– Дарю!
Иностранцы были растеряны. Даже больше – потрясены.
Уж чего-чего, но такого видеть сроду им не приходилось.
Головами все закачали. Загудели, залепетали:
– О, спасибо!
– Спасибо!
– Спасибо!
Ворошилов сказал:
– Да бросьте! Всё о’кей, как у вас говорят.
Принялись иностранцы покупки и дары упаковывать Игоревы.
Ворошилов помог им. Сказал:
– Там, в своих заграничных странах, окантуйте работы. Все. Пусть висят у вас. Есть не просят. Вспоминайте меня иногда.
Иностранцы сказали:
– Конечно!
Иностранцы сказали:
– Повесим!
Иностранцы сказали:
– Вспомним!
Ворошилов сказал:
– Надеюсь!
И – опять приложился к бутылке.
Иностранцы сказали:
– О!
Ворошилов сказал:
– Годится!
Иностранцы сказали:
– Много!
Ворошилов ответил:
– Нормально.
Иностранцы сказали:
– Крепкое!
Ворошилов ответил:
– Сойдёт.
Собрались уходить иностранцы.
– До свидания!
– До свидания!
– До свидания, добрый русский богатырь! Спасибо! Гуд бай!
Ворошилов – их проводил.
– Приходите ещё. Буду рад.
Ворошиловские знакомые, наблюдавшие процедуру иностранных приобретений и даров ответных, сказали напоследок художнику щедрому, провожать уходя привезённых покупателей:
– Ты чего?
Выразительно покрутили у висков своих пальцами:
– Спятил?
И добавили:
– Ну, ты даёшь!..
Ворошилов от них отмахнулся, как от мух:
– Ничего! Прорастёт!..
Все ушли. Захлопнулась дверь.
Ворошилов – на деньги взглянул заработанные:
– Жить можно!
И – опять приложился к бутылке, сделав только один глоток.
Остальное – оставил на утро.
Заварил себе чаю покрепче. Подождал, пока настоится. Всласть напился. Вот это вещь! Не чета какому-то виски.
Взял бумагу, мелки цветные. Помаленьку стал рисовать.
Впереди были – вечер и ночь.
До утра – было времени много.
Все сомненья и страхи – прочь.
Мир – велик. Жизнь прекрасна, ей-богу!
Надоело уже – кочевать.
Надо – комнату где-нибудь снять.
Надо – снова работать. Надо.
Труд – спасенье. Выход из ада.
И – нашлась наконец-то комната. В коммуналке. И то хорошо. И на том спасибо судьбе. Да и сдавшим её хозяевам.
Было это – везением. Явным. Несомненным. Но и заслуженным. Вот и с комнатой – повезло, безусловно. Хвала везению!
Вообще, коль на то пошло, если вдуматься, было похоже, что пора испытаний всяческих и весьма тяжёлых периодов остаётся уже позади, там, в былом, – и теперь начинается в невесёлой его, сумбурной и действительно сложной жизни, наконец, полоса везения.
В принципе, это, как водится, следовало бы отметить.
Всё тогда отмечать полагалось.
И тем более – очевидное, вот, смотрите, судите сами, каково оно нынче, – наличие, для художника, для творца, для скитальца, в недавнем прошлом, а теперь – человека с комнатой, пусть и снятой, на время, пусть, но зато ведь в Москве, не где-нибудь, это важно всегда, – везения.
И Ворошилов надумал устроить в снятой им комнате и хорошенько отпраздновать желанное новоселье.
К делу он подошёл обстоятельно, со всей возможной серьёзностью, с той, врождённой, видать, добросовестностью, которая в нём проявлялась, не всегда, иногда, но всё-таки проявлялась – и отдавала всегда, обычно, имеющей негаданное продолжение, последствия, да такие, какие вообразить невозможно было заранее, и очень уж бурное, прямо-таки стремительное развитие, этакое сплошное, непрерывное ускорение, движение по нарастающей, – хозяйственностью, такой, как он её понимал.
Дело было действительно важным.
Закупал Ворошилов – провизию.
Закупал художник – питьё.
Он, имеющий опыт немалый, опыт жизненный, кочевой, многолетний, суровый, богемный, не поскупился на выпивку.
