Мы подняли бокалы теплого красного вина и выпили за Ее Величество и в память о принцессе Диане (или леди Ди, как они ее называли).

Я активно участвовал в застольной беседе, отвечал на вопросы типа «Полагаю, в Англии нет такой жары?» или «Так вы живете в Париже?», в то время как мсье Рибу великодушно наблюдал за мной со стороны, словно я был бездомным щенком, которого выставили напоказ, чтобы подыскать ему новых хозяев.

Когда мэр наконец включился в беседу, все разом замолкли и обратились в слух.

– Видите вон тот дом, через дорогу? – сказал мсье Рибу. – Когда-то это было café. И коммуна недавно выкупила его. Мы собираемся снова открыть там café. Уже получили лицензию.

Все одобрительно закивали головой, и кто-то пустился в воспоминания о прежнем владельце кафе, который, если я правильно понял, повесился в саду на заднем дворе.

– И еще у нас маленький магазинчик, который работает по утрам, – продолжил мэр. – Но мы получили лицензию на торговлю табачными изделиями, так что теперь ищем, кто бы смог работать в магазине целый день.

– И по воскресеньям с утра, – подсказала женщина с другого конца стола.

– И по воскресеньям с утра, – подтвердил Рибу.

Я произнес поздравительный тост и пригубил вина, чувствуя, как оно сочится из моих пор капельками пота.

– У нас в коммуне живет один голландец, – снова заговорил мэр, – но он даже не пытается интегрироваться в нашу жизнь. Приезжает летом, на Пасху, иногда на Рождество, но он путешествует в автофургоне, так что все свое привозит с собой. Мы видим, как он разгружает свои банки с пивом, сыры.

– И PQ, – вставил кто-то, вызвав общий смех. Я знал, что PQ – это туалетная бумага. Сокращенный вариант «papier cul», или, как у нас выражаются, «arse paper»[68].

– Но англичане не такие, – продолжил Рибу. – В Туле есть несколько английских семей, и они живут в своих домах почти весь год. Покупают местные сыры и вино.

– И PQ, – прибавил тот же человек, и на этот раз смех был еще громче.

– Они интегрируются, – сказал Рибу. – Вот почему Дордонь процветает. Англичане даже отдают своих детей в местную школу.

Улыбающиеся лица, казалось, подтверждали тот факт, что экономика Дордони обязана своим здоровьем исключительно мне.

– Так что мы счастливы, что вы решили сюда приехать. Вы первый, но стоит только одному англичанину появиться в коммуне, как потянутся и другие. Мы это знаем.

Со всех сторон ко мне по-прежнему были обращены приветливые лица, но настроение у меня заметно упало. О чем говорит этот Рибу?

– Мы уверены, что вы найдете то, что вам нужно, в одном из домов, которые вы посетили.

– Или в поле, – сказал Анри, поднимая бокал и многозначительно глядя в мою сторону.

– Да, – продолжил Рибу, – если вы предпочтете строиться, я могу гарантировать, что у вас не будет проблем с получением разрешения на строительство, если вы понимаете, что я имею в виду… – Смешки по кругу. – Точно так же не будет проблем, если вы захотите что-то переделать на английский манер. И разумеется, здесь все это намного дешевле, чем в Дордони.

Они все смотрели на меня с ожиданием. Я был уверен, что полуулыбка, прилипшая к моим промаринованным анчоусами губам, вот-вот отвалится и обнажится гримаса ужаса.

Как ни странно, я не подумал: «С чего они взяли, что я захочу провести остаток своей жизни в этой дыре?», – что было бы логично. Я уже успел отметить немало преимуществ жизни в деревне, где самыми серьезными источниками стресса были проблемы вроде «где провести сегодня apéro» и «куда девать пять тонн не подлежащих заморозке овощей и фруктов».

Нет, первое, о чем я подумал, было другое: я убью эту Бриджит. Она подставила меня – сначала пригласила соседей, мечтающих продать свое поле, а потом отправила с мэром в обзорный тур по окрестностям с прицелом на покупку недвижимости.

