- Стресс-сепсис-летальный исход... - засмеялась Наташа.

- О! - ответно засмеялся Илья. - Присловье из далёкого прошлого пронзило века и эпохи! Наша юность разлетелась на пословицы и поговорки! Нет! Весь я не умру!

Опять насупила пауза. Илья перевернулся с брюха на спину и закинул руки за голову. Солнце било в глаза, он жмурился.

- Всю жизнь мечтал иметь свой дом, свой угол. Чтоб стеллаж с книжками, письменный стол чтоб, и там, за спиной, чтоб любимые дети и единственная женщина... Женщин было много, любимой не нашёл. Дети повзрослели и выкинули меня из своей жизни. Маюсь по чужим углам. Как-то свыкся. В случае чего, потянуло-потянуло, собрал пожитки - и фьють! Я такой, я взял и ушёл. Не хочу я бродить по свету, а на месте сидеть не могу...

- Сколько же вы стихов знаете, Илья! Мне что-то знакомо, что-то совершенно нет...

- В наше время стихи формировали нашу этику. Мы строили себя по стихам, по книгам, по шаблонам. Наверно, я единственный извращенец, для которого Пушкин и Окуджава, Маяковский и Визбор, Стругацкие и Экзюпери - не чтиво, а инструкция жизни. Трифонов - предупреждение, как нельзя себя вести. Пятигорский - где не надо искать ответов. Значит, верные книги ты в детстве читал. И это плохо. Я вот отравился на всю жизнь Александром Грином, до сих пор болит весь мой искусанный организм. Каждый выбрал себе веру и житьё, по сотне игр у смерти выиграв подряд. Наверно, я единственный извращенец, который выжил, как ископаемое животное, с тех времён. Лох-Несское чудовище. Кистепёрая рыба. Утконос.

Они сидели на песке заповедника, и болтовня их зашла за какие-то границы, за которые заходить было не нужно. В загороженном заливчике дельфины дугой выплывали на поверхность и, блестя чёрными круглыми спинами, уходили в глубину. На специальных мостках стояли детишки с родителями и радостно кричали, когда эти животные, словно понимая детскую радость, выныривали и ложились всем телом на специально сделанные для них площадки. Они хлопали ластами, и морды у них были смеющимися. Дети хлопали в ладоши и мордашки их расплывались от счастья.

- А Библия? Новый Завет? Они дают ответ?

- За ответом, Наташенька, - улыбнулся Илья, - к этим книгам приходят только мучимые сомнениями, потерявшие себя или часть себя - те, у кого свербит в душе, а вопроса задать не способны. Да и то - не весь мир. Значит, дело не в Библии, а в душах людей. Мало кто приходит к Ведам или Махабхарате, Авесте или Энума элиш.

- Энума элиш?

- "Когда сверху..." - по первым словам. Это аккадская священная книга. Песнь о Гильгамеш гораздо более известна. Кстати, на интересную параллель вы меня навели, - отвлёкся в сторону задумчиво Илья, - Энума Элиш - Ветхий Завет; Песнь о Гильгамеш - Новый Завет. Надо обдумать... Но все эти тексты не обозначены в нашей социальной и личной культуре как священные. Казалось бы, Старшая Эдда или Нибелунги, русские былины или якутские олонхо несут те же ценности, что и тексты иудеев и христиан: святость семьи, непрощённое предательство, отмщение, темы вражды братьев, дядьёв с племянниками... И наверняка для сибирских народов их эпос сакрален, как сакральны мифы у южноамериканских индейцев - для индейцев, австралийских папуасов - для папуасов. Для нас же все эти тексты и иные мифы - не более, чем некая экзотика. Как Библия - экзотика для индусов. Значит, она не универсальна. Значит, подходить к ней нужно как к любым текстам, применяя тот или иной способ анализа. И главное, я-то для себя вроде бы уже и здесь нашёл ответ.

- Какой?

- А не скажу! Иначе начнём спорить. А вот там, на мостках стоят мои знакомые.

Илья помахал рукой, и в ответ Женька помахала ему тоже. А вслед за ней его разглядели и все остальные.

- Сейчас я вас познакомлю с интересной компанией.

И компания не задержалась зрелищем близких дельфинов, через пару минут они все уже были на песке возле Ильи. Последним подошёл Витасик.

14

...И что прыгнувший в небо кузнечик

Обязательно вниз прилетит.

Юрий Кукин.