И если уж приобретал водку, то набирал и целую батарею «Жигулёвского», в основном, но отчасти и «Рижского» пива, и некоторое количество минеральной воды, «Боржоми», «Нарзан» и «Ессентуки», и даже, на всякий случай, пригодится, небось, лимонад.
Купил он портвейна, много, белого, красного, розового, купил сухого, дешёвого, по девяносто семь копеек бутылка, белого, на вкус довольно приятного, лёгонького вина.
И всё это сам он тащил, кряхтя, в жильё своё новое, в нескольких, разумеется, авоськах, в один приём, чтоб не метаться с покупками по новой. И – дотащил.
Потом – покупал он еду.
Начал с того, что купил сразу десять, – впрок, чтоб запас был еды, – килограммов картошки.
Взял, подкинув их на ладони, чтобы вес ощутить и плотность овощную, два кочана, свежей, светло-зелёной капусты.
Взял вдобавок два килограмма – пригодится – капусты квашеной.
Купил огурцов солёных.
Купил один килограмм лука репчатого, в шелухе сизовато-коричневатой.
Купил килограмм оранжевой, в кудряшках зелёных, моркови.
Купил макароны, крупные, как патроны, купил вермишель, меленькую, рассыпчатую.
Купил чёрный перец и лист лавровый – для приготовления сытных и вкусных супов.
Поразмыслив, купил в мясном отделе свиные ножки с копытцами – для холодца, им любимого с детства, для студня, как он его называл.
Купил две банки студенческой еды – баклажанной икры.
Купил майонеза баночку.
Потом – измятый, слежавшийся пучок зелёного лука.
Вслед за луком – пучок петрушки.
Потом – две банки зелёного, крепкого с виду, горошка.
За горошком – две банки хрена.
И потом – две банки горчицы.
Купил килограмм колбасы чайной и килограмм ливерной колбасы.
Купил сразу три килограмма дешёвой мороженой рыбы – и, когда эта рыба оттаяла, засолил её тут же, причём делал он это умеючи.
Купил он груду селёдки – её он любил, и ел помногу, и называл уважительно – лабарданом.
Хлеба купил побольше – чёрного бородинского, чёрного круглого, чёрного кирпичиком, несколько белых, по двадцать копеек, батонов.
Купил он четыре пачки индийского, со слоном на жёлтеньком фоне, чаю, – подвезло, случайно увидел и немедленно приобрёл, правда, с нагрузкой, в виде четырёх подозрительных банок маринованной свёклы, но, впрочем, и она для еды сойдёт.
Купил килограмм соли.
Купил килограмм сахара.
Столько всего накупил, что запросто можно было пир для друзей закатить.
И всю эту гору провизии следовало на пиру всенепременно съесть – так задумывалось изначально, так планировалось, ну а замыслы вместе с планами, столь масштабными, надо было в жизнь воплощать.
Ворошилов убрался в комнате.
Он вымыть не поленился затоптанный, грязный пол.
Он влажной тряпкой протёр стол, стулья и подоконник, все в комнате находящиеся предметы хозяйской, скудной, обстановки – благо таких здесь было наперечёт.
Он даже оконные стёкла протёр – так светлее, праздничнее.
Он варил картошку, разделывал селёдку, лук нарезал, готовил на кухне суп.
Он расставлял на столе, по возможности – покрасивее, тарелки, чайные блюдца, раскладывал аккуратно ложки, вилки, ножи.
Он украсил стол пирамидами разнообразных бутылок.
Для каждого им ожидаемого на новоселье гостя он поставил отдельный, вымытый добросовестно, чистый стакан.
Гостей назвал он немало. Даже, может быть, многовато. Пригласил он всех, до кого удалось ему дозвониться.
Он волновался – так хотелось ему перед ними выглядеть хлебосольным, щедрым, добрейшим хозяином.
Он побрился. Надел заранее выстиранную и выглаженную, чистую, тесноватую, светленькую рубашку.
Поглядывая на себя, изредка, бегло, в зеркало, висящее на стене, он одобрительно крякал: ишь ты, а всё-таки он парень ещё хоть куда!
