенно теряется, старик. Поехать подстричься – для нее это целое путешествие. Два раза в год она теряет свою кредитку. Но здесь, в коммуне, она считает себя экспертом во всем. У нее загибаются растения, она вечно паникует, что дом свалится ей на голову, но чувствует себя хозяйкой положения и убеждает себя в том, что она фермерша. Вот почему Papa отказывается сюда приезжать. Ну, это одна из причин.

– Он никогда сюда не ездит? – Я мог понять почему, но в то же время был удивлен.

– Нет. Местные принимают нас, детей, потому что знают нас с рождения. Но чтобы принять настоящего индуса? Ни в коем случае. И не то чтобы они расисты, просто они никогда не видели темнокожего парня, который, как это сказать, не чистит… poubelles?…

– Мусорные баки? Помойки?

– Да, мусорщики, верно. И у Papa на этой почве свой комплекс. Он бизнесмен, а не мусорщик.

– И каким бизнесом он занимается? – Я никогда не встречался с отцом Флоранс. Когда мы забирали его машину, он был в Индии.

– Он импортирует tissues[39].

– Что, «Клинекс»? – Отличный товар, подумал я, для страны, населенной ипохондриками. В моем прежнем парижском офисе бумажные платки продавались даже в автоматах вместе с шоколадными батончиками.

– Нет, tissus[40]. Ну знаешь, вроде хлопка, например. Чтобы шить рубашки и прочее дерьмо.

– А… fabrics[41].

– Да. Он говорит, что летает в Бомбей первым классом, а здешние крестьяне принимают его за мусорщика. К тому же есть еще одна проблема…

Мишель выдержал интригующую паузу.

– Проблема?

Он перестал копать и ухмыльнулся.

– Ты ведь знаешь старую Жинетт? – шепотом произнес он, будто опасаясь, что мать подслушивает из-за угла сарая. Что, впрочем, не исключалось.

– Жинетт? Ты имеешь в виду старика Анри?… – Я не знал, как назвать старушенцию, то ли женой, то ли сестрой. А может, женой и сестрой одновременно.

– Да. Как-то ночью Papa перепил вина и гонялся за ней по полям. Анри выстрелил из ружья, чтобы напугать его, но убил корову. В коммуне был большой скандал.

Я мог себе представить, сколько было разговоров, если они тут умудряются шифер по полчаса обсуждать.

– А что, твой отец… ну, ты понимаешь… был с Жинетт?

Мишель рассмеялся и, снова принявшись лениво ковырять землю, ответил:

– Нет, он пришел домой, лег спать, а на следующий день вообще ничего не помнил. В итоге он заплатил за корову, чтобы замять этот скандал.

– Вау. – Я посмотрел в сторону мирной фермы Анри и Жинетт, где, оказывается, бурлили такие животные страсти. – И ты постоянно здесь живешь? – Как я ни старался, в голосе все-таки прозвучали скептические нотки.

– Нет, я мотаюсь по стране, когда есть работа. Когда работы нет, часто приезжаю сюда.

– А что у тебя за работа?

– Я электрик.

– Электрик – и нет работы? Электрики всем нужны.

– Я электрик в кинобизнесе, – со смехом пояснил Мишель. – Так что приходится очень подолгу ждать новых съемок. К тому же мне нравится работать с американскими киношниками, а они не так часто сюда приезжают, как мне хотелось бы.

– Но разве ты не можешь найти работу, не связанную с кино, в перерывах между съемками? Ну скажем, починял бы проводку в домах?