Лес корабельных сосен, уходящих в синеву неба. Солнце бьёт сквозь иглы. Только стук дятла нарушает сказочную тишину.

Дорога в лесу по просеке. Издалека едут военные машины, смердя соляркой. В крытых брезентом кузовах сидят солдаты с обречёнными лицами.

Поликлиника. Вдоль стен сидят, ожидая приёма, больные с детьми и без. По коридору ведут задержанного. Впереди Крючков. Он открывает дверь и входит в кабинет врача. Дверь закрывается, на ней табличка: "Психиатр. Невропатолог". Из кабинета выскакивает мать с подростком лет четырнадцати. Возле кабинета сидит Мекешина с отцом. Мекешина встречается взглядом с подростком, хищно ухмыляется. У её отца страдальчески-усталый вид.

В кабинете.

Врач (женщина): Совсем с ума рехнулись? Не буду я его принимать!

Крючков: Почему?

Врач: Сколько времени он у вас находится?

Крючков: Сутки.

Врач: И вы терпите сутки эту вонь?

Крючков (удивлённо): Что же делать?

Врач: Идиотия. У вас, надеюсь, излечимо. Первое: вымыть. Чистое бельё. Второе: накормить. Третье: полное обследование - хирург, отоларинголог, терапевт, кожник, уролог. Кровь на полный анализ. Флюорография. Кардиология. И только потом - ко мне.

Крючков направляется к двери.

Врач (ему в спину): Дантиста не забудьте.

Крючков (озарённо): Кстати!

Кабинет подполковника ВВ.

Полковник (смеясь, Крючкову): Не было у бабы забот - так купила порося! Ведите.

Крючков: И белья у вас не найдётся ли для него?

Подполковник ВВ: Моё? Или подойдёт солдатское? (По телефону) Каптёра ко мне. Гимнастёрку? Шинельку? Ватничек?

Крючков: Костюм я ему свой отдам старый. Ботинки тоже. Всё равно не ношу.

Подполковник ВВ: И спинку ему потрёшь?

Крючков: Вам смешно.Мелькнула у меня тут одна мыслишка, надо будет проверить.

Подполковник ВВ: Что за мыслишка?

Крючков: Зубы.Чьи стоят пломбы или коронки - а вдруг забугорные?

Подполковник ВВ: Ты ещё рентгеновский снимок зубов сделай - труп Гитлера по таким опознали.

Крючков: Мысль.

На территорию казармы въезжает "газик". У крыльца из него выводят задержанного, ведут в душ.

Солдатская душевая. Каптёрша в чине прапорщика раскладывает мыло, бельё, ставит на полочку бутылочку шампуня, вешает на крючок махровое полотенце. Дверь распахивается, входит Крючков.

Каптёрша (испуганно-суетливо): Готово всё. Пожалте.

Мимо неё проводят задержанного. Она с жалостью провожает его глазами.

Крючков (протягивая ей сложенный костюм, носки, ботинки): Тоже разложите тут.

Каптёрша: Я поглажу. (Глаза Крючкова, злые, как щебёнка.) Я быстренько.

За задержанным закрывается дверь. Он садится на скамью, некоторое время сидит неподвижно, затем снимает с крючка белоснежное махровое полотенце и нюхает его. Сверхкрупным планом: заскорузлые пальцы с чёрной каймой ногтей на фоне ослепительно белой махровой ткани слегка подрагивают и поглаживают полотенце. Умиротворённое лицо.

Каптёрша (в каптёрке гладит костюм): Какая же гадюка до такого дела мужика довела?

Вторая каптёрша: Ой, да я тебя умоляю!

Каптёрша: Может, он скитник?

Вторая: Как это?

Каптёрша: Верующий истинно.

Вторая: Где ты таких нынче найдёшь?

В душевой задержанный с удовольствием моется под душем горячей водой. С забытым удовольствием вытирается полотенцем. Одевается. Расчёсывается. Смотрится на себя в зеркало. Строит гримасу своему отражению: "Всё-таки влип".

Пустая солдатская столовая. Приводят задержанного. Он усаживается за стол. Берёт в руки кусок серого хлеба, долго его нюхает с закрытыми глазами, отламывает кусочек и языком растирает его по нёбу. Ему подают в миске горячий суп. Он медленно, жмурясь от наслаждения, ест.

Кабинет врача-психиатра. Врач заканчивает писать, нажимает на кнопку звонка позади себя. В коридоре вспыхивает надпись "Следующий". Со стула поднимается и входит во врачебный кабинет Крючков.