Какое-то время Марина Ивановна развлекала себя надеждой, что этот парень - всего лишь мент. За ней следят и решили устроить подставу, потом поймать, обвинить, обнародовать преступление и погубить всенародно, торжественно, под яркий свет фото и телекамер. Такая история стала бы весьма поучительным предупреждением всем тем, кто мечтает о справедливости в стране, съехавшей с катушек.
Как ни странно, мысль о возмездии и погибели на короткое время принесла мир в душу Марины Ивановны. Но лишь на очень короткое время. Никакой он не мент. Было в нём что-то настоящее и зловещее, сердце не обманешь. Как всякая моль, она ясно различала - паук перед ней или цветок гладиолуса. Перед ней был паук.
На следующий день она поехала к Вере.
Вера жила с двумя сыновьями в полуподвальной квартирке. Егору, старшему, было шестнадцать, а Митьке девять. С обоими, до смерти Серёжи, она занималась языками, а в январе бросила. Дети Веры вызывали в Марине Ивановне то же чувство, что и их мать, какое-то обречённое чувство сострадания к чему-то загубленному и невосполнимому. Марина Ивановна даже самой себе не посмела бы признаться, что чувствует именно это, но всё равно стыдилась непонятно чего и мучилась непонятно от чего, когда бывала у сестры.
Верина жизнь протекала под грохот телевизора. Марина Ивановна телевизор никогда не заводила в своём доме.
- Ты бы включала уже мобильник, всегда выключен, не поговорить даже...
- Звонят до сих пор. Надоели...
- Зачем звонят?
- Думают реалити-шоу снимается. Тоже хотят.
Помолчали.
- Ты какая-то напуганная, Марусь, молчишь. Что случилось?
Марина Ивановна для того и ехала сюда, чтобы сказать:
- Киллер нашёлся.
Вера ударила обеими ладонями по коленкам.
- Ебанутая. Я же говорила - ебанутая...
Помолчала. Покачалась в стороны.
- И что?
Если б Марина Ивановна знала ответ на этот вопрос, её бы здесь не было.
- Не знаю.
Покачались обе взад-вперёд на жёстких табуретках. Поели. Часа в четыре Марина Ивановна засобиралась домой.
- Ты же сама не веришь?- привалилась к косяку входной двери Вера, и в упор пялилась на Марину Ивановну.
Марина Ивановна не стала делать вид, будто не понимает, о чём говорит сестра.
- Не верю. С сегодняшней ночи.
- Тогда зачем?
Марине Ивановне показалось, что её хотят ударить под дых, и стала защищаться.
- А Серёжа? А? Что молчишь? Наш Серёжа - что? Как это с ним могло случиться? С нами. За что? Не молчи, скажи. За что?
- Обычно говорят - за грехи...
- Мне хочется ударить тебя, Вера.
- А я говорю - за грехи.
Они стояли друг против друга и почти с ненавистью смотрели, как больно каждая из них делала другой, и искали, между тем, способ сделать ещё больней.
- Помнишь, Вер, у Толстого,- Марина Ивановна обмякла, и впервые за целый день заулыбалась, что-то хорошее принесла в её душу пришедшая мысль.
- О, Господи! Опять Толстой! Ты опять за Толстого взялась? Да сколько ж можно?! Тридцать лет одно и то же: Толстой, Толстой, Толстой...
- Да, взялась. Не кричи. Голова болит,- Марина Ивановна поморщилась и раздумывала - говорить ли дальше, но пришедшая мысль имела такую грустную сладость, что женщина решилась договорить,- Я дневники вчера читала от нечего делать, ну, перечитывала..Старческие.... Третьего августа он пишет: Чем всё кончится? Тридцатого: Что-то будет? Всё искал выход. А выход-то был рядом - смерть. Умер - и все узлы развязались...
Она жадно смотрела на сестру, ожидая её отклика, ей казалось, что столь гармоничное завершение метаний великого человека могло не тронуть только человека-дерево, человека-железо, человека-мертвеца. Сёстры долго смотрели друг на друга.
- Понимаешь? Смерть! Так просто...Ужасно, что так просто...
- Ну и что ты хочешь, чтоб я сказала?- равнодушно спросила Вера, вздыхая,- Ты же знаешь, я сроду твоих Толстых не читала...Смерть. Выход. Я тут при чём? Твой граф хорошо пожил и помер, а я не знаю, чем завтра детей кормить. Ты лучше это...оставайся, Марин. Переночуй. Телек посмотрим. Сегодня "Голос", финал, там один, ой, такой хорошенький...
Мертвец, о Боже, мертвец, ничем не прошибить. Отвращение пронизало Марину Ивановну с ног до головы и то обыкновенное чувство жалости и стыда на этот раз её не спасло.
- Я пойду,- отвернулась Марина Ивановна, не выдержав.
- У... этого... сын родился позавчера. Прямо первого мая. Везде ж им, сукам, везёт!
Вера не собиралась говорить сестре жестоких слов. Человеком она была не злым, отходчивым, но почему-то именно сейчас и именно эти обыкновенные слова точно кипятком облили Марину Ивановну. Одна сестра с упрёком смотрела на другую, будто спрашивая: Зачем ты меня убиваешь?
Марина Ивановна уткнулась лбом в жалкие тряпки, называемые одеждой, висевшие на вешалке.
- Откуда знаешь?- выдавила она из себя. Как может один человек сделать другому человеку нестерпимо больно, и даже не заметить этого? И так на каждом шагу, на каждом шагу.
- Все знают. Есть такая штука - социальные сети, сестричка.
- Какой ужас...
- Вообще-то это радость.
- Ужас.
С этими словами Марина Ивановна вышла из квартиры сестры, и так и пошла, не обернувшись, не простившись.
В семь вечера она включила мобильный.
В семь ноль пять он зазвонил.
- В десять на то же место приходи.
- Я не приду в десять.
- Это почему ещё?
Марина Ивановна помялась, но сказала правду.
- Я боюсь.
- Не бойся. Если я тебя не убью - никто не убьёт.
И отключился.
Пойти в милицию? А что милиция? Что я там скажу им?
Тоска давила ей сердце. Новая, грозная, ватная, какой она ещё не испытывала в жизни.
Марина Ивановна упала навзничь на кровать и сразу заснула. Даже, если бы её били по щекам, она бы всё равно отключилась. Но почему-то последним краешком сознания она точно знала, что ни за что не проспит. Рельсы под дымящимся паровозиком горели адовым огнём.
5
На этот раз он не закрывал лицо капюшоном. О, видит Бог, лучше бы он прятался, как вчера. Лицом это был мальчик, студент или пэтэушник, но глаза, о Боже, эти глаза. По глазам ему было лет триста. Марина Ивановна заметила, что руки её дрожат, а на спине сделалось как-то липко и нечисто.
Что со мной случилось месяц назад, если я сегодня оказалась здесь? Кто всё это сделал? Это не могла быть я. Не перед людьми, но внутри себя, я всю жизнь кичилась своим здравомыслием, своей холодноватой определённостью. Что же случилось? Почему ноги и руки у меня дрожат, почему я боюсь этого мальчика с глазами мертвеца?
Мысли её прыгали, неслись, толкая друг друга.