И следом – тут уж я ощутил настоящий ужас – пришла другая мысль: Флоранс. В тот первый вечер Анри и Жинетт, увидев меня, должно быть, решили: «Ура! un Anglais![69]» – и дальше действовали экспромтом. Иначе они отвели бы меня смотреть поле днем, не так ли? Кто станет продавать дом или (как я предполагал) поле, когда не видно ничего, кроме полчищ мотыльков и комаров?

Должно быть, Флоранс знала, что происходит, когда вела меня в ту ночь по тропинке. И на следующий день, когда я уезжал, не подозревая о том, что меня будут насильственно откармливать клубникой все, кто хоть раз голосовал за Рибу. Наверняка она знала и о том, что меня ждет сегодня вечером. Хотя вряд ли каждый бойфренд, которого она привозила к Maman, удостаивался чести присутствовать на таком приеме муниципального масштаба.

Флоранс знала и о том, что в прошлом году я пытался – причем неудачно – купить дом в деревне.

Это был самый чудовищный подвох, какого только можно было ожидать от любимой девушки – а уж я, поверьте, чего только не натерпелся от подруг.

– Merci, merci, – пробормотал я, отчаянно пытаясь удержать на лице анчоусную улыбку. Я залпом осушил свой бокал и позволил Рибу долить мне вина. – Я очень… тронут. Ваши слова… – Я никак не мог подыскать подходящий глагол, чтобы закончить фразу. – Ваши слова по-настоящему… соответствуют.

Все радостно закивали. Все-таки это слово для них что-то значило.

– Но сейчас я должен возвращаться домой, – сказал я. – Бриджит приболела.

И подумал: «Слава богу, что я отравил ее. Какая блестящая отмазка».

– О, нет! – хором воскликнули присутствующие. Значит, они еще не слышали об инциденте с вербеной.

– Да, загадочная болезнь. Мы сами не знаем, в чем дело.

Я поднялся, улыбаясь во весь рот, как будто дантист пытался сфотографировать мои новые протезы, и на прощание тепло пожал всем руки.

Окунувшись в теплый, зато без примесей табачного дыма, воздух, я тут же схватился за телефон, в спешке набирая номер Алексы. Просто сейчас она казалась самым здравомыслящим и нейтральным человеком из всех, кого я знал. Единственной, кто поймет, что происходит.

– Ты застрял в Коррезе? – спросила она, и в ее голосе прозвучало изумление.

– О да. – Я отошел на безопасное расстояние от Salle des Fêtes и рассказал ей обо всем, что со мной приключилось. И не только об абсурдной ситуации с покупкой дома, но и о мокрых следах на полу ванной, о моей неспособности собирать кабачки нужного размера или копать правильную яму, о попытке отравления.

К тому времени, как закончил свой рассказ, я уже начал спускаться с холма, и мне пришлось остановиться, чтобы не потерять сигнал.

– Все очень просто, – сказала Алекса. – Оба мои родителя только и делают, что лечатся, с тех пор, как Зигмунд Фрейд объявился со своей терапией. (Она произнесла фамилию на французский манер: «Фрод».) Так что в этих делах я дока. Жидкость – это сексуальность. Мокрые следы на полу ванной, даже травяной чай, есть не что иное, как обмен сексуальной энергией.

– Обмен? Ни в коем случае.

– Да. Она сама олицетворяет и дом, и пол ванной. Ну и конечно, не забывай о том, что кабачки тоже имеют фаллическую форму. – Похоже, Алекса не шутила. – А рытье ямы? Это же секс в чистом виде.

– Нет, я просто копал, Алекса. Лопатой, а не…

– Большой, крепкой лопатой?

Я припомнил лопату с ее длинной и прямой рукояткой. Бог мой, даже если бы ее выкрасили в розовый цвет, намек не стал бы прозрачнее.

– И она сказала, что я копаю не в том месте. О нет!

– О да! Она хочет, чтобы ты копал своей лопатой где-нибудь еще. Например, у нее между ног.

– Алекса, прекрати, пожалуйста.

– Извини, но мне все предельно ясно.

– Хорошо, хорошо. Но теперь все кончено, она уже не хочет, чтобы я копал. Она послала меня сдирать мох с крыши. Выходит, она успокоилась?

Последовала пауза. Алекса задумалась.

– Чем ты сдираешь мох? – наконец спросила она.