– О, сию минуту, – закричал Пикильо, затворяя дверцы кареты и вскакивая на одного из мулов.

Побуждая голосом и бичом мулов, он поехал галопом, проехал лес, выбрался на большую дорогу и на другой день утром, с гордым видом с невыразимой радостью в сердце, счастливее в десять раз самого испанского короля, въехал торжественно в Пампелуну.

– Куда теперь прикажете ехать? – спросил он своих новых господ.

– Во дворец вицероя! – закричали в один голос девушки.

В течение двух лет, проведенных Пикильо в гостинице «Добрая помощь» в обществе Карало и капитана Бальсейро, в Испании происходили тоже не менее важные события, а потому мы просим позволения читателей на некоторое время вернуться назад.

По завещанию Филиппа Второго, сын его, Филипп Третий, должен был вести войну с Англией, и граф Лерма, желавший первое время своего правления ознаменовать блестящей победой, поручил Мартину Падилье с пятидесятью вооруженными кораблями напасть на берега Британии.

Испанские морские экспедиции были все время неудачными, и флот графа Лермы постигла участь знаменитой Армады. Лишь только корабли вышли в море, буря разбила их и принудила уйти назад, не встретив неприятеля.

B утешение министр мог бы сказать слова Филиппа Второго: «Я посылал мои корабли воевать с людьми, а не со стихиями». Но граф Лерма не желал покориться судьбе. Он имел надежду победить ее настойчивостью и при первом случае возвратить потерянное. Случай этот вскоре представился.

Ирландия бунтовала против Елизаветы Английской. Министр Филиппа Третьего под предлогом помощи инсургентам вздумал завладеть этим островом и отбить у англичан и голландцев владычество над морями.

Опытные генералы и советники Филиппа Второго, в том числе и дон Хуан д’Агилар, которого хотели также послать в эту экспедицию, утверждали, что расчет не верен. Ирландию нелегко отнять у законной владычицы, что Ирландия и сама не захочет покориться Испании, а чтобы драться с Великобританией, шести тысяч человек недостаточно.

На это граф Лерма отвечал, что финансы Испании в это время не позволяют вооружить большую армию, достоинство этой может заменить число, а если дон Хуан д’Агилар боится, то найдутся без него охотники защищать честь испанского оружия.

После этих слов кастильская гордость д’Агилара не позволяла больше прекословить. Он сам пожелал командовать флотом, который нельзя было поручить Мартину Падилье.

Плавание совершилось удачно. Сделав высадку с четырьмя тысячами войска на берега в Капсальском порту, генерал покорил город и укрепился. В это время один из его полковников, Оккамио, взошел со своей армией в Балтимору, и оба пошли дальше. Вдруг узнают, что ирландский наместник разбил инсургентов, и от всего войска осталось не более четырех тысяч строптивых и почти невооруженных мужиков, тогда как преследующий неприятель имеет тридцать тысяч отличного войска.

– Я это предугадывал, – сказал д’Агилар, – но все равно! Пойдем выручать ирландцев.

И он отправился вперед.

Между тем граф Лерма занимался выбором из своих приближенных вицероя для новой испанской провинции – Ирландии. Он только затруднялся, кому отдать преимущество: дяде ли, графу Борхе, или не желавшему остаться в Наварре зятю, графу де Лемосу. Во всяком случае, родственники его имели первые права на такое место, потому что сам министр смотрел на Испанию, как на свое семейство, которого он – глава.

На этом основании и брат его Бернард Сандоваль получил место архиепископа Толедского и вместе Великого инквизитора.

Бернард Сандовиль, при двух таких должностях, имевших большой вес у духовенства и страшную силу в государстве, был для правительства еще опаснее, чем министр. Граф Лерма, легкомысленный и беспечный, часто менял идеи и правила, смотря по обстоятельствам, но брат его Бернард Сандоваль славился испанской добродетелью, которую он, как государственный человек, называл твердостью, а в сущности она была не что иное, как глупое и почти дикое упрямство. В самом деле, он никогда не отступал от мысли, которая однажды пришла ему в голову, а хорошие редко случались.

– Я переломлюсь, но не согнусь! – говорил он.

– А я так гнусь, чтобы не переломиться, – отвечал Лерма.

Впрочем, надо сознаться, что у обоих братьев были и добрые качества. Легкомыслие графа Лермы не исключало ни доброты сердца, ни милостей, ни щедрости. Он был ангелом для своей семьи, легко прощал обиды, забрасывал дорогими подарками, осыпал золотом даже и тех, кого лишал мест. Однако ж и за эту щедрость его ненавидел испанский народ, которому приходилось вынимать из своего кармана то, что первый министр считал своей собственностью.

Бернард Сандоваль, напротив, был строг и столько же бережлив, сколько брат его расточителен. Он никого и ничего не любил, никому не уступал, никого не прощал, между тем его уважали как епископа и инквизитора.

Он первый, еще при Филиппе Втором, сообщил брату своему великую мысль: «изгнать мавров из Испании» – Лерма теперь смотрел на эту мысль как на свою собственную и надеялся приведением ее в действие прославить свое могущество и навсегда упрочить католичество.

Мавры большей частью в душе были магометанами, но только для вида исполняли обряды христианского богослужения. Они ходили в церковь, но за тем, чтоб избегнуть наказаний за нехождение. Крестили детей своих по христианскому обряду, но потом купали их в теплой воде, чтобы смыть следы крещения. Венчались в католической церкви, но, возвратившись домой, запирали ворота и двери и праздновали по-своему. Имея постоянную надежду на освобождение, они долгое время поддерживали тайные отношения с турками и африканскими маврами. Жившие по берегам Андалузии мавры никогда не мешали алжирским корсарам делать на берега высадку, а те не уничтожали жилищ своих соплеменников и только уводили одних христиан. Все это возбудило подозрение и вооружило мщение Филиппа Второго, который наконец решился истребить их веру, обычаи, язык, даже самую одежду. Маврам под смертной казнью запрещено было носить оружие и говорить на своем языке. Дома велено было отворить, а женщинам являться без покрывала. Эти два повеления в особенности были неприятны магометанам, у которых самым главным почиталось затворничество. Кроме этого, им были запрещены: собрания, музыка, пение и все пиршества, которые не сочетались в то время с господствующим в Испании мрачным духом фанатизма.

Мавры в отчаянии взялись за оружие и в горах Альпухаррасских защищались так упорно, что Испания для их усмирения потеряла шестьдесят тысяч отборного войска под командой брата короля, дона Хуана Австрийского. Кровь лилась до тех пор, пока победители не стали менее страшны, а побежденные менее отважны.

Таким образом, мавры, завоевавшие и почти восемьсот лет владевшие Испанией, ими же обогащенной, мало-помалу утратили свою независимость, свою религию, права и обычаи. В последние годы царствования Филиппа Второго у них оставалась только родная земля, удобренная потом и кровью. Однако же они по-прежнему обогащали себя и своих притеснителей плодами земледелия и торговли. За огромные подати, за обогащение и величественность городов Толеды, Гранады, Кордовы и Севильи, за обширную торговлю с Африкой, Турцией и Левантом они требовали только спокойствия и безопасности своих семейств.

Но этого им не могли уступить Великий инквизитор и первый министр. Бернард Сандоваль направил против них патриарха Антиохийского и архиепископа Валенсийского дона Хуана Риберу, который был известен своей ненавистью ко всякой ереси. Этот фанатик подал слабому Филиппу Третьему тайную записку, в которой убеждал изгнать из государства всех неверных, оставив только детей моложе семи лет, для обучения вере Христовой, а из взрослых только нужное число для работ на галерах и в рудокопиях.

Король сообщил это своему министру и Великому инквизитору. Первый полагал подождать удобного случая, а последний настаивал кончить это дело скорее; но, находя предложение архиепископа слишком слабым, он видел единственное спасение в совершенном истреблении мавров, а потому предлагал перерезать всех до одного, не исключая и малых, и этим положить один конец навсегда.